Once upon a midnight dreary,
while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious
volume of forgotten lore -
While I nodded, nearly napping,
suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping,
rapping at my chamber door -
"’Tis some visiter", I muttered,
"tapping at my chamber door -
Only this and nothing more."

Ah, distinctly I remember
it was in the bleak December;
And each separate dying ember
wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; -
vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow -
sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden
whom the angels name Lenore -
Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain
rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic
terrors never felt before;
So that now, to still the beating
of my heart, I stood repeating
"Tis some visiter entreating
entrance at my chamber door -
Some late visiter entreating
entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more."

Presently my soul grew stronger;
hesitating then no longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly
your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping,
and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping,
tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you" -
here I opened wide the door; -
Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering,
long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal
ever dared to dream before;
But the silence was unbroken,
and the stillness gave no token,
And the only word there spoken
was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo
murmured back the word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning,
all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping
somewhat louder than before.
"Surely", said I, "surely that is
something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is,
and this mystery explore -
Let my heart be still a moment
and this mystery explore; -
’Tis the wind and nothing more!"

Open here I flung the shutter,
when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven
of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he;
not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady,
perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas
just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling
my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum
of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven,
thou", I said, "art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven
wandering from the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is
on the Night’s Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."

Much I marvelled this ungainly
fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning -
little relevancy bore;
For we cannot help agreeing
that no living human being
Ever yet was blessed with seeing
bird above his chamber door -
Bird or beast upon the sculptured
bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."

But the Raven, sitting lonely
on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul
in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered -
not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered
"Other friends have flown before -
On the morrow he will leave me,
as my Hopes have flown before."
Then the bird said "Nevermore."

Startled at the stillness broken
by reply so aptly spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters
is its only stock and store
Caught from some unhappy master
whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster
till his songs one burden bore -
Till the dirges of his Hope that
melancholy burden bore
Of “Never - nevermore”."

But the Raven still beguiling
my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in
front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking,
I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking
what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, ghastly,
gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."

Thus I sat engaged in guessing,
but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now
burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining,
with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining
that the lamp-light gloated o’er,
But whose velvet-violet lining
with the lamp-light gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser,
perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls
tinkled on the tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee -
by these angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe
from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe
and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil! -
prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether
tempest tossed thee here ashore
Desolate yet all undaunted,
on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted -
tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? -
tell me - tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil! -
prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us -
by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden
if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden
whom the angels name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden
whom the angels name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."

"Be that word our sign of parting,
bird or fiend!" I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest
and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token
of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! -
quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and
take thy form from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."

And the Raven, never flitting,
still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas
just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming
of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming
throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow
that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!

Однажды в полуночной тоске,
когда я размышлял, слабый и уставший,
Над каждым старинным и увлекательным
томом забытых знаний,
Когда я тряс головой, почти дремля,
внезапно раздалось постукивание,
Как будто кто-то легонько стучал,
стучал в дверь моей комнаты.
«Это какой-то гость, - пробормотал я, -
стучится в дверь моей комнаты, -
Только это и ничего больше».

О, отчетливо я помню:
это было в ненастном декабре,
И каждый отдельный угасающий уголек
создавал своего призрака на полу.
Нетерпеливо я желал завтра, -
напрасно я стремился извлечь
Из моих книжек утоление печали, -
печали по потерянной Леноре,
По необычной и жизнерадостной деве,
кого ангелы зовут Ленорой -
Безымянной здесь и впредь.

И шелковое печальное неясное
шуршание каждой пурпурной занавеси
Встревожило меня, наполнило меня невозможным
ужасом, никогда не чувствуемым раньше;
Так что теперь, чтобы успокоить биение
моего сердца, я стоял, повторяя:
«Это какой-то гость, просящий
войти в дверь моей комнаты
Какой-то поздний гость просящий
войти в дверь моей комнаты;
Так есть, и ничего больше».

Вскоре мой дух стал сильнее;
не мешкая тогда дольше,
«Сэр, - сказал я, - или Мадам, искренне
вашего прощения я молю;
Но дело в том, что я дремал,
и так тихо вы пришли и стучали,
И так незаметно вы пришли и постучались,
постучались в дверь моей комнаты,
Что я не вполне уверен, что я слышал вас», -
тут я открыл широко дверь -
Темнота там, и ничего больше.

Глубоко в эту темноту вглядываясь,
долго я стоял там обдумывая, боясь,
Сомневаясь, представляя видения, которые ни один
смертный никогда не смел вообразить раньше;
Но молчание было не нарушено,
и тишина не подала ни знака,
И единственное слово, там сказанное,
было прошёптанное слово «Ленора»?
Это я прошептал, и эхо
пробормотало вослед слово «Ленора!» -
Всего лишь это, и ничего больше.

Назад в комнату возвращаясь,
вся моя душа внутри меня горела,
Вскоре опять я услышал стук
несколько громче, чем прежде.
«Точно, - сказал я, - точно, это
что-то в моей оконной раме;
Давай посмотрим тогда, что это,
и эту загадку исследуем -
Пусть мое сердце замрет на мгновение,
и эту загадку исследуем;
Это ветер, и ничего больше».

Тут я распахнул ставни,
и тогда, с многочисленными взмахами и трепетанием,
Вошел величавый Ворон,
птица праведных дней древних;
Ни малейшего почтения не показал он;
ни на минуту не остановился и не постоял он;
Но с манерой лорда или леди,
вспорхнул над дверью моей комнаты -
Вспорхнул на бюст Паллады
прямо над дверью моей комнаты -
Вспорхнул, и уселся, и ничего больше.

Тогда эта черная, как эбеновое дерево, птица отвлекла
меня от грустных дум, вызвала улыбку
Важной и суровой манерой
выражения, которую она показывала.
«Хоть твой хохолок обрезан и обрит,
ты, - сказал я, - воистину не трус,
Ужасно грозный и древний Ворон,
странствующий из Темного края -
Скажи мне твое благородное имя
в Темном загробном краю!»
Молвил Ворон: «Никогда больше».

Сильно я подивился этому неуклюжему
птаху, услышав говор так отчетливо,
Хотя его ответ малозначащий -
мало смысла содержал;
Ибо мы не можем не согласиться,
что ни одно живое человеческое существо
Когда-либо еще не было осчастливлено видением
птицы над дверью в свою комнату -
Птицы либо твари на вылепленном
бюсте над дверью в свою комнату,
С таким именем, как «Никогда больше».

Но Ворон, сидящий одиноко
на умиротворенном бюсте, сказал только
Это одно слово, как будто свою душу
в это одно слово он излил.
Ничего более затем он не произнес -
ни перышка затем он не встрепенул -
До тех пор, пока я не более чем пробормотал:
«Другие приятели улетели раньше -
Назавтра он покинет меня,
так же, как мои Надежды улетали раньше».
Тогда птица сказала: «Никогда больше».

Вздрогнув от тишины, нарушенной
ответом, так к месту сказанным,
«Без сомнения, - сказал я, - то, что он произносит,
это только его запас и багаж,
Набранный от какого-то несчастного хозяина,
кого немилосердное горе
мучило без отдыха и срока,
пока его песни не приобрели этот припев -
Пока панихиды по его Надеждам
скорбно не приобрели этот припев:
Никогда, никогда больше».

Но Ворон все еще отвлекал
меня от грустных дум, вызывая улыбку,
Прямо я подкатил мягкое сидение пред
птицей, и бюстом, и дверью,
Затем, опустившись на бархат,
я принялся нанизывать
догадку за догадкой, размышляя,
что именно эта зловещая птица древних -
Что эта грозная, неуклюжая, ужасная,
мрачная и зловещая птица древних времен
Имела в виду, каркая: «Никогда больше».

Итак, я сел, вовлеченный в угадывание,
но не обращаясь ни с единым словом
к птаху, чьи огненные глаза теперь
вожглись в недра моей груди;
Так и дальше я сидел, гадая,
облегченнно откинувшись головой
На бархатную отделку подушки,
над которой свет лампы надсмехался,
Но к чьей бархатно-фиолетовой отделке
злорадным светом лампы
Она не прижмется, о, никогда больше!

Потом, мне чудилось, воздух стал плотнее,
наполнился ароматом невидимого кадила,
которое раскачивали серафимы, отзвуки чьих шагов
звенели по ковровому полу.
«Негодяй, - крикнул я, - твой Господь наградил тебя -
через этих ангелов он послал тебе
Передышку - передышку и напиток забытья,
от твоих воспоминаний о Леноре;
Испей, же испей этот добрый напиток забытья
и забудь эту потерянную Ленору!»
Молвил Ворон: «Никогда больше».

«Пророк! - сказал я, - дитя зла! -
все равно пророк, хоть птица, хоть дьявол! -
Искуситель ли послал, или
буря закинула тебя сюда на землю,
Брошенный всеми, все же еще не сломленный,
на этой пустынной земле околдованной -
В этом доме, где обитает ужас -
скажи мне правдиво, я молю -
Есть ли - есть ли бальзам в Гилеаде?
скажи мне, скажи мне, я молю!»
Молвил Ворон: «Никогда больше».

«Пророк! - сказал я, - дитя зла! -
все равно пророк, хоть птица, хоть дьявол! -
Во имя этих небес, распростертых над нами -
Во имя этого Бога, которого мы оба обожаем -
Скажи этой душе, печалью отягощенной:
в пределах далекого Эдема -
Найдется ли святая дева,
которую ангелы зовут Ленора -
Необычная и жизнерадостная дева,
которую ангелы зовут Ленора?»
Молвил Ворон: «Никогда больше».

«Да будет это слово нашим знаком в раздоре,
птица али сатана, - заорал я, вскакивая, -
«Прочь пошел назад в бурю
и Темный загробный край!
Не оставь здесь ни пера, которое напоминало бы
о той лжи, которую твоя душа сказала!
Оставь мое одиночество нетронутым! -
покинь бюст над моей дверью!
Вынь свой клюв из моего сердца, и
убери свой образ с моей двери!»
Молвил Ворон: «Никогда больше».

И Ворон, никогда не летая,
все еще сидит, все еще сидит
На бледном бюсте Паллады
прямо над дверью моей комнаты;
И его глаза имеют вид глаз
дьявола, который мечтает,
И лампы свет, на нем струящийся,
отбрасывает его тень на пол;
И моя душа из этой тени,
что колеблется на полу,
Не поднимется - никогда больше!

В поздний час, ночной порою
Я склонился головою
Над старинной книгой, в мраке
Кабинета моего,
И в дремоте безмятежной
Вдруг услышал стук я нежный,
Словно кто стучал небрежно
В дверь жилища моего.
«Гость стучится, - прошептал я, -
В дверь жилища моего, -
Гость - и больше ничего!..»

Был декабрь, - я помню это, -
И камин мой вдоль паркета
Сыпал в сумрак кабинета
Искры блеска своего.
И рассвета ждал я страстно...
Утешения напрасно
Я искал, - то скорбь всевластно,
Скорбь за друга моего...
О Леноре той прекрасной, -
В небе имя ей Ленора
На земле же - ничего.

Мрачный шорох шторы красной
Навевал мне страх ужасный, -
Страх суровый, ужас новый
В сумрак сердца моего.
Трепет сердца подавляя,
Все стоял я, повторяя:
«Гость стоит там, ожидая,
У жилища моего, -
Поздний гость там, ожидая
У жилища моего -
Гость - и больше ничего!»

Бодрость в сердце ощущая,
Ни минуты не теряя,
Я вскричал: «Ты гость иль гостья, -
Жду прощенья твоего:
Я дремал так безмятежно,
Ты же там стучал так нежно,
Так тихонько, так небрежно
В дверь жилища моего...»
И при этом отворил я
Дверь жилища моего...
Мрак - и больше ничего!..

В мрак смотрел я, изумленный...
Долго я стоял, cмущенный,
Даже в грезах раньше смертный
Не испытывал того!
Тишина была немая,
Без ответa, гробовая,
Слышал имя лишь тогда я, -
Имя друга моего.
Я шептал: «Ленора!» Эхо
Повторяло звук его, -
Звук - и больше ничего!

Я вернулся в мрак алькова...
Вся душа пылать готова...
Стук раздался громче снова
У жилища моего.
- Не в окно ль стучат рукою?
Тайну я сейчас открою,
Трепет сердца успокою, -
Трепет сердца моего!..
Усмирись же на минуту,
Трепет сердца моего!..
Ветер - больше ничего!

И в окно влетает с шумом
Громким, мрачным и угрюмым,
Вдруг священный, древний Ворон
В мрак жилища моего.
Птица гордая влетела
Так уверенно и смело,
Словно важный лорд, - и села
В мракe дома моего.
На Паллады бюст, над дверью
Кабинета моего...
Села - больше ничего!..

Ворон черный и угрюмый
Разогнал печали думы,
У меня улыбку вызвал
Видом сумрачным тогда
«Вижу шлем твой почернелый
В жарких битвах уцелелый!
Мчится ль Ворон древний, смелый,
Из страны Ночей сюда?
Там какое имя носишь,
Где Плутон царит всегда?»
Ворон каркнул: «Никогда!..»

Каркнул ясно и сурово!
Я дивиться начал снова,
Впрочем, смысла в звуке слова
Не нашел я и следа.
Но досель, по крайней мере,
Кто ж видал, чтоб птицы, звери,
Сев на бюст у самой двери,
Произнесть могли б тогда...
На скульптурный бюст у двери
Сев, сказать могли б тогда
Это слово: «Никогда»?

И, сказавши это слово,
Замолчала птица снова,
Словно в этом слове вылив
Душу всю свою тогда, -
Звуков вновь не издавая,
Неподвижная, немая...
И в тоске шептал тогда я.
«Без друзей я навсегда,
Вот и он умчится завтра,
Как надежды, без следа!.. »
Ворон каркнул: «Никогда!»

И смущен я был при этом
Тем осмысленным ответом,
И сказал я: «Это слово
Заучил он в те года,
Как его хозяин злою
Был преследуем судьбою,
И порою пел с тоскою
Средь невзгоды и труда
Гимн надежды погребальный
В час невзгоды и труда:
«Никогда, о, никогда!..»

Все же Ворон мой угрюмый
Разогнал печали думы...
Кресло к двери кабинета
Пододвинул я тогда
И, в подушках утопая,
Oт мечты к мечте витая,
Так лежал я, размышляя:
«Что хотел сказать тогда
Мрачный, древний, вещий Ворон, -
Что хотел сказать тогда,
Прокричавши: «Никогда!»

Так сидел я, размышляя,
И молчал я, а немая
Птица жгла мне взглядом сердце,
Молчалива и горда.
И сидел я, погруженный
В думы с головой, склоненной
В бархат, лампой озаренный,
И мечтал о ней тогда, -
Что головкой полусонной
В бархат кресла вновь сюда
Не склонится никогда.

А вокруг носились волны
Аромата, неги полны,
И незримых серафимов
Слышал я шаги тогда -
Ворон Божьею рукою
Послан с ангельской толпою!
Ты приносишь весть покоя,
Чтоб забыл я навсегда
О Леноре в миг покоя
Позабыл я навсегда!»
Ворон каркнул: «Никогда!»

- Вестник мрачный и кровавый!
Птица ты иль дух лукавый,
Послан Демоном иль бурей
Занесен ты был сюда?
Не смирился ты доныне
В очарованной пустыне,
В доме, преданном кручине!
Раз ответь мне навсегда,
Есть ли там бальзам забвенья?
Ты скажи мне навсегда?
Ворон каркнул: «Никогда!»

- Ворон мрачный и кровавый!
Птица ты иль дух лукавый,
О, ответь мне ради Неба,
Ради Страшного Суда:
Дух мой, скорбью изнывая,
Встретить там, в преддверье рая,
Ту, которая, блистая
Светом, унеслась туда?
То Ленора, - то святая, -
Унеслась она туда!
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Разлучит нас это слово, -
Я вскричал, вскочив, сурово, -
Мчись обратно, в сумрак бури,
В мрак Плутона, навсегда,
Не роняй здесь перьев черных,
Чтоб не помнить слов тлетворных,
Злобных, лживых и позорных!
Бюст покинув, мчись туда,
И, мое покинув сердце,
Ты исчезни навсегда!»
Ворон каркнул: «Никогда!»

И сидит, не улетая,
Все немая, все немая
Птица там, над самой дверью,
Как сидела и тогда,
Устремив свой взор склоненный,
Словно демон полусонный,
И от лампы, там зажженной,
Тень отбросила сюда.
И мой дух средь этой тени
Ниспадающей сюда,
Не воспрянет никогда!..

Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, -
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
«Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник - больше ничего».

В декабре - я помню - было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали -
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда -
В сонме ангелов - Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось - без следа.

От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
«Это гость стучится робко
в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость - и больше ничего!»

И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, -
Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего...»
И открыл тогда я настежь
двери дома моего -
Мрак ночной, - и больше ничего.

Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака -
из таинственного мрака...
Вдруг «Ленора!» прозвучало
близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо - больше ничего.

Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер, - больше ничего.»

Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, -
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, - и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, -
улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон: «Никогда».

Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда, -
Тот, кто Ворона увидел, -
не спасется никуда,
Ворона, чье имя: «Никогда».

Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: «Как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда.»
И ответил Ворон: «Никогда».

И сказал я, вздрогнув снова:
«Верно молвить это слово
Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
Для него был стон единый
в эти грустные года -
Никогда, - уж больше никогда!»

Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся...
«Страшный Ворон, мой ужасный
гость, - подумал я тогда -
Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой: «Никогда»?

Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться - никогда!

И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
«Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память - навсегда!..
И сказал мне Ворон: «Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной, -
Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, -
сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон: «Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом. Богом,
отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальней,
обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
В сонме ангелов - Ленора,
лучезарной навсегда?»
И ответил Ворон: «Никогда».

«Прочь! - воскликнул я, вставая,
демон ты иль птица злая.
Прочь! - вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!»
И ответил Ворон: «Никогда».

И сидит, сидит с тех пор он
там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда, -
Не воспрянет дух мой - никогда!

Как-то в полночь, в час угрюмый,
полный тягостною думой,
Над старинными томами
я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, -
вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался -
постучался в дверь ко мне.
«Это, верно, - прошептал я, -
гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне.»

Ясно помню... Ожиданье...
Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья
тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета,
как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета,
на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала
ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.

И завес пурпурных трепет
издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший
темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя,
встал я с места, повторяя:
«Это только гость, блуждая,
постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит
в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне.»

«Подавив свои сомненья,
победивши спасенья,
Я сказал: «Не осудите
замедленья моего!
Этой полночью ненастной
я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, -
и не слышал я его,
Я не слышал...» Тут раскрыл я
дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.

Взор застыл, во тьме стесненный,
и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным
на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала,
тьма душе не отвечала,
Лишь - «Ленора!» - прозвучало
имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо
повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся -
обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее,
чем звучал он до того.
«Верно, что-нибудь сломилось,
что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось
у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я
трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего.»

Я толкнул окно с решеткой, -
тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон,
гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво,
но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво,
в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады,
что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.

От печали я очнулся
и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы,
жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно,
и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне:
в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон,
там, где ночь царит всегда?»
Молвил Ворон: «Никогда».

Птица ясно отвечала,
и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем
на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится,
кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится,
чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий
без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».

И взирая так сурово,
лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил
в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он,
и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: «Друзья сокрылись
вот уж многие года,
Завтра он меня покинет,
как надежды, навсегда.»
Ворон молвил: «Никогда».

Услыхав ответ удачный,
вздрогнул я в тревоге мрачной.
«Верно, был он, - я подумал, -
у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья
возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье
от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи,
что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда.»

Но, от скорби отдыхая,
улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул
против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный,
я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной:
«Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий
этим черным «Никогда»,
Страшным криком: «Никогда».

Я сидел, догадок полный
и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце,
как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой
головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой,
и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый -
та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.

Но постой: вокруг темнеет,
и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной
серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья
я вскричал: «Прости, мученье,
Это бог послал забвенье
о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье
о Леноре навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».

И вскричал я в скорби страстной:
«Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан,
иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый!
В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый,
ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, -
я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».

«Ты пророк, - вскричал я, - вещий!
«Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, -
богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать -
в пределах Рая
Мне откроется ль святая,
что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой
в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».

И воскликнул я, вставая:
«Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури,
- уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной,
лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный!
Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца
моего, где скорбь - всегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».

И сидит, сидит зловещий
Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады
не умчится никуда.
Он глядит, уединенный,
точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, -
на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени,
что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!

Как-то в полночь, утомлённый,
я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем
фолианта одного;
Я дремал, и всё молчало...
Что-то тихо прозвучало -
Что-то тихо застучало
у порога моего.
Я подумал: «То стучится
гость у входа моего -
Гость, и больше ничего».

Помню всё, как это было:
мрак - декабрь - ненастье выло -
Гас очаг мой - так уныло
падал отблеск от него...
Не светало... Что за муки!
Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке
с девой сердца моего, -
О Леноре, взятой в Небо
прочь из дома моего, -
Не оставив ничего...

Шелест шёлка, шум и шорох
в мягких пурпуровых шторах -
Чуткой, жуткой, странной дрожью
проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный,
я шепнул в тревоге смутной:
«То стучится бесприютный
гость у входа моего -
Поздний путник там стучится
у порога моего -
Гость, и больше ничего».

Стихло сердце понемногу.
Я направился к порогу,
Восклицая: «Вы простите -
я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке -
и проснулся лишь при стуке,
При неясном, лёгком звуке
у порога моего». -
И широко распахнул я
дверь жилища моего -
Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая,
там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку
незнакомых до того;
Но царила тьма сурово
средь безмолвия ночного,
И единственное слово
чуть прорезало его -
Зов: «Ленора...» - Только эхо
повторило мне его -
Эхо, больше ничего...

И, смущённый непонятно,
я лишь шаг ступил обратно -
Снова стук - уже слышнее,
чем звучал он до того.
Я промолвил: «Что дрожу я?
Ветер ставни рвёт, бушуя, -
Наконец-то разрешу я,
в чём здесь скрыто волшебство -
Это ставень, это буря:
весь секрет и волшебство -
Вихрь, и больше ничего».

Я толкнул окно, и рама
поддалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон -
старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо,
он прошёл легко и твёрдо, -
Воспарил, с осанкой лорда,
к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады,
у порога моего
Сел - и больше ничего.

Оглядев его пытливо,
сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, - так важен
был и вид его, и взор:
«Ты без рыцарского знака -
смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака
Ночь раскинула шатёр!
Как зовут тебя в том царстве,
где стоит Её шатёр?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Изумился я сначала:
слово ясно прозвучало,
Как удар, - но что за имя
«Никогда»? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом,
в чьём жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом,
словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый,
чёрный Ворон древних пор
И назвался «Nevermore»?

Но, прокаркав это слово,
вновь молчал уж он сурово,
Точно в нём излил всю душу,
вновь замкнул её затвор.
Он сидел легко и статно -
и шепнул я еле внятно:
«Завтра утром невозвратно
улетит он на простор -
Как друзья - как все надежды,
улетит он на простор...»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом,
поражён таким ответом,
И сказал ему: «Наверно,
господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко
был постигнут гневом Рока
И отчаялся глубоко
и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби,
этот горестный укор -
Этот возглас: «Nevermore...»

И, вперяя взор пытливый,
я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла,
дал мечте своей простор
И на бархатные складки
я поник, ища разгадки, -
Что сказал он, мрачный, гадкий,
гордый Ворон древних пор, -
Что хотел сказать зловещий,
хмурый Ворон древних пор
Этим скорбным: «Nevermore...»

Я сидел, объятый думой,
неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий,
пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, -
в креслах замер я суровый,
А на бархат их лиловый
лампа свет лила в упор, -
Ах, на бархат их лиловый,
озарённый так в упор,
Ей не сесть уж - nevermore!

Чу!.. провеяли незримо,
словно крылья серафима -
Звон кадила - благовонья -
шелест ног о мой ковёр:
«Это Небо за моленья
шлёт мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья
мне даруя с этих пор!
Дай! - я выпью, и Ленору
позабуду с этих пор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, -
произнёс я, замирая, -
Ты - пророк. И раз уж Дьявол
или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый,
в дом мой, ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый
Рок обрушил свой топор, -
Говори: пройдёт ли рана,
что нанёс его топор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, -
повторил я, замирая, -
Ты - пророк. Во имя Неба, -
говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный, -
там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной,
взятой Богом в Божий хор, -
Душу той, кого Ленорой
именует Божий хор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Если так, то вон, Нечистый!
В царство Ночи вновь умчись ты» -
Гневно крикнул я, вставая:
«Этот чёрный твой убор
Для меня в моей кручине
стал эмблемой лжи отныне, -
Дай мне снова быть в пустыне!
Прочь! Верни душе простор!
Не терзай, не рви мне сердца,
прочь, умчися на простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он,
неподвижный чёрный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, -
так сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, -
верно, так глядит, мечтая,
Демон, - тень его густая
грузно пала на ковёр -
И душе из этой тени,
что ложится на ковёр,
Не подняться - nevermore!

Как-то в полночь, утомлённый,
развернул я, полусонный,
Книгу странного ученья
(мир забыл уже его) -
И взяла меня дремота;
вдруг я вздрогнул отчего-то,
Словно стукнул тихо кто-то
у порога моего.
«То стучится, - прошептал я, -
гость у входа моего -
Путник, больше ничего.»

Ясно помню всё, как было:
осень плакала уныло,
И в камине пламя стыло,
под золой почти мертво...
Не светало... Что за муки!
Не принёс дурман науки
Мне забвенья о разлуке
с девой сердца моего -
О Леноре: в Божьем хоре
дева сердца моего -
Здесь, со мною - никого...

Шелест шёлка, шум и шорох
в мягких пурпуровых шторах
Жуткой, чуткой странной дрожью
проникал меня всего;
И, борясь с тревогой смутной,
заглушая страх минутный,
Повторил я: «Бесприютный
там у входа моего -
Поздний странник постучался
у порога моего -
Гость, и больше ничего.»

Стихло сердце понемногу.
Я направился к порогу,
Восклицая: «Вы простите -
я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке
и проснулся лишь при стуке -
При неясном, лёгком звуке
у порога моего.»
И широко распахнул я
дверь жилища моего:
Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая,
там стоял я, замирая,
Полный дум, быть может, смертным
незнакомых до того;
Но царила тьма сурово
средь безмолвия ночного,
И единственное слово
чуть прорезало его -
Зов: «Ленора...» - Только эхо
повторило мне его -
Эхо, больше ничего...

И, встревожен непонятно,
я лишь шаг ступил обратно -
Снова стук, уже слышнее,
чем звучал он до того.
Я промолвил: «Это ставнем
на шарнире стародавнем
Хлопнул ветер; вся беда в нём,
весь секрет и колдовство.
Отпереть - и снова просто
разрешится колдовство:
Ветер, больше ничего.»

Распахнул я створ оконный -
и, как царь в палате тронной,
Старый, статный чёрный Ворон
важно выплыл из него,
Без поклона, плавно, гордо,
он вступил легко и твёрдо, -
Воспарил, с осанкой лорда,
к верху входа моего -
И вверху на бюст Паллады
у порога моего
Сел - и больше ничего.

Чёрный гость на белом бюсте -
я, глядя сквозь дымку грусти,
Усмехнулся - так он строго
на меня глядел в упор.
«Вихрь измял тебя, но, право,
ты взираешь величаво,
Словно князь ты, чья держава -
ночь Плутоновых озёр.
Как зовут тебя, владыка
чёрных адовых озёр?»
Он прокаркал: «Nevermore».

Изумился я немало:
слово ясно прозвучало -
«Никогда»... Но что за имя?!
И бывало ль до сих пор,
Чтобы в доме средь пустыни
сел на бледный бюст богини
Странный призрак чёрно-синий
и вперил недвижный взор, -
Странный, хмурый, чёрный ворон,
мрачный, вещий, тяжкий взор,
И названье: «Nevermore»?

Но, прокаркав это слово,
вновь молчал уж он сурово,
Словно всю в нём вылил душу -
и замкнул её затвор.
Он сидел легко и статно,
и шепнул я еле внятно:
«Завтра утром невозвратно
улетит он на простор -
Как друзья - как все надежды -
улетит он на простор...»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом,
поражен таким ответом,
И сказал ему: «Наверно,
господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко
был постигнут гневом Рока,
И, изверившись глубоко,
Небесам послал укор
И твердил, взамен молитвы,
этот горестный укор,
Этот возглас... «Nevermore».

Он сидел на белом бюсте;
я смотрел с улыбкой грусти -
Опустился тихо в кресла -
дал мечте своей простор;
Мчались думы в беспорядке -
и на бархатные складки
Я поник, ища разгадки:
что принёс он в мой шатёр -
Что за правду мне привёл он
в сиротливый мой шатёр
Этим скорбным «Nevermore»?

Я сидел, объятый думой,
молчаливый и угрюмый,
И смотрел в его горящий,
пепелящий душу взор.
Мысль одна сменялась новой;
в креслах замер я, суровый.
И на бархат их лиловый
лампа свет лила в упор...
Не склониться Ей на бархат,
светом залитый в упор,
Не склониться - «Nevermore»...

Чу - провеяли незримо,
словно крылья серафима -
Звон кадила - волны дыма -
шорох ног о мой ковёр...
«Это Небо за моленья
шлёт мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья,
сердцу волю и простор!
Дай - я выпью и забуду,
и верну душе простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, -
произнёс я, замирая, -
Кто бы, сам тебя ли Дьявол
или вихрей буйный спор
Ни занёс, пророк пернатый,
в этот дом навек проклятый,
Над которым в час утраты
грянул Божий приговор, -
Отвечай мне: есть прощенье?
истечёт ли приговор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, -
повторил я замирая, -
Отвечай мне: там, за гранью,
в Небесах, где всё - простор,
И лазурь, и свет янтарный, -
там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной,
взятой Богом в Божий хор, -
Душу той, кого Ленорой
именует Божий хор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Я вскочил: «Ты лжёшь, Нечистый!
В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою
ненавистный свой убор. -
Этих перьев цвет надгробный,
чёрной лжи твоей подобный, -
Этот жуткий, едкий, злобный,
пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни,
дай забыть твой клич и взор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он,
неподвижный чёрный Ворон -
Над дверьми, на белом бюсте
он сидит ещё с тех пор,
Злыми взорами блистая -
верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая
грузно пала на ковёр,
И душе из этой тени,
что ложится на ковёр,
Не подняться - «Nevermore».

Как-то в полночь, в час ненастный,
утомленный, безучастный
Я над старыми томами
веком проклятых наук,
Забываясь, наклонялся,
снам иль думам предавался,
Вдруг раздался - я услышал -
вдруг раздался тихий стук,
«Это - гость», - так прошептал я,
вдруг расслышав тихий стук,
Прошептал, проснувшись вдруг.

А! я помню слишком ясно:
был декабрь и час ненастный.
От камина отблеск красный
на полу чертил свой круг.
Как я утра жаждал страстно!
как безумно, как напрасно
В книгах я искал забвенья
беспощадно долгих мук,
Об утраченной Леноре
беспощадно долгих мук,
О мечте, чье имя - звук!

Занавесок шелк качался,
тихий шорох раздавался,
Из углов ко мне тянулись
сотни чуждых, смутных рук.
В этой комнате пустынной
страх зловещий, беспричинный
Рос на сердце с ночью длинной...
Вдруг раздался тихий стук.
«Это - гость, - так прошептал я,
вдруг расслышав тихий стук, -
Гость, ко мне зашедший друг».

И, собой овладевая,
громко я сказал, вставая:
«Кто б ты ни был, кто стучишься,
извини мне, добрый друг!
Утомленный, задремал я,
и не сразу услыхал я,
И не сразу расслыхал я
твой у двери робкий стук».
Извиняясь так, я настежь
дверь свою раскрыл на стук...
Тьма - и только тьма вокруг!

И стоял я одиноко,
как над пропастью глубокой.
С несказанными мечтами
я смотрел на темный луг.
Тьма была мертва для взора,
но, как зов далекий хора,
Прозвучало вдруг «Ленора» -
тихий отзвук долгих мук.
Это я шепнул «Ленора» -
тихий отзвук долгих мук.
И во мраке умер звук.

Я вернулся потрясенный,
этим зовом опьяненный,
Но лишь дверь свою закрыл я,
вдруг раздался прежний стук.
Сердце сжал мне страх недавний,
но сказал я: «Это в ставни
Бьется ветер своенравный -
неразумен мой испуг!
Это в ставни бьется ветер -
неразумен мой испуг!
Ветер создал этот стук!»

Страх рассудком успокоя,
растворил свое окно я...
И времен прошедших Ворон
в мой покой ворвался вдруг.
Колыхая крылья чинно,
он по комнате пустынной,
С гордым видом господина,
облетел вдоль стен вокруг.
И на бюст Паллады сел он,
облетев вдоль стен вокруг.
Сел в углу, как старый друг.

Привиденьем онемелым,
черный весь, на шлеме белом
Он сидел. Я улыбнулся,
и сказал ему тогда:
«Царство воронов - гробница;
как же ты зовешься, птица,
В мире мертвых, где струится
тихо Стиксова вода?
Как тебя зовут, где тихо
льется Стиксова вода?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Смысла мало было в этом,
но смущен я был ответом
Черной птицы, вещей птицы,
той, чье карканье - беда.
В первый раз еще ненастье
занесло в приют несчастья,
Занесло в приют, где счастья
не осталось и следа,
К несчастливцу, в ком Надежды
не осталось и следа,
Птицу с кличкой «Никогда».

С шлема белого Паллады
вниз глядел он без пощады
И, жестоким приговором
безнадежного суда,
Повторял одно он слово -
так спокойно, так сурово,
Словно не было другого
для меня уж навсегда.
«Но меня, - сказал я, - завтра
он покинет навсегда».
Каркнул Ворон: «Никогда!»

И ответом вновь смущенный,
я подумал, потрясенный:
«У несчастного безумца
жил он долгие года,
У того, кого терзали
неудачи и печали,
У того, кому слагали
песни горе и нужда.
Ко всему припев единый
знали горе и нужда,
И припев тот: “Никогда!”»

И глубоко в кресло сел я,
и на птицу все смотрел я.
Дум печальных, безотрадных
развивалась череда.
«Что, - я думал, - он пророчит,
что сказать мне, вещий, хочет,
Черный ворон, птица ночи,
криком Страшного Суда,
Что пророчит приговором
беспощадного суда,
Грозным словом: «Никогда»?

Черной птицы, птицы ночи,
в сердце мне вонзались очи,
Дум печальных, безотрадных
развивалась череда.
Головой на шелк измятый
преклонясь, тоской объятый,
Думал я: она когда-то,
весела и молода,
Так склонялась, но уж больше,
весела и молода,
Не склонится никогда!

Но померкнул свет во взорах;
я услышал легкий шорох,
Словно ангелы скользили
в мире будней и труда.
Из кадильниц их куренья
лили в грудь успокоенье...
Я воскликнул: «Вот забвенье!
пей забвенье без стыда!
Сердце! посланную Богом
пей омегу без стыда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«А, - вскричал я, - послан кем он,
этот ворон или демон!
Искусителем иль бурей
послан темный дух сюда!
Все равно мне! все равно мне!
горя в мире нет огромней,
Нет пророка вероломней, -
пусть же скажет он, когда
Я найду забвенье горю!
пусть же скажет он, когда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«А, - вскричал я, - послан кем он,
этот ворон или демон!
Этим небом, что над нами,
часом Страшного Суда,
Пусть он скажет, заклинаю,
что, взнесясь к святому раю,
Я узнаю, я узнаю -
ту, кто в сердце здесь, всегда!
Ту, которую «Ленора»
звали ангелы всегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Нет, - вскричал я, - прочь отсюда,
темный дух! я верю в чудо!
Удались в свой мир, где вечно
плещет Стиксова вода!
Чтоб один я вновь остался!
чтоб тот звук, что повторялся
Здесь так часто, затерялся
в черной ночи навсегда!
Вынь свой клюв из сердца! Слышишь!
Прочь отсюда навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

И вонзил мне в сердце взор он,
и сидит поныне Ворон
Предо мной на белом шлеме,
Ворон тот, чей крик беда!
И не ведая забвенья,
на его взираю тень я,
На ее гляжу движенья -
долго, долгие года.
И душа из черной тени -
пусть идут, идут года -
Не восстанет никогда!

Как-то в полночь, в час унылый,
я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки
рассужденья одного
По отвергнутой науке
и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки -
стук у входа моего.
«Это - гость, - пробормотал я, -
там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!»

Ах! мне помнится так ясно:
был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный
от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье,
в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, -
бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя...
Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.

Шелковистый и не резкий,
шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом,
что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья
сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То - посещенье
просто друга одного.»
Повторял: «То - посещенье
просто друга одного,
Друга, - больше ничего!»

Наконец, владея волей,
я сказал, не медля боле:
«Сэр иль Мистрисс, извините,
что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я
и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я,
стук у входа моего.»
Говоря, открыл я настежь
двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий,
долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным
не давалось до того!
Все безмолвно было снова,
тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово:
шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» - и эхо
повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.

Лишь вернулся я несмело
(вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал,
но ясней, чем до того.
Но сказал я: «Это ставней
ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний,
ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это -
ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! »

Растворил свое окно я,
и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом
крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он;
не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он,
сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады,
сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться,
как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова
и горда была тогда.
«Ты, - сказал я, - лыс и черен,
но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник
с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван
у Плутона?» - Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Птица ясно прокричала,
изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало,
и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье
было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет,
величава и горда,
Что на белом бюсте сядет,
чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».

Одинокий, Ворон черный,
сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу
вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул,
ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул:
«Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь
безнадежно!..» - Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»

Вздрогнул я, в волненьи мрачном,
при ответе столь удачном.
«Это - все, - сказал я, - видно,
что он знает, жив года
С бедняком, кого терзали
беспощадные печали,
Гнали в даль и дальше гнали
неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах
лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!»

Я с улыбкой мог дивиться,
как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я
против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани,
развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане,
думал я: «Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий,
живший в старые года,
Криком: больше никогда?»

Это думал я с тревогой,
но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили
сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное,
прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое
так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться
ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!

И, казалось, клубы дыма
льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима,
с ней вошедшего сюда.
«Бедный! - я вскричал, - то богом
послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного
ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых!
позабудь Линор, - о, да?»
Ворон: «Больше никогда!»

«Вещий, - я вскричал, - зачем он
прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан,
бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний!
В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне,
отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я?
обрету бальзам когда?»
Ворон: «Больше никогда!»

«Вещий, - я вскричал, - зачем он
прибыл, птица или демон?
Ради неба, что над нами,
часа страшного суда,
Отвечай душе печальной:
я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный,
что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя
шепчут ангелы всегда?»
Ворон: «Больше никогда!»

«Это слово - знак разлуки! -
крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно
плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных,
как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных!
С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери -
прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»

И, как будто с бюстом слит он,
все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный
с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный,
смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно,
на полу лежит года, -
И душе не встать из тени,
пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!

В полуночный час угрюмый
размышлял усталой думой
Я над редкими томами -
и туманился мой взор;
Голова сквозь сон кивала...
Дверь внезапно задрожала,
Будто кто-то очень тихо
колыхнул дверной запор.
«Это гость, - пробормотал я, -
гость колеблет мой запор,
Кто ж не спит до этих пор?»

Все мне помнится так ясно:
ночь декабрьская ненастна,
Каждый отблеск на паркете
стлал загадочный узор;
Как я утра дожидался
и надеждой обольщался
Скорбь унять в старинных книгах
о возлюбленной Линор,
Лучезарной, несравнимой;
в мире ангелов Линор,
Там в раю с недавних пор.

Шелковистый смутный шорох
в темно-красных жутких сторах
Сеял ужас, непонятный
для меня до этих пор.
Чтобы сердца стук унялся,
повторять я лишь старался:
«Это гость, который просит
отпереть дверной запор,
Гость меня увидеть хочет,
просит отпереть запор,
И не спит до этих пор».

Успокоенный немного,
я сказал, став у порога:
«Извините, что не отпер
двери я до этих пор,
Но так сладко задремал я,
что и стука не слыхал я,
Вы так тихо, осторожно
колыхнули мой запор,
Что я в стуке сомневался».
Тут я дверь открыл во двор -
Только мрак мой гасит взор.

Глубоко тот мрак пронзая,
трепеща и ожидая,
Страшный смертным призрак хрупкий
все улавливал мой взор;
Но молчанье было глухо,
хоть и чутко было ухо,
И одно, одно лишь имя
шепот мой твердил: «Линор!»
И мне эхо приносило
снова шепот мой: «Линор!» -
Милой сердцу с давних пор.

Снова в комнату вступая,
весь внутри огнем пылая,
Я услышал снова будто
рук таинственных напор.
«За окном впотьмах, без света,
кто-то верно ждет ответа.
Кто же, кто же, посмотрю я,
за шуршащей дымкой стор?
Кто там ждет до этих пор?»
 
 

Ставень прочь метнул с размаху.
Волю дав глухому взмаху
Крыльев, ворон древний гордо,
ворон баснословных пор,
В комнату мою влетает,
мне привета не кидает,
Но с достоинством вельможи
неподвижно держит взор.
Сел на бюст Паллады тихо,
и его спокоен взор,
Словно здесь он с давних пор.

Это птица грусть смахнула,
и улыбка проскользнула
У меня на облик важный птицы
с взглядами в упор.
Я сказал: «Старинный ворон,
как ты призрачен и черен,
Из каких ущелий мрачных
ты взметнулся на простор?»
Каркнул ворон, променявший
мрак ущелий на простор:
«Никогда уж с этих пор».

Сильно сердце поразило:
птица ясно говорила;
Хоть ответ ее без смысла
я не понял до сих пор.
Трудно было не смущаться,
птице той не удивляться,
Что на бюст над дверью села, -
птица из полночных гор,
Птица с именем столь странным,
из студеных темных гор:
«Никогда уж с этих пор».

Но на бюсте ворон снова
все твердит мне то же слово,
То же слово извергает
из своих зловещих нор,
И другого не бормочет,
перьев черных не всклокочет, -
И когда шепчу я внятно:
«Я покинут с давних пор.
Завтра он меня покинет».
Птица каркает в упор:
«Никогда уж с этих пор».

И в безмолвии свинцовом,
пораженный этим словом,
Я сказал, он послан, верно,
от Того, чей рок безмерный
Речи все в один сливает
несмолкаемый укор,
Безнадежный, похоронный,
несмолкаемый укор:
«Никогда уж с этих пор».
 
 

И мою улыбку снова
ворон выманил суровый,
Кресло выдвинув, поставил
я его совсем в упор
Против ворона. Без слова
сел на бархат я лиловый,
Размышляя, что сказала
птица баснословных пор,
Что же карканье то значит
птицы из студеных гор:
«Никогда уж с этих пор».

Весь в догадках утопая,
мысль безмолвьем охраняя,
В сердце глаз вороньих чуял
пламенеющий задор.
Это чуял и другое,
в кресле сидя, для покоя
Я к подушке приникая,
как и лампы ник узор.
«Ах, теперь ей не приникнуть
к той подушке, где узор, -
Никогда уж с этих пор».

Тут струя меня обвила
благовонного кадила.
Серафим его колеблет,
гулок пол, шуршанье стор.
«О, несчастный, - я воскликнул, -
Бог в твои страданья вникнул,
И забвеньем исцеляет
память о твоей Линор».
Каркнул ворон про забвенье
в небо скрывшейся Линор:
«Никогда уж с этих пор».

«О, пророк, - сказал тогда я, -
птица добрая иль злая,
Искуситель ты иль жертва,
вихрем сброшенная с гор,
В заколдованный мой угол,
где все полно жутких пугал,
Исцеленье существует,
о скажи, иль это вздор?»
И тогда про исцеленье
ворон каркнул мне в упор:
«Никогда уж с этих пор».

«О, пророк, - сказал тогда я, -
птица добрая иль злая,
Небесами, что над нами
высят горний свой убор,
Вечным Богом заклинаю,
ты скажи мне, умоляю,
Ах, возможно ли мне будет
там, в раю, обнять Линор?»
Ворон каркнул про святую
в мире ангелов Линор:
«Никогда уж с этих пор».

«Так исчезни, злая птица,
как ночная небылица, -
Я вскричал, вскочивши с кресла, -
уноси твой лживый вздор!
Только требую теперь я,
не оставь твои мне перья,
Ложь твою они напомнят.
С бюста прочь! В ночной простор!»
Ворон каркнул, не слетая,
не летя в ночной простор:
«Никогда уж с этих пор».

И с тех пор на бюсте ворон,
мрачно-тих и густо-черен,
Все сидит, сидит без мысли,
как бы вылететь на двор.
И глаза его так злобны,
грезам демона подобны.
Лампы свет тяжелой тенью
птицу на пол распростер.
Не подняться мне из тени,
свет которую простер, -
Никогда уж с этих пор.

Как-то ночью одинокой
я задумался глубоко
Над томами черной магии,
позабытой с давних пор.
Сон клонил, - я забывался...
Вдруг неясный звук раздался,
Словно кто-то постучался -
постучался в мой затвор...
«Это гость, - пробормотал я, -
постучался в мой затвор,
Запоздалый визитер...»

Ясно помню тот декабрьский
Лютый ветер, холод адский,
Эти тени - по паркету
черной бахромы узор, -
Как меня томило это,
как я с книгой ждал рассвета
В страшной скорби без просвета -
без просвета по Линор,
По утраченной недавно
светлой, ласковой Линор,
Невозвратной с этих пор.

Вдруг забилось неприятно
сердце в страхе под невнятный
Шорох шепотный пурпуро-
вых моих тяжелых штор;
Чтоб унять сердцебиенье,
сам с собою без смущенья
Говорил я, весь - волненье:
«То стучится в мой затвор,
Запоздалый гость, - смущенно
он стучится в мой затвор,
Этот поздний визитер.»

Взяв себя немного в руки,
крикнул я в ответ на стуки:
«О, пожалуйста, простите, -
я сейчас сниму затвор!
Задремал я... рад... приятно...
но стучались вы невнятно,
Было даже непонятно -
непонятно: стук ли, вздор?..
А теперь я различаю -
это точно - стук, не вздор!..»
Дверь открыл: ночной простор.

Никого! В недоуменьи,
с новым страхом и в смущеньи
От неведомых предчувствий,
затаившийся, как вор,
Я смотрел, на все готовый,
в сумрак холода ночного,
И шепнул одно лишь слово,
слово-шепот, в ночь: «Линор»...
Это я сказал, но где-то
эхо вторило: «Линор»...
Тихий, жуткий разговор.

Я захлопнул дверь. Невольно
сердце сжалось острой болью.
Сел... и скоро вновь услышал
тот же звук: тор-тор... тор-тор..
«А-а, - сказал я, - так легка мне
вся загадка: стук недавний -
Дребезжанье старой ставни...
только ветер... мелочь... вздор...
Нет, никто там не стучался, -
Просто ставни... зимний вздор...
Мог бы знать и до сих пор.»

Быстро встал, - окно открыл я.
Широко расставив крылья,
Крупный ворон - птица древняя -
в окно ко мне, в упор,
Вдруг вошел, неторопливо
всхохлил перья, и красивым
Плавным взлетом, горделиво, -
словно зная с давних пор, -
Пролетел, на бюст Паллады
сел... Как будто с давних пор
Там сидел он, этот Ворон.

Сколько важности! Бравады!
Хохотал я до упаду:
«Ну, нежданный гость, привет вам!
Что ж, садитесь! Разговор
Я начну... Что много шума
натворил ты здесь, угрюмый
Ворон, полный древней думы? -
Ну, сказки - как бледный хор
Называл тебя - в Аиде
бестелесных духов хор?»
Ворон крикнул: «Nevermore».

Я вскочил от удивленья:
новое еще явленье! -
Никогда не приходилось
мне слыхать подобный вздор!
- Вы забавны, Ворон-птица, -
только как могло случиться
Языку вам обучиться
и салонный разговор
Завязать, седлая бюсты?
Что ж, продолжим разговор,
Досточтимый «Nevermore»...

Но на белом четко-черный
он теперь молчал упорно,
Словно душу всю излил
в едином слове ворон-вор!
И опять понурый, сгорблен,
я застыл в привычной скорби,
Все надеясь: утро ***
скорбь утишит... Вдруг, в упор,
Неожиданно и властно,
с бюста белого, в упор
Птичий голос: «Nevermore».

Вздрогнул я: ответ угрюмый
был в том крике мне на думы!
Верно, ворону случалось
часто слышать, как повтор,
Это слово... звук не нежный...
Знать, его хозяин прежний,
Зло обманутый в надеждах,
повторял себе в укор,
Обращаясь безотчетно
к ворону, ронял укор
Безысходным: «Nevermore».

Весь во власти черной тени,
в жажде предосуществлений,
Я теперь хотел жестоко
с этой птицей жуткий спор
Завязать, - придвинул кресло
ближе к бюсту... и воскресла -
Там в мозгу моем воскресла,
словно грозный приговор,
Логика фантасмагорий,
странно слитых в приговор
С этим криком: «Nevermore...»

И теперь меня глубоко
волновали птицы Рока -
Птицы огневые очи,
устремленные в упор.
Свет от лампы плавно лился,
он над вороном струился...
Я мучительно забылся, -
мне казалось: с вечных пор
Этот черный хмурый ворон
здесь, со мной, с извечных пор.
Со зловещим: «Nevermore».

Словно плавное кадило
в кабинете воскурило
Фимиамы, и туманы
наплывали с алых штор.
Простонал я: «Дух угрюмый,
что томишь тяжелой думой?
Обмани предвечным шумом
крыльев черных, и Линор
Позабыть совсем дай мне -
дай забыть мою Линор!
Крикнул ворон: «Nevermore».

«Прорицатель! Вестник горя!
Птица-дьявол из-за моря!
За душой моею выслал
Ад тебя? - Хватай же, вор!
Ветер... злая ночь... и стужа...
В тихом доме смертный ужас -
Сердце рвет он, этот ужас,
строит склеп мне выше гор...
Ну, хватай! Ведь после смерти
позабуду я Линор!»
Крикнул ворон: «Nevermore».

«Прорицатель! Вестник горя!
Птица-дьявол из-за моря!
Там, где гнутся своды неба,
есть же Божий приговор!
Ты скажи - я жду ответа -
там, за гранью жизни этой
Прозвучит ли речь привета
иль пройдет хоть тень Линор -
Недостижной здесь навеки,
нежной, ласковой Линор?
Крикнул ворон: «Nevermore».

В непереносимой муке
я стонал: «О, пусть разлуки
Будет знаком это слово,
мой последний приговор!
Вынь из сердца клюв жестокий,
ворон, друг мой, - одиноко
Улетай в Аид далекий,
сгинь в неведомый простор,
Населенный привиденья-
ми аидовый простор!»
Крикнул ворон: «Nevermore».

И зловещий, и сердитый
все сидит он и сидит он,
Черный ворон на Палладе,
охраняя мой затвор...
И от лампы свет струится...
И огромная ложится
От недвижной этой птицы
на пол тень... И с этих пор
Для души моей из мрака
черной Тени - с этих пор -
Нет исхода - Nevermore.

В час томительный полночи,
когда сон смыкал мне очи,
Утомленный и разбитый
я сидел, дремля над книгой
Позабытых жизни тайн.
Вдруг у двери тихий шорох -
Кто-то скребся еле слышно,
скребся тихо в дверь моя.
Гость какой-то запоздалый,
думал я, стучит сюда -
Пусть войдет он - не беда.

то было, помню точно,
средь сырой Декабрьской ночи.
Бледный отблеск от камина
стлался тенью на полу.
С трепетом я ждал рассвета,
тщетно ждал от книг ответа,
Чтоб души утешить горе -
ждал ответа о Леноре,
Светлом ангеле Леноре,
что исчезла без следа,
Без возврата навсегда.

Тихий шелест шелка шторы
вдруг нарушил тишину.
Вздрогнул я - холодный ужас
кровь заледенил мою.
Сердце билось замирая,
встал я, тихо повторяя,
повторяя все одно:
«Поздний гость ждет у порога,
Гость там просит у порога
дверь открыть ему сюда,
Пусть же входит - не беда».

Поборов свое волненье,
я отбросил прочь сомненье.
Я прошу у вас прощенья,
что я вас так задержал,
Дело вышло очень просто,
я немножко задремал,
Вы же тихо так стучали,
дверь слегка лишь вы толкали...
Распахнув тут настежь дверь,
я сказал: «Прошу сюда» -
Но... молчанье, темнота.

Пред томящей темнотою
страха полон я стоял.
Мир фантастики, что смертным
недоступен, мне предстал.
Темнота кругом царила
беспредметности полна,
Ухо слово вдруг схватило - 
Еле слышное «Ленора»
повторила темнота,
И охваченное мглою
все исчезло без следа.

Жутко в комнате мне стало,
голова моя пылала.
Слышу, вновь стучится кто-то
посильнее, чем тогда.
«Несомненно, - тут сказал я, -
стук тот слышится в окне,
Взглянем, кто там, чтоб сомненья
все исчезли без следа.
Тише сердце, надо только
не бояться никогда:
Ветер дует, как всегда».

Только приоткрыл я ставню,
как в нее жеманно, плавно,
Важно влез огромный Ворон,
ворон старых добрых лет.
На меня не кинув взгляда,
без заминки, мерным шагом
Подойдя, взлетел на дверь,
пересел на бюст Паллады
И уселся с строгим взглядом,
с видом важного лица,
Точно там сидел всегда.

Птица черная невольно
грусть рассеяла мою:
Так торжественно-суров
мрачный был ее покров.
«Хоть твой хвост помят и тонок, -
я сказал, - но ты не робок,
Страшный, старый, мрачный Ворон,
заблудившийся в ночи.
Как зовут тебя, скажи мне,
на Плутоновских водах?»
Ворон каркнул: «Никогда».

Поражен я был, как ясно
Ворон грузный говорил -
Хоть ответ его не ясен -
не вполне понятен был.
Разве может кто подумать
из живущих на земле,
Видеть пред собой на двери
иль на бюсте на стене
Птицу ль, зверя ль, говорящих
без малейшего труда,
С странной кличкой - «Никогда».

Ворон все сидел понурясь,
неподвижно, молча, хмурясь -
Точно в слове, что он молвил,
все что мог, сказал он полно,
Не промолвил больше слова,
ни пером не двинул черным,
Но - подумал я лишь только -
дорогих ушло ведь столько,
Так и он исчезнет завтра,
как надежды, без следа.
Он сказал вдруг: «Никогда».

Пораженный резким звуком,
тишину прервавшим вдруг,
«Нет сомненья, - произнес я, -
это все, что знает он,
Пойман он, знать, был беднягой,
чьим несчастье было стягом,
Чьих надежд разбитых звон
был как песня похорон,
Кто под бременем труда
повторял одно всегда:
“Ничего и никогда”».

Ворон вызвал вновь улыбку -
хоть тоска щемила грудь.
Кресло к двери я подвинул,
сел и стал смотреть на бюст,
И на бархате подушек,
растянувшись, размышлял,
Размышлял, что этот странный
Ворон позабытых лет,
Что сей мрачный, неуклюжий
Ворон, что прожил века,
Говорит - под «Никогда».

Так сидел я, размышляя,
птицу молча наблюдая,
Глаз которой злой закал
грудь насквозь мне прожигал.
Я глядел не отрываясь,
голова моя склонялась
На подушек бархат мягкий
средь лучей от лампы ярких,
Тот лиловый бархат мягкий,
больше складок чьих она
Не коснется никогда.

Воздух вкруг меня сгустился,
фимиам вдруг заструился,
Поступь ангелов небесных
зазвучала на полу.
«Тварь, - я вскрикнул, - кем ты послан,
с ангелами ль ты подослан,
Отдыха дай мне, забвенья
о Леноре, что ушла,
Дай упиться мне забвеньем,
чтоб забыться навсегда».
Ворон каркнул: «Никогда».

«Вещий, - крикнул я, - зла вестник,
птица ль ты или дух зла,
Искуситель ты иль сам ты
за борт выброшен грозой,
Безнадежный, хоть бесстрашный,
занесен в сей край пустой,
В дом сей, Ужасом томимый,
о, скажи, молю тебя:
Можно ли найти забвенье
в чаше полной - навсегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».

«Вещий, - я вскричал, - зла вестник,
птица ль ты или дух зла,
Заклинаю небесами,
Богом, что над всеми нами,
Ты души, объятой горем,
не терзай, ты о Леноре
Мне скажи, смогу ль я встретить
деву, что как дух чиста,
В небесах, куда бесспорно
будет чистая взята?»
Ворон каркнул: «Никогда».

Я вскочил при этом слове,
вскрикнув: «Птица или дух,
В мрак и вихрь подземной ночи
ты сейчас же улетай,
Чтоб от лживых уст на память
не осталось ни пера.
Мир тоски моей не трогай,
с двери прочь ты улетай,
Клювом сердца не терзай мне,
сгинь без всякого следа!»
Ворон каркнул: «Никогда».

С тех пор Ворон безнадежно
все сидит, сидит недвижно
На Паллады бюсте бледном,
что над дверью на стене.
Зло его сверкают очи,
как у демона средь ночи,
Тень его под светом лампы
пол собой весь заняла.
И душа моя под гнетом
тени, что на пол легла,
Не воспрянет - никогда.

Раз, когда в ночи угрюмой
я поник усталой думой
Средь томов науки древней,
позабытой с давних пор,
И, почти уснув, качался, -
вдруг чуть слышный звук раздался,
Словно кто-то в дверь стучался,
в дверь, ведущую во двор.
«Это гость», пробормотал я,
приподняв склоненный взор, -
«Поздний гость забрел во двор».

О, я живо помню это!
Был декабрь. В золе согретой
Жар мерцал и в блеск паркета
вкрапил призрачный узор.
Утра ждал я с нетерпеньем;
тщетно жаждал я за чтеньем
Запастись из книг забвеньем
и забыть Леноры взор:
Светлый, чудный друг, чье имя
ныне славит райский хор,
Здесь - навек немой укор.

И печальный, смутный шорох,
шорох шелка в пышных шторах
Мне внушал зловещий ужас,
незнакомый до сих пор,
Так, что сердца дрожь смиряя,
выжидал я, повторяя:
«Это тихо ударяя,
гость стучит, зайдя во двор,
Это робко ударяя,
гость стучит, зайдя во двор:
Просто гость, - и страх мой вздор».

Наконец, окрепнув волей,
я сказал, не медля боле:
«Не вмените сна мне, сударь
иль сударыня, в укор.
Задремал я, - вот в чем дело!
Вы ж стучали так несмело,
Так невнятно, что не смело
сердце верить до сих пор,
Что я слышал стук!» - и настежь
распахнул я дверь во двор:
Там лишь тьма: Пустынен двор:

Ждал, дивясь я, в мрак впиваясь,
сомневаясь, ужасаясь,
Грезя тем, чем смертный грезить
не дерзал до этих пор.
Но молчала ночь однако;
не дала мне тишь ни знака,
И лишь зов один средь мрака
пробудил немой простор:
Это я шепнул: «Ленора!»
Вслед шепнул ночной простор
Тот же зов: и замер двор.

В дом вошел я. Сердце млело;
все внутри во мне горело.
Вдруг, опять стучат несмело,
чуть слышней, чем до сих пор.
«Ну», сказал я: «Верно ставней
ветер бьет, и станет явней
Эта тайна в миг, когда в ней
суть обследует мой взор:
Пусть на миг лишь стихнет сердце,
и проникнет в тайну взор:
Это - стук оконных створ».

Распахнул окно теперь я, -
и вошел, топорща перья,
Призрак старого поверья -
крупный, черный Ворон гор.
Без поклона, шел он твердо,
с видом лэди или лорда,
Он, взлетев, над дверью гордо
сел, нахохлив свой вихор -
Сел на белый бюст Паллады,
сел на бюст и острый взор
Устремил в меня в упор.

И пред черным гостем зыбко
скорбь моя зажглась улыбкой:
Нес с такой осанкой чванной
он свой траурный убор.
«Хоть в хохле твоем не густы
что-то перья, - знать не трус ты! -
Молвил я, - но вещеустый,
как тебя усопших хор
Величал в стране Плутона?
Объявись!» - Тут Ворон гор:
«Никогда!» - сказал в упор.

Я весьма дивился, вчуже,
слову птицы неуклюжей, -
Пусть и внес ответ несвязный
мало смысла в разговор, -
Все ж, не странно ль? В мире целом
был ли взыскан кто уделом
Лицезреть на бюсте белом,
над дверями - птицу гор?
И вступала ль птица с кличкой
«Никогда» до этих пор
С человеком в разговор?

Но на бюсте мертвооком,
в отчужденьи одиноком,
Сидя, Ворон слил, казалось,
душу всю в один укор;
Больше слова не добавил,
клювом перьев не оправил, -
Я шепнул: «Меня оставил
круг друзей уж с давних пор;
Завтра он меня покинет,
как надежд летучих хор».
«Никогда!» - он мне в отпор.

Поражен среди молчанья
метким смыслом замечанья,
«На одно, - сказал я - слово
он, как видно, скор и спор, -
Жил с владельцем он, конечно,
за которым бессердечно
Горе шло и гналось вечно,
так что этот лишь укор
Знал бедняк при отпеваньи
всех надежд, - и Ворон-вор
«Никогда» твердит с тех пор.»

Вновь пред черным гостем зыбко
скорбь моя зажглась улыбкой.
Двинув кресло ближе к двери,
к бюсту, к черной птице гор,
В мягкий бархат сел тогда я,
и, мечту с мечтой сплетая,
Предавался снам, гадая:
Что ж сулил мне до сих пор
Этот древний, черный, мрачный,
жуткий Ворон, призрак гор,
«Никогда» твердя в упор?

Так сидел я полн раздумья,
ни полсловом тайных дум
Не открыл пред черной птицей,
в душу мне вперившей взор.
И в догадке за догадкой,
я о многом грезил сладко:
Лампы свет ласкал украдкой
гладкий бархатный узор, -
Но, увы! на бархат мягкий
не приляжет та, чей взор
Здесь - навек немой укор.

Вдруг, поплыли волны дыма
от кадила серафима;
Легкий ангел шел незримо:
«Верь, несчастный! С этих пор
Бог твой внял твое моленье:
Шлет он с ангелом спасенье -
Отдых, отдых и забвенье,
чтоб забыть Леноры взор!:
Пей, о, пей же дар забвенья
и забудь Леноры взор!»
«Никогда!» - был приговор.

«Вестник зла! - привстал я в кресле, -
кто б ты ни был, птица ль, бес ли,
Послан ты врагом небес ли,
иль грозою сброшен с гор,
Нелюдимый дух крылатый,
в наш пустынный край заклятый,
В дом мой, ужасом объятый, -
о, скажи мне, призрак гор:
Обрету ль бальзам, суленый
Галаадом с давних пор?»
«Никогда!» - был приговор.

«Вестник зла! - молил я, - если
ты пророк, будь птица ль, бес ли,
Ради неба, ради Бога,
изреки свой приговор
Для души тоской спаленной:
в райской сени отдаленной
Я святой и просветленной
девы встречу ль ясный взор, -
Той, кого зовет Ленорой
чистых ангелов собор?»
«Никогда!» - был приговор.

«Будь последним крик твой дикий,
птица ль дух ли птицеликий!
Сгинь! Вернись во мрак великий,
в ад, где жил ты до сих пор!
Черных перьев лжи залогом
здесь не скинь, и снова в строгом,
В одиночестве убогом
дай мне жить, как до сих пор:
Вынь свой жгучий клюв из сердца!
Скройся с бюста, призрак гор!»
«Никогда!» - был приговор.

И недвижим страшный Ворон
все сидит, сидит с тех пор он,
Там, где белый бюст Паллады
вдаль вперяет мертвый взор:
Он не спит: он грезит, точно
демон грезою полночной:
В свете лампы одиночной
тень от птицы мучит взор:
И вовек из этой тени
не уйти душе с тех пор:
«Никогда!» - мне приговор.

В полночь странную и злую,
вопрошая тьму немую,
Я искал в старинных книгах
исцеленья своего.
В полусне клонясь все ниже,
вдруг я чей-то стук услышал -
Не могло быть звука тише;
но услышал я его.
«Это гость, - сказал я глухо, -
это робкий стук его:
Гость - и больше ничего!»

О, теперь я вспомнил ясно,
это был Декабрь ненастный.
И бросали на пол угли
призрак тленья своего.
Я рассвета жаждал страстно.
Книги я пытал напрасно.
Как забыть удар ужасный? -
и Ленора - смысл его.
Это имя - произносят
в небе ангелы его -
Здесь не тронет никого.

Шелестящий и печальный
шорох шелка погребальный...
Стынет страх в багряных шторах:
не уйти мне от него!
Трепет сердца умеряя,
все стоял я, повторяя:
«Это гость стучит, - я знаю, -
здесь, у входа моего.
Поздний гость стучит, - я знаю, -
здесь, у входа моего:
Гость - и больше ничего!»

Подавил я содроганье
и сказал без колебанья:
«Кто б там ни был, гость иль гостья:
не сердитесь оттого,
Что устал я, задремал я
и немного опоздал я
Отворить вам, - так сказал я, -
двери дома моего.
Я прошу вас: проходите
в двери дома моего...»
Тьма - и больше ничего!

Я смотрел во мрак морозный,
скован страхом, в странных грезах.
И еще никто из смертных
так не грезил до того.
Но во мраке все немело,
тишина оцепенела,
Только слово прозвенело -
и «Ленора?» - смысл его.
Имя я шепнул, и эхо,
бормоча, двоит его:
Эхо - больше ничего!

И, к столу вернувшись снова,
весь зажженный этим словом,
Вскоре я опять услышал
стук, сильней чем до того.
«Верно, - я воскликнул, - верно,
бьет о раму ставень мерно.
К ночи он прикрыт был скверно:
в этом - ключ и смысл всего.
Сердце, тише! То лишь ветер,
в этом - ключ и смысл всего:
Ветер - больше ничего!»

Но едва открыл я ставень,
появился величавый
Ворон дней давно минувших:
лорд иль леди - вид его.
Поклониться не хотел он,
надо мною пролетел он,
Сел на бюст Паллады белый,
став мрачнее оттого,
Важно сел на бюст Паллады,
став мрачнее оттого:
Сел - и больше ничего!

Сел он - и не шевельнулся.
Я невольно улыбнулся:
Слишком сделался надменным
черной птицы вид тогда.
«Пусть хохол твой брит и стрижен,
ты не трус, я это вижу,
Я прошу спуститься ниже,
гость из стран, где Ночь всегда,
И скажи мне, что за имя
носишь там, где Ночь всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

И ответ прямой и ясный
древней птицы безобразной
Поразил меня: ведь в сердце
входят ночью без труда
Смутный страх и недоверье,
если птицы или звери,
С бюста бледного над дверью,
как бывает иногда, -
На вопрос: «Как ваше имя?» -
отвечают иногда
Странным словом: «Никогда!»

В размышлении глубоком
дремлет Ворон одинокий.
Произнес одно он слово -
слово мрачного суда, -
Будто в нем всю душу вылил,
и его не дрогнут крылья.
Но лишь я шепнул в бессилье:
«Лучший друг ушел туда,
Так и он с зарей исчезнет,
как Надежда, без следа», -
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Изумленный совпаденьем,
я воскликнул: «Нет сомненья! -
Он одно запомнил слово,
заучив его, когда
Птицы той хозяин прежний
в океане бед безбрежном
Пел свой реквием надеждам,
знал один рефрен всегда:
Не окончатся мученья -
был один рефрен всегда -
Никогда, о, никогда!»

И за черной тенью зыбкой
снова я слежу с улыбкой.
Кресло к птице, к бюсту, к двери
повернув, - лицом туда, -
В мягкой ткани утопая,
грезу с грезой сочетая,
Я о вестнике гадаю
дней, ушедших без следа,
Что скрывает хмурый Ворон
дней, ушедших без следа,
В этом хриплом: «Никогда»?

Так гадая наудачу,
я не спорил с птицей мрачной
(В блеске глаз ее упорных
скрыта тайная беда).
В грезах голову я свесил
на лиловый бархат кресел.
Сна и яви странной смесью
лампа льет свой свет сюда.
Я с тоской Ленору вспомнил:
не придет она сюда
Никогда, о, никогда!

Тихий звон - и сладким дымом
из курильницы незримой,
Что колеблют серафимы,
с высоты сойдя сюда,
Грудь наполнилась. Несчастный!
Хочет небо - это ясно! -
Утолить огонь ужасный.
Пей - забудешь все тогда!
Пей, о, пей забвенья сладость -
и её забудь тогда!
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«О, пророк! О, вестник злобный! -
птице ль, дьяволу ль подобный! -
Ад послал тебя иль с бурей
занесло дыханье льда?
Одинокий и мятежный,
в доме ужасов нездешних
Мне скажи: есть ранам свежим
исцеленье навсегда?
Будет, будет ли утешен
грешный дух мой навсегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«О, пророк! О, вестник злобный! -
птице ль, дьяволу ль подобный! -
Небом, что мы чтим с тобою,
сердцем, что гнетет беда,
Я прошу - ответь: могила
мне вернет ли образ милый,
Чтоб любовь соединила
с н е й в объятьях, как тогда, -
С н е й, которая Ленорой
на земле звалась тогда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Пусть же это заклинанье
станет знаком расставанья!
Враг иль птица! Прочь отсюда -
в Ночь и в Бурю навсегда!
Перья черные - примету
лжи коварно-мрачной этой
Унеси ты до рассвета!
Прочь отсюда без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца!
Прочь отсюда без следа!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Черный Ворон, странный видом,
все сидит он, все сидит он,
Не покинет бюст Паллады,
словно слит с ним навсегда,
И глаза его мерцают
(так лишь демоны мечтают!).
Лампа на пол тень роняет,
тень его, что так густа.
И душе моей из тени,
тени злой, что так густа,
Не подняться - никогда!

Как-то в полночь, в час угрюмый,
утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей
фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука,
будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал
в двери дома моего.
«Гость, - сказал я, - там стучится
в двери дома моего,
Гость - и больше ничего.»

Ах, я вспоминаю ясно,
был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной
тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали,
тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали
по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме,
ангелы зовут Линор, -
Безыменной здесь с тех пор.

Шелковый тревожный шорох
в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным
ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало,
встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый
у порога моего,
Гость какой-то запоздалый
у порога моего,
Гость - и больше ничего.»

И, оправясь от испуга,
гостя встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди, -
я приветствовал его, -
Задремал я здесь от скуки,
и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки
в двери дома моего,
Что я вас едва услышал», -
дверь открыл я: никого,
Тьма - и больше ничего.

Тьмой полночной окруженный,
так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились
никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако
тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака
донеслось ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо
прошептало мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.

В скорби жгучей о потере
я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же,
но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, -
я сказал, - в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней
у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней
у окошка моего, -
Ветер - больше ничего.»

Только приоткрыл я ставни -
вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур
оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо,
выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда
у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады
у порога моего
Сел - и больше ничего.

И, очнувшись от печали,
улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы,
чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен,
твой хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон,
там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался
там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Выкрик птицы неуклюжей
на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла,
невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться,
вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица,
вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села,
вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».

Ворон же сидел на бюсте,
словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он
навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши,
ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши:
«Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет,
как надежды с этих пор.»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

При ответе столь удачном
вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно,
затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово
от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого
слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды
и свой смертный приговор
Слышал в этом «Nevermore».

И с улыбкой, как вначале,
я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул,
глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом
в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом
Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо
Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».

Так, в полудремоте краткой,
размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце
мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный,
головою утомленной
Я хотел склониться, сонный,
на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится
на подушку на узор
Никогда, о nevermore!

Мне казалось, что незримо
заструились клубы дыма
И ступили серафимы
в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный,
это Бог от муки страстной
Шлет непентес - исцеленье
от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье
и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Я воскликнул: «Ворон вещий!
Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил,
буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу,
где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше
там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки,
там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Я воскликнул: «Ворон вещий!
Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами
свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя
скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме,
лучезарную Линор -
Ту святую, что в Эдеме
ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

«Это знак, чтоб ты оставил
дом мой, птица или дьявол! -
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей
уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако,
черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака!
С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца!
Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

И сидит, сидит над дверью
Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады
не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете,
словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте,
на полу, он тень простер,
И душой из этой тени
не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!

Как-то полночью ненастной
я над книгой старых дней,
Книгой странной и неясной
утомленно забывался,
Головой слегка качая,
сонной головой моей.
Вдруг, безмолвье нарушая,
стук, невнятный стук раздался.
«Это гость, - сказал я тихо, -
у порога моего,
Гость, и больше ничего».

Был декабрь, еще поныне
помню это. На полу
Тени дров, истлев в камине,
будто призраки дрожали.
Ждал рассвета я понуро,
погруженный в полумглу.
Ждал я ту, что «там» Ленорой
сонмы ангелов прозвали,
Но не властью книги мудрой
возвратить любви года...
Всё исчезло навсегда.

Штор пурпурных сонный лепет
наводил лишь грусть и жуть:
Непостижный темный лепет,
мне неведомый доселе;
И, пытаясь сердца муку
успокоить как-нибудь,
Повторял я через силы,
повторял я еле-еле:
«Это, видно, гость стучится
у порога моего,
Гость, и больше ничего».

Ожидать не в силах доле,
холодея и дрожа,
Я собрал остатки воли,
молвя тихо: «Извините,
Умоляю, извините,
господин иль госпожа:
Я дремал и еле слышал,
как тихонько вы стучите».
Дверь открыл я и застыл я
у порога моего:
Тьма, и больше ничего.

Полн тревоги и сомнений,
полн неизречимых дум,
Будто в царстве сновидений,
ночи я ловил дыханье -
То, чего постичь не смеет
жалкий человечий ум.
Тихим шепотом «Ленора!»
я, дрожа, прервал молчанье.
Мне ответом был: «Ленора!» -
отзвук зова моего,
Эхо - больше ничего.

Я к камину возвратился.
Снова вспыхнула душа.
Стук яснее повторился.
«Эту тайну я открою;
За окном там кто-то бродит, -
думал я, едва дыша, -
Лишь бы сердце тише билось...
Эту тайну я открою;
За окном иль у порога,
у порога моего
Ветер - больше ничего».

Я окно открыл широко,
старой ставней загремел,
И ко мне в мгновенье ока
(что за ужас! что за диво!)
Ворон, ворон дней минувших
неожиданно влетел,
С миной лорда или лэди.
Без поклона, неучтиво
Он вспорхнул на бюст Паллады
(ясно видел я его),
Сел - и больше ничего.

И с улыбкою печальной
перед черной птицей той:
«Ты не трус, о гость фатальный!
О облезлое созданье!
Не из царства ли Плутона
залетел ты? - Так открой
Мне теперь, о призрак-ворон,
благородное прозванье,
Что ты носишь в царстве Ночи», -
я шепнул, потупя взор.
Карнкул ворон: «Nevermore!»

Хоть в ответе птицы вещей
смысла я не разгадал,
Но эмблемою зловещей
был смущен и озадачен;
Кто из смертных - о, скажите -
наяву хоть раз слыхал,
Как на бюсте каркал ворон -
черен, и угрюм, и мрачен?
Столь гнетущий призрак птичий
кто видал до этих пор
С жуткой кличкой «Nevermore»?

Лишь одно, одно лишь слово
ворон с бюста прокричал
И замолк угрюмо снова,
дух смутив тоскою странной.
Он сидел, пером не дрогнув,
неподвижно и молчал.
Я шепнул: «Друзья, надежды -
отлетели. Гость незванный
Отлетит, быть может, завтра
вслед за ними навсегда».
Каркнул ворон: «Никогда!»

Вздрогнул я: «Иль это чары
полуночи роковой?
Видимо, хозяин старый
сей залетной черной птицы,
Сам гонимый темным Роком,
сам снедаемый тоской,
Научил ее рефрену!
Всё лишь гиль и небылицы!
И рефрен тот - лишь безумный,
скучный, похоронный вздор:
“Никогда” иль “Nevermore”».

С бархатной подушкой алой
кресло к бюсту у дверей,
Бледный, до смерти усталый,
пододвинул я украдкой,
Размышляя перед дряхлой,
тощей, лысой птицей сей
С темным языком авгура.
Иль под вещею загадкой
Горе новое таится,
скрыта новая беда? -
«Nevermore» иль «Никогда».

Так сидел я, размышляя
в полуночной тишине,
Уж вопросом не пытая
старой птицы той, чьи очи
Ярким пламенем зарделись,
прожигая душу мне.
Тихо гладя бархат алый,
я другие вспомнил ночи...
Но Она подушки этой,
как в минувшие года,
Не коснется никогда!

А потом так дивно было:
воздух будто задрожал,
Словно ангелы кадила
чуть звенящие качали
И курили фимиамы.
Я к душе своей воззвал:
«О, вдыхай тимьян небесный!
Позабудь юдоль печали
И утраченной Леноры
неземной, лучистый взор!»
Каркнул ворон: «Nevermore!»

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Полный вновь своей утраты,
вскрикнул я: «Ответь, пророк,
Птица или бес проклятый!
Там, средь звезд, в лазурной дали,
Встретить ли мне Рок дозволит -
беспощадный, темный Рок -
Ту, что ангелы на небе
светлым нимбом увенчали?
Поцелую ль я Ленору,
Рай обретши навсегда?»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Я вскочил, вопя: «Убийца,
птица или демон - прочь!
Вынь из сердца, кровопийца,
клюв сверлящий, клюв упорный!
О, покинь сей бюст Паллады,
отлети в глухую ночь,
В царство мрачного Плутона!
О, рассыпься, призрак черный!
Сгинь средь берегов туманных,
средь заклятых адских гор!»
Каркнул ворон: «Nevermore!»

Он не двинулся; безмолвно,
будто в думы погружен,
До сих пор царит он, словно
украшая бюст Паллады.
И при свете лампы бледной
тень отбрасывает он:
Тень на землю, тень на душу,
тень на бывшие отрады,
И душе, душе бессильной,
как в минувшие года,
Не влететь уж никогда.

Окна сумраком повиты...
Я, уcтaлый и разбитый,
Размышлял над позабытой
мудростью старинных книг;
Вдруг раздался слабый шорох,
тени дрогнули на шторах,
И на сумрачных узорах
заметался светлый блик, -
Будто кто-то очень робко
постучался в этот миг,
Постучался и затих.

Ах, я помню очень ясно:
плыл в дожде декабрь ненастный
И пытался я напрасно
задержать мгновений бег;
Я со страхом ждал рассвета;
в мудрых книгах нет ответа,
Нет спасенья, нет забвенья, -
беззащитен человек, -
Нет мне счастья без Леноры,
словно сотканной из света
И потерянной навек.

Темных штор неясный шепот,
шелестящий смутный ропот,
Шепот, ропот торопливый
дрожью комкал мыслей нить,
И стараясь успокоить
сердце, сжатое тоскою,
Говорил я сам с собою:
«Кто же это может быть?
Это просто гость нежданный
просит двери отворить, -
Кто еще там может быть?»

Плед оставив на диване,
дверь открыл я со словами:
«Виноват я перед вами -
дверь входная заперта,
Но так тихо вы стучали,
не поверил я вначале
И подумал: - Гость? Едва ли.
Просто ветра маята...»
Но в глаза мне из-за двери
заглянула темнота,
Темнота и пустота.

Тихо-тихо в царстве ночи...
Только дождь в листве бормочет,
Только сердце все не хочет
подчиниться тишине,
Только сердцу нет покоя:
сердце слушает с тоскою
Как холодною рукою
дождь колотит по стене;
Только я шепчу: «Ленора!»,
только эхо вторит мне,
Только эхо в тишине.

Я вернулся в сумрак странный,
бледной свечкой осиянный,
И опять мой гость незваный
дробно застучал в окно...
Снова дождь запел осенний,
снова задрожали тени, -
Хоть на несколько мгновений
сердце замолчать должно:
«Это ветер, просто ветер,
дождь и ветер заодно, -
Бьют крылом ко мне в окно!»

Я рывком отдернул штору:
там, за капельным узором
Величавый черный Ворон
появился на окне.
Не спросивши разрешенья,
он влетел в мои владенья
Скомкал тени без стесненья,
смазал блики на стене.
Сел на бледный бюст Паллады,
не сказав ни слова мне,
Сел и замер в тишине.

Позабыв, что сердцу больно,
я следил, смеясь невольно,
Как мой гость самодовольно
в дом ворвался без стыда;
Я спросил: «Как величали
вас в обители печали,
Где блуждали вы ночами,
прежде чем попасть сюда?
Там, в великом Царстве Ночи,
где покой и мрак всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Этот возглас непонятный,
неуклюжий, но занятный,
Канул, хриплый и невнятный,
не оставив и следа...
Как же мог я примириться
с тем, что в дом влетела птица,
Удивительная птица
по прозванью «Никогда»,
И сидит на бледном бюсте,
где струится, как вода,
Светлых бликов чехарда.

Странный гость мой замер снова,
одиноко и сурово,
Не добавил он ни слова,
не сказал ни «Нет», ни «Да»;
Я вздохнул: «Когда-то прежде
отворял я дверь Надежде,
Ей пришлось со мной проститься,
чтобы скрыться в Никуда...
Завтра, птица, как Надежда,
улетишь ты навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Вздрогнул я, - что это значит?
Он смеется или плачет?
Он, коварный, не иначе,
лишь затем влетел сюда,
Чтоб дразнить меня со смехом,
повторяя хриплым эхом
Свой припев неумолимый,
нестерпимый, как беда.
Видно, от своих хозяев
затвердил он без труда
Стон печальный «Никогда!»

Нет, дразнить меня не мог он:
так промок он, так продрог он...
Стал бы он чужой тревогой
упиваться без стыда?
Был врагом он или другом? -
Догорал в камине уголь...
Я забился в дальний угол,
словно ждал его суда:
Что он хочет напророчить
на грядущие года
Хриплым стоном «Никогда!»?

Он молчанья не нарушил,
но глядел мне прямо в душу,
Он глядел мне прямо в душу,
словно звал меня - куда?
В ожидании ответа
я следил, как в пляске света
Тени мечутся в смятеньи,
исчезая без следа...
Ax, а ей подушки этой,
где трепещут искры света,
Не коснуться никогда!

Вдруг, ночную тьму сметая,
то ли взмыла птичья стая,
То ли ангел, пролетая,
в ночь закинул невода...
«Ты мучитель! - закричал я. -
Тешишься моей печалыо!
Чтоб терзать меня молчаньем,
Бог послал тебя сюда!
Сжалься, дай забыть, не думать
об ушедшей навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Кто ты? Птица или дьявол?
Кто послал тебя, - лукавый?
Гость зловещий, Ворон вещий,
кто послал тебя сюда?
Что ж, разрушь мой мир бессонный,
мир, тоской опустошенный,
Где звенит зловещим звоном
беспощадная беда,
Но скажи, я умоляю! -
в жизни есть забвенье, да?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Птица-демон, птица-небыль!
Заклинаю светлым небом,
Светлым раем заклинаю!
Всем святым, что Бог нам дал,
Отвечай, я жду ответа:
там, вдали от мира где-то,
С нею, сотканной из света,
ждать ли встречи хоть тогда,
Хоть тогда, когда прервется
дней унылых череда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Хватит! Замолчи! Не надо!
Уходи, исчадье ада,
В мрак, где не дарит отрадой
ни единая звезда!
Уходи своей дорогой,
не терзай пустой тревогой:
Слишком мало, слишком много
ты надежд принес сюда.
Вырви клюв из раны сердца
и исчезни навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Никогда не улетит он,
все сидит он, все сидит он,
Словно сумраком повитый,
там, где дремлет темнота...
Только бледный свет струится,
тень тревожно шевелится,
Дремлет птица, свет струится,
как прозрачная вода...
И душе моей измятой,
брошенной на половицы,
Hе подняться никогда!

Как-то полночью глубокой
размышлял я одиноко
Над старинным фолиантом -
над преданьем давних лет,
И охваченный дремотой,
стук услышал, но отчета
Дать не мог: стучится кто-то,
увидав в окошке свет.
«Гость, - промолвил я, - стучится
в дверь мою, завидев свет, -
Ничего другого нет!»

Вспоминаю все я снова.
Это был декабрь суровый
И поленьев блеск багровый
тускло падал на паркет.
Тщетно ждал зари рожденья,
в книгах не найдя забвенья.
Я хотел забыть Линору -
ранней молодости свет!
Ангелы зовут Линорой -
деву, свет ушедших лет.
В мире имени ей нет!

Шорох шелковый, не резкий,
алой, легкой занавески
Наполнял безмерно страхом,
погружая в смутный бред!
Сердце бедное смиряя,
все стоял я, повторяя:
«То, наверно, гость, блуждая,
ищет дверь? Кто даст ответ?
Гость, доселе незнакомый,
в дверь стучится? Где ответ?
Только он, другого нет!»

И душа окрепла сразу.
Не колеблясь уж ни разу,
«Сэр, - я молвил, - или леди,
извинения мне нет!
Засыпал я, вы не знали,
слишком слабо вы вначале,
Слабо в дверь мою стучали.
Но, заслышав вас, в ответ
Двери распахнул широко,
распахнул я их в ответ:
Только тьма, иного нет!»

Окруженный мглою ночи,
напрягал я тщетно очи,
Грезил. Грез таких доныне
никогда не видел свет.
Недоступен мрак был взору.
Из безмолвного простора
Слово лишь одно «Линора»
долетело как привет.
Я ли прошептал: «Линора»?
Эхо ль донесло ответ?
Ничего другого нет!

В комнату с душой горящей
я вернулся, и стучащий
Звук раздался: был сильней он,
был он громче, и в ответ
Я промолвил: «Окон раму
ветер трогает упрямо,
Посмотрю я и увижу,
разгадаю я секрет.
Успокоюсь я немного
и узнаю, в чем секрет?
Ветер это или нет?»

Ставню я раскрыл с усильем
и, подняв высоко крылья,
В комнату вошел степенно
Ворон, живший сотню лет.
Мне не оказав почтенья,
он прошел без промедленья,
И на бюст Паллады сел он,
тенью смутною одет,
Сел на бюст над самой дверью,
сумраком полуодет,
Вверх взлетел, другого нет.

Важен был, собой доволен.
Улыбнуться поневоле
Он заставил, хоть грустил я,
утомлен чредою бед.
И ему сказал нестрого:
«Ворон, севший у порога,
Ты оставил царство Ночи,
прилетев сюда на свет.
Как ты звался у Плутона,
прежде чем увидел свет?»
Каркнул он: «Возврата нет!»

Удивился я ответу,
что я мог сказать на это?
Понимал я: в слове странном
никакого смысла нет.
Человеку не случалось,
до сих пор не доводилось
Видеть птицу, чтоб садилась
в комнате, как вестник бед,
Птицу-зверя, здесь на бюсте
и в жилище тенью бед,
С именем «Возврата нет!»

Одинок, печален был он,
лишь одно произносил он!
Душу вкладывал всецело
в каждый странный свой ответ.
Слова он не знал другого.
Крылья он сложил сурово.
Я шепнул: «Друзья, надежды -
все ушли, пропал и след,
Ну а ты сюда вернешься,
лишь ко мне придет рассвет?»
Каркнул он: «Возврата нет!»

И хотя ответ был мрачен -
удивительно удачен,
Я сказал: «Одно запомнил,
что узнал он в доме бед,
У гонимого судьбою
заучил он это слово,
Неудачи и невзгоды
были спутниками лет,
И в печальные напевы
смысл проник за много лет,
Горький смысл: «Возврата нет!»

Я невольно улыбнулся,
и к нему я повернулся,
Кресло к двери пододвинул,
где скрывался мой сосед.
Я на бархат опустился
и в раздумье погрузился,
Спрашивал: зачем явился
он, свидетель прошлых лет?
Что в пророчестве суровом
он принес из мрака лет,
Каркая: «Возврата нет»?

Погружен в свои догадки,
на него смотрел украдкой,
И душе моей молчавшей
страшен глаз его был свет.
Думал, к бархату склоненный,
лампой ночи освещенный,
Никогда здесь озаренный
не увижу силуэт,
Здесь, на бархате, ни разу
не увижу силуэт:
Умершим возврата нет!

Мне почудилось дыханье
ароматное, шуршанье
Ангельских шагов во мраке,
на ковре их легкий след.
Я воскликнул: «Бог, наверно,
посылает мне спасенье?
Получу я утешенье
после стольких горьких лет?
Позабуду я Линору,
спутницу минувших лет!»
Каркнул он: «Возврата нет!»

Я вскричал: «О Ворон вещий!
Ты, быть может, дух зловещий?
3анесен ты Сатаною
или бурей? Дай ответ!
В этой горестной пустыне,
в доме, данном мне отныне,
Слышу ужас, но увидев
Галаадских гор хребет,
Обрету ль бальзам желанный,
где бессмертных гор хребет?»
Каркнул он: «Возврата нет!»

«Птица ты иль дух, не знаю!
Но тебя я заклинаю
Господом, пред кем склонил я
сердце, небом всех планет!
Мне ответь: «Верну ли снова
деву райского простора,
Ту, кого зовут Линорой
ангелы среди бесед?
Имя чье в садах Эдема
в звуке ангельских бесед?»
Каркнул он: «Возврата нет!»

«Словом этим заклейменный,
птица! Дьявол! В мир Плутона, -
Закричал я, - в *** бурю
возвратись, покинь наш свет!
Не оставь пера, однако,
лжи своей безмерной знака,
Что сюда принес из мрака.
Удались, сгинь, словно бред!
Вынь из сердца клюв - и радость
обрету, забыв твой бред!»
Каркнул он: «Возврата нет!»

Черные не дрогнут перья.
Он сидит, сидит над дверью,
На Палладе молчаливо,
неизменный мой сосед.
И глазами между тем он
все глядит, глядит, как демон:
И грозит как будто всем он!
Тень ложится на паркет,
И душе моей из тени,
что ложится на паркет,
В прежний мир - возврата нет!

Мрачной полночью бессонной,
беспредельно утомленный.
В книги древние вникал я
и, стремясь постичь их суть
Над старинным странным томом
задремал, и вдруг сквозь дрему
Стук нежданный в двери дома
мне почудился чуть-чуть,
«Это кто-то, - прошептал я, -
хочет в гости заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь!»

Так отчетливо я помню -
был декабрь, глухой и темный,
И камин не смел в лицо мне
алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета:
в книгах не было ответа,
Как на свете жить без света
той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чье имя мог бы
только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.

Шелковое колыханье,
шторы пурпурной шуршанье
Страх внушало, сердце сжало,
и, чтоб страх с души стряхнуть,
Стук в груди едва умеря,
повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери,
хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери,
видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.

Молча вслушавшись в молчанье,
я сказал без колебанья:
«Леди или сэр, простите,
но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале,
так вы тихо постучали,
Так вы робко постучали...»
И решился я взглянуть,
Распахнул пошире двери,
чтобы выйти и взглянуть, -
Тьма, - и хоть бы кто-нибудь!

Я стоял, во мрак вперяясь,
грезам странным предаваясь,
Так мечтать наш смертный разум
никогда не мог дерзнуть,
А немая ночь молчала,
тишина не отвечала,
Только слово прозвучало -
кто мне мог его шепнуть?
Я сказал «Линор» - и эхо
мне ответ могло шепнуть...
Эхо - или кто-нибудь?

Я в смятенье оглянулся,
дверь закрыл и в дом вернулся,
Стук неясный повторился,
но теперь ясней чуть-чуть.
И сказал себе тогда я:
«А, теперь я понимаю:
Это ветер, налетая,
хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер
хочет ставни распахнуть...
Ветер - или кто-нибудь?»

Но едва окно открыл я, -
вдруг, расправив гордо крылья,
Перья черные взъероша
и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он,
с видом лорда древний ворон,
И, наверно, счел за вздор он
в знак приветствия кивнуть.
Он взлетел на бюст Паллады,
сел и мне забыл кивнуть,
Сел - и хоть бы что-нибудь!

В перья черные разряжен,
так он мрачен был и важен!
Я невольно улыбнулся,
хоть тоска сжимала грудь:
«Право, ты невзрачен с виду,
но не дашь себя в обиду,
Древний ворон из Аида,
совершивший мрачный путь
Ты скажи мне, как ты звался
там, откуда держишь путь?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»

Я не мог не удивиться,
что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово,
хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй,
что обычного тут мало:
Где, когда еще бывало,
кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью
ворон сел когда-нибудь
Ворон с кличкой «Не вернуть»?

Словно душу в это слово
всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово
и пером не шелохнуть.
«Где друзья? - пробормотал я. -
И надежды растерял я,
Только он, кого не звал я,
мне всю ночь терзает грудь...
Завтра он в Аид вернется,
и покой вернется в грудь...»
Вдруг он каркнул: «Не вернуть!»

Вздрогнул я от звуков этих, -
так удачно он ответил,
Я подумал: «Несомненно,
он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто,
повторял его всечасно
За хозяином несчастным,
что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней,
воплотившей жизни суть,
Стало слово «Не вернуть!».

И в упор на птицу глядя,
кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись,
хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова,
что же значит это слово
И на что он так сурово
мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон
мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: «Не вернуть!»

Так сидел я, размышляя,
тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором
ворон мне пронзает грудь.
И на бархат однотонный,
слабым светом озаренный.
Головою утомленной
я склонился, чтоб уснуть...
Но ее, что так любила
здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!

Вдруг - как звон шагов по плитам
на полу, ковром покрытом!
Словно в славе фимиама
серафимы держат путь!
«Бог, - вскричал я в исступленье, -
шлет от страсти избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья -
и покой вернется в грудь!
Пей, забудь Линор навеки -
и покой вернется в грудь! »
Каркнул ворон: «Не вернуть!»

«О вещун! Молю - хоть слово!
Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала,
дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни,
в дом, где ужас правит ныне, -
В Галааде, близ Святыни,
есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне,
чтобы, все забыв, заснуть?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»

«О вещун! - вскричал я снова, -
птица ужаса ночного!
Заклинаю небом, богом!
Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя?
Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме
встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья
суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: «Не вернуть!»

«Слушай, адское созданье!
Это слово - знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый!
В бурю и во мрак - твой путь!
Не роняй пера у двери,
лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью
сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое
дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»

И не вздрогнет, не взлетит он,
все сидит он, все сидит он,
Словно демон в дреме мрачной,
взгляд навек вонзив мне в грудь,
Свет от лампы вниз струится,
тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы
суждено душе тонуть...
Никогда из мрака душу,
осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!

Как-то в полночь, в час угрюмый,
утомясь от долгой думы,
Над томами, где укрылась
мудрость стародавних лет,
Полусонный, я склонялся,
но нежданный стук раздался,
Будто кто-то постучался
осторожно в кабинет.
Я подумал: «Гость какой-то
постучался в кабинет.
Ничего иного нет.»

Ах, мне помнится так ясно!
Был тогда декабрь ненастный,
От углей в камине красный
отблеск падал на паркет.
Утра ждал я в нетерпенье,
в книгах жаждал я забвенья
От печали и мученья,
что померк мне горний свет -
Дева дивная Ленора,
имя чье небесный свет,
Та, которой больше нет.

В шелковых багровых шторах
шел, как дрожь, чуть слышный шорох:
Этот алый, небывалый
ужас был во мне, как бред.
Сердце билось, кровь гудела,
я твердил себе несмело:
«У кого-то, видно, дело,
что стучится в кабинет.
Ночью некому без дела
постучаться в кабинет.
Ничего другого нет.»

С духом я тогда собрался,
более не колебался:
«Сударь, я прошу прощенья,
что промедлил вам в ответ,
но поверьте, - вы вначале
слишком робко постучали,
так что звуки долетали
еле-еле в кабинет.
Я дремал и вас не слышал.»
И открыл я кабинет.
Никого во мраке нет.

И, пронзая взором тьму, я
стал, дивуясь и тоскуя,
Сам не зная, что со мною,
явь ли то иль просто бред.
Было тьмой молчанье это,
а во тьме хоть бы примета!
И одно - «Ленора!» - где-то
шелестело мне в ответ.
Это я шепнул: «Ленора!»,
эхо шепчет мне в ответ.
Ничего иного нет.

Я с душою воспаленной
возвратился изумленный,
Сел, но снова звук за ставней
о чугунный парапет.
Сердцу не было покоя,
и промолвил я с тоскою:
«Посмотрю, что там такое,
и открою, в чем секрет.
Погоди же, сердце, биться -
я узнаю, в чем секрет.
Чуда тут, конечно, нет.»

Только я откинул ставни,
как предстал мне стародавний
Грозный ворон из баллады,
на старинный лад одет.
И, вспорхнув, как тень немая,
барственно крылом махая
И меня не замечая,
пролетел он в кабинет,
Сел на бледный бюст Паллады
над дверями в кабинет,
Словно бы меня и нет.

Мрачной птице из эбена,
восседавшей столь степенно,
Величавости надменной
улыбнулся я в ответ:
«Пусть облезли с гребня перья,
ворон древнего поверья,
ты - не трус, в тебе теперь я
вижу Стикса адский свет.
Как же звать тебя в Аиде,
где от Стикса черный свет?»
Каркнул он: «Возврата нет».

Кто же тут не изумится,
если чертов ворон-птица
Так отчетливо прокаркал,
хоть и невпопад, ответ!
Где же видано бывало,
чтобы в гости прилетала
И на бюсте восседала
важно, будто баронет,
Тварь нескладная, а видом
будто лорд иль баронет
С именем Возврата Нет!

С бледного чела Паллады
черный ворон, дух баллады,
Молвил только это слово,
как души своей завет.
Каркнул это злое слово,
на меня смотря сурово.
И тогда вздохнул я снова:
нет друзей минувших лет!
Завтра и его не станет,
как надежд минувших лет,
Коль он рек: «возврата нет!»

Страшно мне молчанье было,
и промолвил я уныло:
«Вызубрил он фразу эту
за хозяином вослед,
на кого, всю жизнь терзая,
ополчалась доля злая,
неустанно насылая
сонмы горестей и бед.
И надежды хоронил он
с хором горестей и бед
Под припев «возврата нет!»

Кресло к ворону подвинув,
птицу взором вновь окинув,
Улыбнулся я, что нынче
у меня такой сосед.
Дум нанизывая звенья,
цепенел я в размышленье, -
Каково ж тех слов значенье,
что пророчил вестник бед,
Ворон грозный, вещий, тощий,
неуклюжий вестник бед,
Каркнув мне: «Возврата нет!»

Так сидел я, размышляя,
ничего не отвечая,
И вонзались птичьи очи
в сердце резче, чем стилет.
Я догадками томился,
долу головой клонился,
И злорадно свет струился
на лазоревый глазет,
Но не сесть уже Леноре
на лазоревый глазет!
К этому возврата нет!

Тут с кадилом благовонным,
со сребристым робким звоном -
мне почудилось - ступили
серафимы на паркет.
«То Господень дар от горя,
пей целебный дар и вскоре
ты забудешь о Леноре -
пей и приноси обет!
Позабыть о лучезарной
дай мучительный обет!»
Ворон вновь: «Возврата нет!»

«Вещий или зло природы!
Загнан ли ты непогодой
сатана ль тебя отправил,
о проклятый параклет,
в эту Ужаса обитель?
Ты в отчаянье - воитель,
ты в пустыне - искуситель,
так ответь мне, сердцевед,
исцелюсь ли в Галааде?
Отвечай мне, сердцевед!»
А вещун: «Возврата нет!»

«Вещий иль исчадье ада!
Будет ли душе отрада,
истерзавшейся от скорби?
Снимется ль с нее запрет
и дарует Всемогущий
ликоваться в райской куще
с той душою присносущей,
имя чье - небесный свет,
с лучезарною Ленорой,
имя чье - блаженный свет?»
А вещун: «Возврата нет!»

«Это слово - знак разлуки! -
я вскричал от новой муки. -
В одиночестве укрыться
вечный я даю обет!
И не жди здесь до утра ты!
Прочь! И не оставь пера ты
Черным символом утраты!
Мчись туда, где адский свет!
Вещий лгун! Вынь клюв из сердца!
Прочь туда, где адский свет!»
Но вещун: «Возврата нет!»

И сидит, сидит с тех пор он,
полусонный черный ворон,
И в упор глядит он с бюста
над дверями в кабинет.
Жгуче дремлют в тусклом свете
очи дьявольские эти,
И недвижна на паркете
тень его, как мрачный след,
И душе моей из тени,
мрачной, точно вечный след,
Ввысь вовек возврата нет.

Раз в тоскливый час полночный
я искал основы прочной
Для своих мечтаний - в дебрях
теософского труда.
Истомлен пустой работой,
я поник, сморен дремотой,
Вдруг - негромко стукнул кто-то.
Словно стукнул в дверь... Да-да!
«Верно, гость, - пробормотал я, -
гость стучится в дверь. Да-да!
Гость пожаловал сюда.»

Помню я ту ночь доныне,
ночь январской мглы и стыни, -
Тлели головни в камине,
вспыхивая иногда...
Я с томленьем ждал рассвета;
в книгах не было ответа,
Чем тоска смирится эта
об ушедшей навсегда,
Что звалась Линор, теперь же -
в сонме звездном навсегда
Безымянная звезда.

Шорох шелковой портьеры
напугал меня без меры:
Смяла, сжала дух мой бедный
страхов алчная орда.
Но вселяет бодрость - слово.
Встал я, повторяя снова:
«Это гость, - так что ж такого,
если гость пришел сюда?
Постучали, - что ж такого?
Гость пожаловал сюда.
Запоздалый гость. Да-да!»

Нет, бояться недостойно,
и отчетливо, спокойно
«Сэр, - сказал я, - или мэдэм,
я краснею от стыда:
Так вы тихо постучали, -
погружен в свои печали,
Не расслышал я вначале.
Рад, коль есть во мне нужда.
Милости прошу сюда.»
 
 

Никого, лишь тьма ночная!
Грозный ужас отгоняя,
Я стоял; в мозгу сменялась
странных мыслей череда.
Тщетно из глухого мрака
ждал я отклика иль знака.
Я шепнул: «Линор!» - однако
зов мой канул в никуда,
Дальним эхом повторений
зов мой канул в никуда.
О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно,
но душа была тревожна.
Вдруг еще раз постучали,
явственнее, чем тогда.
Я сказал: «Все ясно стало:
ставни... Их порывом шквала,
Видимо, с крючка сорвало -
поправимая беда.
Ставни хлопают и только -
поправимая беда.
Ветер пошутил - ну да!»

Только я наружу глянул,
как в окошко Ворон прянул,
Древний Ворон - видно, прожил
он несчетные года.
Взмыл на книжный шкаф он плавно
и расселся там державно,
Не испытывая явно
ни смущенья, ни стыда,
Там стоявший бюст Минервы
оседлал он без стыда,
Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться:
эта траурная птица
Так была невозмутима,
так напыщенно-горда.
Я сказал: «Признаться надо,
облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада
занесло тебя сюда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»
 
 

Усмехнулся я... Вот ново:
птица выкрикнула слово!
Пусть в нем смысла и немного,
попросту белиберда,
Случай был как будто первый, -
знаете ль иной пример вы,
Чтоб на голову Минервы
взгромоздилась без стыда
Птица или тварь другая
и в лицо вам без стыда
Выкрикнула: «Никогда!»

Произнесши это слово,
черный Ворон замер снова,
Как бы удовлетворенный
завершением труда.
Я шепнул: «Нет в мире этом
той, с кем связан я обетом,
Я один. И гость с рассветом
улетит бог весть куда,
Он, как все мои надежды,
улетит бог весть куда.»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Изумил пришелец мрачный
репликой меня удачной,
Но ведь птицы повторяют,
что твердят им господа,
Я промолвил: «Твой хозяин,
видно, горем был измаян.
И ответ твой не случаен:
в нем та прежняя беда,
Может быть, его терзала
неизбывная беда
И твердил он: «Никогда!»

Кресло я придвинул ближе:
был занятен гость бесстыжий,
Страшный Ворон, что на свете
жил несчетные года,
И, дивясь его повадкам,
предавался я догадкам, -
Что таится в слове кратком,
принесенном им сюда,
Есть ли смысл потусторонний
в принесенном им сюда
Хриплом крике: «Никогда!»

Я сидел, молчаньем скован,
взглядом птицы околдован,
Чудилась мне в этом взгляде
негасимая вражда.
Средь привычного уюта
я покоился, но смута
В мыслях властвовала лихо...
Все, все было, как всегда,
Лишь ее, что вечерами
в кресле нежилась всегда,
Здесь не будет никогда.

Вдруг незримый дым кадильный
мозг окутал мой бессильный, -
Что там - хоры серафимов
или облаков гряда?
Я вскричал: «Пойми, несчастный!
Это знак прямой и ясный,
Указал господь всевластный,
что всему своя чреда:
Потерпи, придет забвенье,
ведь всему своя чреда.»
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый,
иль слуга нечистой силы, -
Молвил я, - заброшен бурей
или дьяволом сюда?
Отвечай: от мук спасенье
обрету ли в некий день я,
В душу хлынет ли забвенье,
словно мертвая вода,
Яд затянет рану сердца,
словно мертвая вода?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый,
иль слуга нечистой силы,
Заклинаю небом, адом,
часом Страшного суда, -
Что ты видишь в днях грядущих:
встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих
кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная
кончится моя страда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Встал я: «Демон ты иль птица,
но пора нам распроститься.
Тварь бесстыдная и злая,
состраданью ты чужда.
Я тебя, пророка злого,
своего лишало крова,
Пусть один я буду снова, -
рочь, исчезни без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца,
сгинь навеки без следа!»
Ворон каркнул: «Никогда!»

И, венчая шкаф мой книжный,
неподвижный, неподвижный,
С изваяния Минервы
не слетая никуда,
Восседает Ворон черный,
несменяемый дозорный,
Давит взор его упорный,
давит будто глыба льда.
И мой дух оцепенелый
из-под мертвой глыбы льда
Не восстанет никогда.

В час полночный безотрадный,
книжной мудростью отравлен,
Ум измаяв над томами,
я забылся полусном.
Полугрезил я в печали,
вдруг - как будто постучали,
Не поверил я вначале -
постучался кто-то в дом.
«Гость какой-то - прошептал я, -
постучался тихо в дом,
Гость - и только - под окном».

Тот декабрь вовек не минет -
помню холод в целом мире,
Пепел в гаснущем камине
зыбким вспыхивал огнем;
Дня дождаться я не чаял,
книги мертвые молчали,
Как мне жить - не отвечали:
нет Линор - а мы живем,
Имя это ангел света
носит где-то, мы - живем,
Для живых - нет смысла в нем...

То ли шепот, то ли шорох
шелестнул в багровых шторах,
Дрогнул разум, тронул сразу
странный ужас душу льдом,
Чтобы сердца дрожь умерить,
я твердил, себе не веря:
«Гость какой-то там, у двери,
поздний гость пришел в мой дом,
Гость усталый там, у двери,
просто гость пришел в мой дом,
Гость - и только - под окном...»

Звуки слов вернули силы,
жуть мне душу отпустила.
«Гость мой, гостья ли - сказал я, -
задремал я за столом,
Извините бредни слуха,
но стучались так вы глухо -
Посчитал я вас за духа,
постучавшегося в дом,
Не решалось верить ухо». -
Распахнул я двери в дом:
Тьма - и только - за углом.

Мрак смотрел в меня бездонный,
долго ждал я, потрясенный,
Бредил разум воспаленный -
тем, с чем смертный не знаком;
А немая тьма качалась,
тень во тьме не намечалась,
Только имя с губ умчалось:
«Ты, Линор?» - и тьма кругом;
Имя эхом возвращалось
мне: «Линор...» - и тьма кругом,
Только звук - и тьма кругом...

Дверь рукою непослушной
запер я. Томило душу.
Вдруг опять ударил в уши
стук в безмолвии ночном!
И сказал я: «Понял, понял -
кто возню за рамой поднял,
Тоже страсти мне Господни! -
а разгадки суть в одном,
Что ж, проверим, но уверен -
суть разгадки лишь в одном:
Это - ветер за окном».

Только ставни, встав, раскрыл я,
мне в лицо плеснули крылья!
Из-за шторы вышел ворон
в оперении седом,
Как монарх в летах преклонных -
ни привета, ни поклона,
Сел, сочтя достойным троном
бюст Паллады над столом,
И сидит с надменным взглядом
черным комом над столом,
Словно в свой явился дом.

Я невольно улыбнулся -
страх мой фарсом обернулся:
Так был грозен, так серьезен,
так курьезен мой фантом.
«Ты - сказал я, - чадо мрака!
Лыс, как перст, а смел, однако;
Что же ты, ночной гуляка,
повидал на свете том?
Как воронью вашу светлость
звали там, на свете том?»
Каркнул ворон: «Не вернем!»

Я опешил от такого -
мой невежа молвил слово!
Пусть бессвязно, бестолково,
ни красы, ни мысли в нем,
Согласитесь, что едва ли
это диво где знавали:
Чтобы ночью в дом врывались
и гнездились над столом
Птицы ли, иные твари,
с изваянья над столом
Изрекая: «Не вернем!»

Гость меж тем на камне белом
всё чернел оцепенело -
Видно, снова онемел он,
в слове вылившись одном;
Ни дыханья, ни движенья,
сам - как камня продолженье...
«Мглы - шепнул я, - порожденье!
Днем - и ты покинешь дом,
А вернем ли мы надежды,
и друзей вернем ли в дом?»
И сказал он: «Не вернем!»

В жилах кровь на миг застыла -
удружил молчун постылый!
Но сказал я: «Видно, был он
с тем лишь словом и знаком,
С горемыкой жил убогим,
кто на жизненной дороге
Знал утраты да тревоги,
звал и плакал день за днем,
Хороня свои надежды,
пел и плакал день за днем,
Клял и плакал: «Не вернем!»

Вновь я птице усмехнулся -
фарс, похоже, затянулся;
Кресло тихо подкатил я
к истукану над столом
И, зарывшись в бархат теплый,
стал, фантазией подстегнут,
Смысл искать вещаний темных:
что он хочет, мой фантом?
Худ, как мощи, хмур и страшен,
что пророчит мой фантом
Хриплым кашлем: «Не вернем!»?

Я сидел... Толпились тайны.
Умер звук в сухой гортани.
Глаз вороний раскаленный
грудь, казалось, жег огнем;
Лампа свет лила багровый;
бархат чуть мерцал лиловый;
Тень легла у изголовья -
словно снова мы вдвоем,
Тень любимой в изголовье...
Только тех минут вдвоем,
Боже, больше не вернем!

Воздух, чудилось, клубился,
дым кадильный заструился:
Шли незримо серафимы,
шаг звенел, не скрыт ковром...
Зарыдал я: «Боже святый!
Верю, памятью распятый,
В твой бальзам от мук утраты,
в исцеленье светлым днем!
Вы вернете мне забвенье,
силы неба, светлым днем!»
Кто-то каркнул: «Не вернем!»

«Слушай, ты, пророк проклятый,
птица, демон ли крылатый!
Кем - судьбою, сатаною,
смерчем - ты закинут в дом?
Мертвый мир мой пуст и страшен,
царство жути и миражей;
Где найду, скажи мне, страж мой,
родники в пути моем?
И вернут ли дар забвенья
родники в пути моем?»
Был мне голос: «Не вернем!»

«Слушай, ты, пророк проклятый,
птица, демон ли крылатый!
Заклинаю грозным небом,
Божьим гневом и Судом:
Скорбь - ужели не порука,
что за тьмой земного круга
Светлым чудом ждет подруга,
ждет Линор на свете том?
Так вернут ли нас друг другу
ангелы на свете том?»
Был ответ мне: «Не вернем!»

«Сыт по горло этой песней!
Кто б ты ни был - птица, бес ли,
Черный клюв из сердца вырви!
Сгинь навек в аду своем!
Не пятнай пером порога,
лжец в обличии пророка!
Бурю, дьявола ли, Бога -
я молю спасти мой дом,
Одиночество и мир вы
мне верните в бедный дом!»
Гость прокаркал: «Не вернем!»

...Так идут года пустые -
всё он стынет, всё он стынет,
Черный ворон, белый мрамор -
два, недвижные, в одном;
Глаз угрюм в изгибе камня,
дремлет демон истуканом;
Лампа свет струит веками,
тень ложится черным льдом,
Тень от ворона... И душу,
этим тронутую льдом,
К свету больше - не вернем!

Било полночь мерным боем
надо мною, над изгоем,
С книгой странной я затеял
никому не нужный спор
И безмолвно препирался.
Вдруг негромкий стук раздался -
Это поздний гость стучался
стуком тихим, как укор,
Гость - и только. Гость - и только.
Стук негромкий, как укор.
Гость - не друг, не враг, не вор.

Память все запечатлела -
за окном метель ревела,
Полыхали угли, точно
адский свадебный убор.
Я желал, чтоб ночь минула,
и заря вдали блеснула,
Ветром утренним задуло
пламя скорби по Линор.
В мудрых книгах нет ответа -
где теперь искать Линор,
Чей погас навеки взор.

Шелест шелковой портьеры
взволновал меня без меры,
И ударил в сердце ужас,
как по ясеню топор,
Сердце гулко сотрясалось,
в нем, как эхо, повторялось,
Как в зерцале отражалось:
«Это гость пришел на двор,
Ко двору, придется, верно,
а пока пришел на двор
Гость - не друг, не враг, не вор».

Укрепившись в этой вере,
бормотал я, идя к двери:
«Бога ради, извините
слух мой, леди или сэр,
Оправляясь от печали,
не расслышал я вначале -
Так легонько Вы стучали...»
Распахнул я дверь на двор,
Вечным холодом окован
занесенный снегом двор,
Темен, пуст ночной простор.

И стоял я на пороге,
изумленный, одинокий,
Не отваживался смертный
грезить так до этих пор...
Вопрошал я тьму напрасно
с непонятным постоянством,
Ход гармонии пространства
нарушал мой стон: «Линор»...
И с небес кудрявый ангел
мне в ответ шепнул: «Линор»,
Будто выстрелил в упор.

Ветер взвыл и чуть не лопнул,
двери я в сердцах захлопнул,
Но, к несчастью, вдруг услышал
стука прежнего повтор.
«Успокойся, друг мой давний,
сердце, не желай вреда мне -
Это со скрипучей ставней
ветер начал разговор,
Только ставня неприступна -
бесполезен разговор».
Тут взметнулись волны штор.

И без жеста и без знака
Ворон выступил из мрака
Так величественно, точно
светский щеголь и позер.
Это гость - не друг, не вор он,
а всего лишь древний Ворон.
Сеет смуту, сеет мор он,
жнет разлуку и раздор.
Он вспорхнул на бюст Паллады,
сел там, черен, как раздор,
Мой незваный визитер.

Встрепенулся дух и разум,
но испуг рассеять разом
Удалось надменной птице,
прилетевшей из-под гор,
Из-под гор, где с века Оно,
во владениях Плутона,
Кроме мрака, нет закона,
где бушует мрачный бор.
Что же значит имя «Ворон»
в тех краях, где мрачный бор?
Молвил Ворон: «Нэвермор».

Что же, сей ответ прекрасен,
хоть, увы, не очень ясен -
Так на сцене отвечает
незадачливый партнер.
Страшен в час туманной грусти,
тихой, точно Коцит в устье,
На холодном белом бюсте
духов злых парламентер,
Черный Ворон - из-под гор он
духов злых парламентер
По прозванью «Нэвермор».

Он сидит на изваянье,
всем надеждам, всем желаньям
Хриплым окриком готовый
дать решительный отпор.
«Что ж, побудь со мной, дружище,
все покинули жилище,
Вот и ты уйдешь, как тыщи
уходили до сих пор.
Улетишь ты, как надежды
улетали до сих пор».
Молвил Ворон: «Нэвермор».

Верно, ты ответил верно,
но испуга ток по нервам
Пробежал. Какой хозяин,
обреченный на затвор,
Подсказал тебе, поведай,
этот смутный возглас бреда,
Может быть, со смертью это
похоронный договор,
Может, с нею обреченный
заключает договор
Безнадежным «Нэвермор»?

Ложь светилась в хищных глазках,
и видений свистопляска
Пронеслась в больном сознанье
табуном во весь опор,
И сидел мой гость злорадный,
неуклюжий и нескладный,
И, как видно, в путь обратный
не собрался до сих пор.
Я сидел, гадая тщетно,
и гадаю до сих пор:
Что же значит «Нэвермор»?

Взора дьявольская сила
грудь мою насквозь пронзила
И с души сорвала грубо
дней былых воздушный флер,
Я вздохнул, укрылся пледом,
разморенный слабым светом,
Предоставив новым бедам
надо мною слиться в хор.
Ей, в раю, вовек не слышать
этот сумеречный хор,
Не услышать - Нэвермор.

И внезапно все застыло -
лишь незримый дым кадила
Предо мною плыл, сплетаясь
в удивительный узор.
То небесный Вседержитель,
душ измученных спаситель
Посылал в мою обитель
чашу скорби по Линор.
Осушить бы эту чашу
и забыть навек Линор...
Молвил Ворон: «Нэвермор».

О, надменный адский житель,
кто ты - демон-искуситель,
Глас грядущего иль просто
бестолковый горлодер -
Над любовью ты не властен,
я отвергнут, я несчастен,
Дай испить бальзам от страсти
по утраченной Линор,
Нареченной в райских кущах
серафимами «Линор».
Молвил Ворон: «Нэвермор».

Будь ты злобный адский житель,
будь ты демон-искуситель,
Но над нами Божья воля,
вечный голубой шатер,
Я молю тебя ответить -
суждено ль когда-то встретить
Мне на том, на лучшем свете,
лучезарную Линор,
Заключу ли я в объятья
лучезарную Линор?
Молвил Ворон: «Нэвермор».

Ты жесток и беспощаден,
будь же проклят, будь неладен,
Улетай в края Плутона,
где бушует мрачный бор.
Черный холод оперенья,
что лежит на шторах тенью,
Пусть исчезнет по веленью
моему с угрюмых штор,
Вынь кровавый клюв из сердца,
улетай в ночной простор.
Молвил Ворон: «Нэвермор».

За окном уже светает -
он сидит - не улетает,
День декабрьский растает,
снова ночь придет на двор,
Ворон бюста не покинет,
верный мраморной Афине,
Тень, холодная, как иней,
ниспадает на ковер.
Ворон, черный победитель,
неподвижный дирижер,
Вечный Ворон - Нэвермор!

В час, когда настала полночь,
ни во чью не веря помощь,
В полудреме одинокой,
средь забытых старых книг
Я искал ответа тщетно,
слышу - стук, едва приметный,
То, наверно, путник бедный
ко двери моей приник.
Жуткой полночью бедняга
ко двери моей приник
И стучится в этот миг.

Я запомнил все навечно.
Мрак декабрьский бесконечный,
Тень отбрасывали угли,
и огонь в камине сник,
Я в напрасном нетерпенье
ждал - когда рассвета гений
Из-за снежных туч сомнений
ниспошлет мне первый блик.
Лик блаженный, лик Линоры
осветит рассветный блик,
Безымянный ныне лик.

Занавесок шелк лиловый,
шелест мягкий и суровый
Задержал биенье сердца,
в душу трепетом проник,
Вслух я молвил: «Нет здесь чуда -
это позднего приюта
Просит путник ниоткуда
и к двери моей приник;
Просит позднего приюта
и к двери моей приник -
Мрак ночной его настиг».

И, воспрянув духом, встал я,
шел к дверям и бормотал я:
«Задремавшего простите,
грех мой вовсе невелик.
Вьюги за окном кружили,
стук ваш легкий заглушили,
А меня заворожили
тайны старых мудрых книг».
Дверь открыл я - встрепенулись
кипы древних мудрых книг.
Никого - лишь ветер, дик.

И в минуту промедленья
мне пригрезились виденья.
Смертный разум тех видений
никогда бы не постиг.
Ночь молчание хранила,
на моих устах застыло
Имя. Эхо возвратило
зов «Линора» в тот же миг.
Эхо мне в ответ шепнуло
зов «Линора», в тот же миг
Растопив души ледник.

Словно кем-то расколдован,
возвратясь, я сел, взволнован,
Но отчетливей раздался
стука прежнего двойник.
Взор встревоженно блуждает,
сердце, что тебя пугает?
Разум быстро разгадает,
что сокрыл в себе тайник.
Бродит ветер, бьется в ставни -
право, вот и весь тайник -
Бьется в окна ветер, дик.

Ставней скрип во мраке канул.
Я вгляделся и отпрянул.
Предо мною допотопный
Ворон медленно возник,
Величавый и сердитый,
словно отпрыск родовитый,
С подоконника летит он
без поклона напрямик,
К бюсту белому Паллады
подлетает напрямик
И на шлем садится вмиг.

Замер я, обескуражен -
так был вид его отважен.
«Твой вихор смешон, - я молвил, -
точно съехавший парик.
Странник, как тебя прозвали
в непроглядной вечной дали,
Где раскинулся печали
необъятный материк,
В царстве ночи, где Плутона
распростерся материк?»
«Нет вовеки!» - слышу крик.

Неожиданность какая!
Может, шутка чья-то злая...
Признаюсь, я столь нелепых
кличек слышать не привык.
Да и вряд ли кто воочью
видел, чтобы поздней ночью
Ворон, мрака средоточье,
без запинок, закавык,
С бюста белого Паллады
без запинок, закавык
«Нет вовек!» - исторгнул крик.

Ворон четко и сурово
повторял лишь это слово,
Словно в нем таился некий
вдохновляющий родник.
Полный сумрачным значеньем,
неподвижным опереньем
Он блистал. И я с волненьем
произнес: «Чудной старик!
Как друзья и как надежды,
завтра ты уйдешь, старик...»
«Нет вовеки!» - слышу крик.

Я встревожился - еще бы! -
столько было тайной злобы
В ясном выкрике. Сказал я:
«О, прилежный ученик!
Твой хозяин, несомненно,
был отвергнут миром бренным,
И, страдая неизменно,
боль свербящую постиг.
Это траурное слово
ты запомнил и постиг -
«Нет вовеки», скорбный крик».

Но эбеновая птица
с видом лживого провидца
На меня в упор глядела
с бюста над собраньем книг.
Угловатое созданье,
ты мутишь мое сознанье,
Что за темное преданье
произносит твой язык?
Я придвинул кресло ближе.
Что вещал его язык? -
«Нет вовеки», странный крик.

Нить раздумия теряя,
в кресле я сидел, гадая,
Жгучий взор пронзал мне сердце,
сдержанно светил ночник.
Я подумал: «Неужели
на лиловый шелк постели
Здесь, под хриплый вой метели,
не склонится нежный лик,
В мягком свете на подушки
не склонится нежный лик? -
Нет вовеки, ни на миг!»

Мне почудилось движенье,
невесомое скольженье,
Дым небесных благовоний
в лоно комнаты проник.
«Пей забвенье по Линоре, -
прочитал я в горнем взоре, -
Пей - твое развеет горе
панацея в тот же миг,
Лучезарный облик девы
ты забудешь в тот же миг».
«Нет вовеки!» - слышу крик.

«Птица ль ты, зловещий странник,
или дьявольский посланник,
С берегов пустынных Ночи
смерти ль верный проводник,
В доме, скованном кошмаром,
появился ты недаром,
Взор твой пышет адским жаром,
я предела мук достиг.
Дай забвенье от разлуки,
я предела мук достиг».
«Нет вовеки!» - слышу крик.

«Птица ль ты, зловещий странник,
или дьявольский посланник,
Заклинаю Божьим духом,
что небесный свод воздвиг,
Отвечай: в дали туманной,
на земле обетованной,
Среди райских кущ желанный
суждено ль узреть мне лик,
В сонме ангельском желанный
суждено ль узреть мне лик?» -
«Нет вовеки!» - слышу крик.

Полный гнева, я поднялся.
«Лучше б ты не появлялся!
Прочь! У всякого терпенья
есть последний, высший пик.
Клюв, пронзивший сердце, вынь ты,
навсегда меня покинь ты,
Улетай в ночную синь ты,
на подземный материк,
Возвращайся в царство Ночи,
на Плутонов материк!»
«Нет вовеки!» - слышу крик.

И сидит еще доныне
он на гипсовой богине,
В гущу мерзких адских торжищ
резкий взор его проник,
Лампы тусклой свет мерцает,
очертанья оттеняет
Черной птицы, что венчает
бюст, стоящий среди книг,
И душа моя из тени,
распростертой среди книг,
Не восстанет - ни на миг!

Как-то раз до поздней ночи
я читал, слипались очи...
Вдруг в дверь тихо постучали...
Потерял я мысли нить...
«Это путник запоздалый», -
я сказал себе устало,
Ночь в пути его застала,
просит дверь ему открыть.
То, конечно, гость усталый
просит дверь ему открыть.
Кто ж еще там может быть?»

На полу и в стенах в зале
тени-призраки плясали.
Тот декабрь, холодный ... мрачный...
никогда мне не забыть!
И ученых истин море
не могло развеять горе
О прекраснейшей Леноре,
той, что перестала жить.
Ты, чудесная, отныне
будешь с ангелами жить.
Где ж ещё ты можешь быть?

Вдруг я вижу: возле двери
волны взмыли на портьере,
Незнакомый мне доселе
ужас кровь заставил стыть.
И сдержать стараясь бьенье
сердца, я шептал в смятенье:
«Что за странное волненье?
Надо встать и дверь открыть.
Это просто гость усталый
просит дверь ему открыть».
 

Но затем, собравшись с духом
(голос мой разнесся глухо):
«Сэр, - сказал я, - или леди,
вы должны меня простить:
Я не слышал вас вначале,
вы так тихо постучали».
Тут раскрыл я двери в зале,
ужас свой стараясь скрыть,
Только мрак густой увидел
я, старясь ужас скрыть.
Что ж ещё могло там быть?

Так стоял я в темном зале,
полон страха и печали,
А во мраке ночи мысли
плыли душу бередить.
Не являлись мысли эти
никому ещё на свете.
Только вздох услышал ветер:
«Мне Ленору не забыть!»
Что за звук? О, это эхо:
«Мне Ленору не забыть!»
Что ж ещё могло то быть?

Дверь закрыл белее мела.
Вся душа моя горела.
Снова стук, теперь он громче,
надо ужас подавить,
Надо встать и выйти смело,
посмотреть, не в ставне ль дело,
То ведь ветер озверело
тщится ставень отворить.
О, конечно, это ветер
тщится ставень отворить.
Что ж еще то может быть?

Я к окну... И ворон черный,
древний, строгий, непокорный,
Входит, крыльями махая,
лишь окно успел открыть.
Вот он входит без поклона,
глядя, как властитель с трона,
И решает благосклонно
вверх на бюст Паллады взмыть.
Сплю я что ль? Откуда ворон
мог на бюст Паллады взмыть?
Нет, того не может быть!

Точно смоль у птицы перья.
«То не сон», - решил теперь я.
Ворон, чопорный, надутый,
начинал меня смешить.
«Ты скажи мне, о ворона,
имя, что во время оно
В царстве мрачного Плутона
ты изволила носить».
И прокаркал ворон имя,
что привык в аду носить:
«Никогда тому не быть».

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Ворон черным монолитом
все сидит там, все сидит там,
Продолжая мою душу
взглядом демона сверлить.
Силуэт зловещей птицы
тенью пал на половицы.
На душу та тень ложится,
и ее не победить.
Нет, душа моя не сможет
власть той тени победить.
Никогда тому не быть!

В час, когда, клонясь все ниже
к тайным свиткам чернокнижья,
Понял я, что их не вижу
и все ближе сонный мор, -
Вдруг почудилось, что кто-то
отворил во тьме ворота,
Притворил во тьме ворота
и прошел ко мне во двор.
«Гость, - решил я сквозь дремоту, -
запоздалый визитер,
Неуместный разговор!»

Помню: дни тогда скользили
на декабрьском льду к могиле,
Тени тления чертили
в спальне призрачный узор.
Избавленья от печали
чаял я в рассветной дали,
Книги только растравляли
тризну грусти о Линор.
Ангелы ее прозвали -
деву дивную - Линор:
Слово словно уговор.

Шелест шелковый глубинный
охватил в окне гардины -
И открылись мне картины
бездн, безвестных до сих пор, -
И само сердцебиенье
подсказало объясненье
Бесконечного смятенья -
запоздалый визитер.
Однозначно извиненье -
запоздалый визитер.
Гость - и кончен разговор!

Я воскликнул: «Я не знаю,
кто такой иль кто такая,
О себе не объявляя,
в тишине вошли во двор.
Я расслышал сквозь дремоту:
то ли скрипнули ворота,
То ли, вправду, в гости кто-то -
дама или визитер!»
Дверь во двор открыл я: кто ты,
запоздалый визитер?
Тьма - и кончен разговор!

Самому себе не веря,
замер я у темной двери,
Словно все мои потери
возвратил во мраке взор. -
Но ни путника, ни чуда:
только ночь одна повсюду -
И молчание, покуда
не шепнул я вдаль: Линор?
И ответило оттуда
эхо тихое: Линор...
И окончен разговор.

Вновь зарывшись в книжный ворох,
хоть душа была как порох,
Я расслышал шорох в шторах -
тяжелей, чем до сих пор.
И сказал я: «Не иначе
кто-то есть во тьме незрячей -
И стучится наудачу
со двора в оконный створ.»
Я взглянул, волненье пряча:
кто стучит в оконный створ?
Вихрь - и кончен разговор.

Пустота в раскрытых ставнях;
только тьма, сплошная тьма в них;
Но - ровесник стародавних
(пресвятых!) небес и гор -
Ворон, черен и безвремен,
как сама ночная темень,
Вдруг восстал в дверях -
надменен, как державный визитер
На плечо к Палладе, в тень, он,
у дверей в полночный двор,
Сел - и кончен разговор.

Древа черного чернее,
гость казался тем смешнее,
Чем серьезней и важнее
был его зловещий взор.
«Ты истерзан, гость нежданный,
словно в схватке ураганной,
Словно в сече окаянной
над водой ночных озер.
Как зовут тебя, не званный
с брега мертвенных озер?»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

Человеческое слово
прозвучало бестолково,
Но загадочно и ново...
Ведь никто до этих пор
Не рассказывал о птице,
что в окно тебе стучится, -
И на статую садится
у дверей в полночный двор,
Величаво громоздится,
как державный визитер,
И грозится: приговор!

Понапрасну ждал я новых
слов, настолько же суровых, -
Красноречье - как в оковах...
Всю угрозу, весь напор
Ворон вкладывал в звучанье
клички или прорицанья;
И сказал я, как в тумане:
«Пусть безжизненный простор.
Отлетят и упованья -
безнадежно пуст простор.»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

Прямо в точку било это
повторение ответа -
И решил я: Ворон где-то
подхватил чужой повтор,
А его Хозяин прежний
жил, видать, во тьме кромешной
И твердил все безнадежней,
все отчаянней укор, -
Повторял он все прилежней,
словно вызов и укор,
Это слово - приговор.

Все же гость был тем смешнее,
чем ответ его точнее, -
И возвел я на злодея
безмятежно ясный взор,
Поневоле размышляя,
что за присказка такая,
Что за тайна роковая,
что за притча, что за вздор,
Что за истина седая,
или сказка, или вздор
В злобном карке: приговор!

Как во храме, - в фимиаме
тайна реяла над нами,
И горящими очами
он разжег во мне костер. -
И в огне воспоминаний
я метался на диване:
Там, где каждый лоскут ткани,
каждый выцветший узор
Помнит прошлые свиданья,
каждый выцветший узор
Подкрепляет приговор.

Воздух в комнате все гуще,
тьма безмолвья - все гнетущей,
Словно кто-то всемогущий
длань тяжелую простер.
«Тварь, - вскричал я, - неужели
нет предела на пределе
Мук, неслыханных доселе,
нет забвения Линор?
Нет ни срока, ни похмелья
тризне грусти о Линор?»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

«Волхв! - я крикнул. - Прорицатель!
Видно, Дьявол - твой создатель!
Но, безжалостный Каратель,
мне понятен твой укор.
Укрепи мое прозренье -
или просто подозренье, -
Подтверди, что нет спасенья
в царстве мертвенных озер, -
Ни на небе, ни в геенне,
ни среди ночных озер!»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

«Волхв! - я крикнул. - Прорицатель!
Хоть сам Дьявол твой создатель,
Но слыхал и ты, приятель,
про божественный шатер.
Там, в раю, моя святая,
там, в цветущих кущах рая. -
Неужели никогда я
не увижу вновь Линор?
Никогда не повстречаю
деву дивную - Линор?»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

«Нечисть! - выдохнул я. - Нежить!
Хватит душу мне корежить!
За окошком стало брезжить -
и проваливай во двор!
С беломраморного трона -
прочь, в пучину Флегетона!
Одиночеством клейменный,
не желаю слушать вздор!
Или в сердце мне вонзенный
клюв не вынешь с этих пор?»
Каркнул Ворон: «Приговор!»

Там, где сел, где дверь во двор, - он
все сидит, державный Ворон
Все сидит он, зол и черен,
и горит зловещий взор.
И печальные виденья
чертят в доме тени тленья,
Как сгоревшие поленья,
выткав призрачный узор, -
Как бессильные моленья,
выткав призрачный узор.
Нет спасенья - приговор!

Это было мрачной ночью;
сны являлись мне воочью,
В смутном книжном многострочье
мысль блуждала тяжело.
Над томами я склонялся,
в них постигнуть суть пытался,
Вдруг как будто постучался
кто-то в темное стекло...
«Это путник, - прошептал я, -
мне в оконное стекло
Постучал-и все прошло.»

Помню этот час, как ныне:
мир дрожал в декабрьской стыни,
Умирал огонь в камине...
О, скорей бы рассвело!
Поверял я книгам горе
по утерянной Леноре -
Это имя в райском хоре
жизнь вторую обрело,
Осчастливленное небо
это имя обрело,
А от нас оно ушло.

И под шорохи гардины
в сердце множились картины,
Где сплеталось воедино
грез несметное число.
Чтоб избавиться от дрожи,
я твердил одно и то же:
«Что же страшного? Прохожий
постучал слегка в стекло,
Гость какой-нибудь захожий
постучал, придя, в стекло,
Постучал - и все прошло.»

Так прогнав свою тревогу,
я сказал: «Вздремнул немного,
Извините, ради бога,
наваждение нашло.
Вы так тихо постучали,
что подумал я вначале -
Не снега ли, не ветра ли
застучали о стекло?
Я подумал: звук случайный,
вроде ветра о стекло,
Отшумел - и все прошло.»

Дверь открыл и на ступени
вышел я - лишь тьма и тени.
В сердце скопище видений
умножалось и росло,
И, хоть все кругом молчало,
дважды имя прозвучало -
Это я спросил: «Ленора?»
(так вздыхают тяжело),
И назад печальным эхом,
вдруг вздохнувшим тяжело,
Имя вновь ко мне пришло.

И прикрыл я дверь несмело.
Как в огне, душа горела.
Вдруг от стука загудело
вновь оконное стекло.
Значит, это не случайно!
Кто там: друг иль недруг тайный?
Жить под гнетом этой тайны
сердце больше не могло.
Я сказал: «Пора увидеть,
что б таиться там могло,
Время, - молвил я, - пришло.»

И тогда окно открыл я,
и в окне, расправив крылья,
Показался черный ворон -
что вас, сударь, привело? -
И на статую Паллады
взмыл он, точно так и надо,
Черный, сел, вонзая когти
в мрамор, в белое чело;
И пока взлетал он с пола
изваянью на чело,
И минуты не прошло.

Кто бы мог не удивиться?
Был он важен, как патриций.
Все меня в спесивой птице
в изумленье привело.
Я спросил, забыв печали:
«Как тебя в Аиде звали,
В царстве ночи, где оставил
ты гнездо - или дупло?
Как тебя в Аиде кличут,
чтоб оставил ты дупло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Странно! Гость мой кривоносый
словно понял смысл вопроса.
Вот ведь как: сперва без спроса
залетел ко мне в тепло,
А теперь дает ответы
(пусть случайно, суть не это),
В перья черные одетый,
сев богине на чело;
Кто видал, чтоб сел богине
на высокое чело
Тот, чье имя - «Всепрошло»?

Он сказал - и смолк сурово,
словно сказанное слово
Было сутью и основой,
тайну тайн произнесло,
Сам же, словно изваянье,
он застыл в глухом молчанье,
И спросил я: «Где мечтанья,
расцветавшие светло?
Ты и сам, как все, покинешь
дом мой - лишь бы рассвело!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Как же я не понял сразу,
что твердит от раза к разу
Он одну лишь эту фразу -
то, что в плоть его вошло, -
Оттого, что жил он прежде
в черно-траурной одежде
Там, где места нет надежде
(одеянье к месту шло!)
И хозяину былому
лишь одно на память шло:
«Все прошло, прошло, прошло!»

И не то, чтоб стал я весел, -
к гостю я привстал из кресел
(Он на статуе, как прежде,
громоздился тяжело):
«Темной вечности ровесник,
злой ты или добрый вестник?
Что за вести мне, кудесник,
изреченье принесло -
Неуклюжий, тощий, вещий,
что за вести принесло
Это - дважды - «все прошло»?

Мысли полнились разладом,
и застыл я с гостем рядом.
Я молчал. Горящим взглядом
душу мне насквозь прожгло.
Тайна мне уснуть мешала,
хоть склонился я устало
На подушки, как склоняла
и она порой чело...
Никогда здесь, как бывало,
больше милое чело
Не склонится - все прошло.

Мнилось: скрытое кадило
серафимы белокрыло
Раскачали так, что было
все от ладана бело,
И вскричал я в озаренье:
«О несчастный! Провиденье
В пенье ангелов забвенье
всем печалям принесло,
От печали по Леноре
избавленье принесло!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! - спросил его я, -
послан будь хоть сатаною,
Кто б ни дал тебе, изгою,
колдовское ремесло,
Мне, всеведущий, ответствуй:
есть ли в скорбном мире средство,
Чтоб избавиться от бедствий,
чтоб забвенье снизошло?
Где бальзам из Галаада,
чтоб забвенье снизошло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«О пророк! - призвал его я. -
Будь ты даже сатаною,
Если что-нибудь святое
живо в нас всему назло, -
Отвечай: узрю ли скоро
образ умершей Леноры?
Может, там, в Эдеме, взору
он откроется светло,
В звуках ангельского хора
он придет ко мне светло?»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

«Хватит! Птица или бес ты -
для тебя здесь нету места! -
Я вскричал. - В Аид спускайся,
в вечно черное жерло!
Улетай! Лишь так, наверно,
мир избавится от скверны,
Хватит этой лжи безмерной,
зла, рождающего зло!
Перестань когтить мне сердце,
глядя сумрачно и зло!»
Ворон каркнул: «Все прошло!»

Вечно клювом перья гладя,
вечно адским взором глядя,
Когти мраморной Палладе
навсегда вонзив в чело,
Он застыл, и тень ложится,
и душе не возродитьс
В черной тени мрачной птицы,
черной, как ее крыло;
И душе из тени - черной,
как простертое крыло,
Не воспрянуть... Все прошло!

Поздней ночью, утомлённый,
Разбирая труд учёный,
Задремал я, не осилив
витьеватый древний слог.
Вдруг неясный звук раздался.
Вздрогнул я, мой сон прервался.
Не прохожий ли стучался,
забредя на мой порог?
В ночь декабрьскую глухую
он с дороги сбиться мог.
И, наверное, продрог.

Помню, как случилось это:
В ожидании рассвета,
Я пытался в книгу вникнуть,
сердце чтеньем усмирить.
В одиночестве и горе
Я читал, но понял вскоре:
Тщетно мысли о Линоре
я пытаюсь заглушить.
Мысль об умершей Линоре
обрывала смысла нить,
Рассуждений книжных нить.

Ах, я помню это ясно:
На дворе декабрь ненастный,
От камина отсвет красный
на полу и на стене.
Тёмной шторы колыханье,
Шелка лёгкое шуршанье,
Словно шёпот и дыханье
в напряжённой тишине,
Чей-то шёпот и дыханье
в полуночной тишине,
Как бывает в страшном сне.

Я сказал себе: «Проверю,
Не стоит ли гость за дверью?
Может, кто-то по ошибке
завернул ко мне домой.
Нет причины для волненья,
Гость случайный, без сомненья,
Перепутал направленье
в непроглядной тьме ночной».
Двери настежь отворил я -
никого, лишь ветра вой.
Только снег и мрак ночной.

Не надеясь и не чая,
Почему, и сам не знаю,
Произнёс я громко имя
той, которой больше нет.
Было слышно еле-еле,
Как, вплетаясь в плач метели,
Тихим эхом долетели
звуки слабые в ответ.
Только эхо долетело,
словно отражённый свет.
Только ветер выл в ответ.

Я в сердцах захлопнул двери.
Говоря себе: «Уверен,
Что причина странных звуков,
вдруг наполнивших мой дом, -
Лишь причуды непогоды,
Лишь явление природы», -
Я услышал что-то вроде
тех же звуков за окном.
Тотчас явственно услышал,
что стучали за окном,
Будто в ставни долотом.

Вот, опять... Ах, так?.. Ну, что же...
Я окно открыл - о Боже!
Шумно, с ветром, с пылью снежной
тенью в комнату влетел,
Сел на полку возле двери,
Не спеша оправил перья
Старый ворон - лишь теперь я
визитёра разглядел.
Птицу, прозванную вещей,
лишь теперь я разглядел.
Гость нисколько не робел.

Как монах, сутул и чёрен,
Ворон, вроде бы, как ворон,
Но солидностью забавной
отличался визитёр.
Как испанский гранд, отважен,
Так же чопорен и важен,
Я развеселился даже
и завёл с ним разговор:
- Снизойдите, назовите
ваше имя, мой сеньор.
Каркнул ворон: - Nevermore!

- Вещий ворон к славе вящей
Оказался говорящий.
Да, - подумал я с усмешкой, -
презабавнейший сеньор.
Скоро он меня покинет,
Мокрый след его простынет.
Всё пройдёт, и это минет.
Время - ненасытный вор.
Странный гость меня покинет,
как надежды, как Линор.
Каркнул ворон: - Nevermore!

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

И внезапно отчего-то
У меня прошла охота
Забавляться видом птицы.
Мой незваный визитёр
В трансе странном и глубоком
Колдуна или пророка
Неподвижным влажным оком
сверху вниз глядел в упор.
Дьявольским горящим оком
на меня глядел в упор.
Повторяя: «Nevermore».

Я сидел в оцепененье,
Кожей чувствуя движенье
Тел бесплотных, слышал пенье -
отдалённый тихий хор.
Сердце бешено забилось:
Может, это Божья милость,
Что-то тайное случилось,
и они вернут Линор?
Нет! Лишь только в мире вечном
встречу милую Линор.
Каркнул ворон: - Nevermore!

- Хоть на время дай забыться! -
Крикнул я жестокой птице,
- Не желаю больше слышать,
как талдычишь жалкий вздор.
Милосердное забвенье
Разомкнёт событий звенья,
Дней связующие звенья,
дней, заполненных Линор.
Боль утихнет, я забуду
об утраченной Линор.
Каркнул ворон: - Nevermore!

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Навсегда теперь он рядом
И горящим злобным взглядом,
Неподвижным жутким взглядом
на меня глядит в упор.
И, лишённый сил и воли,
Я к своей прикован боли,
И не вырваться, доколе
в силе страшный приговор -
Нет и проблеска надежды,
точно в слове «nevermore»,
В беспощадном «nevermore».

Полночь, раз, была глухая;
мысли - вялы и усталы,
Множество преданий странных
в старой книге я прочел,
Грезил в зыбкой полудреме,
и услышал незнакомый
Звук, как стук - неясный, скромный,
в дверь жилища моего.
«Видно, гость, - пробормотал я, -
у жилища моего.
Путник - только и всего».

Помню ясно, как вчера я -
был Декабрь, и догорая,
Угольки, как души, тая,
рассыпались в прах и сор.
Жаждал утра я со страстью;
дел себе искал напрасно,
В море книг топил несчастье, -
спи, погибшая Линор, -
Незабвенный, лучезарный,
ангел с именем Линор, -
Имя здесь - ничто, с тех пор.

Тут, звенящий тихий шорох
заскользил в пурпурных шторах,
Ужасом пронзив, какого
прежде я не знал еще;
И, чтоб сердце успокоить,
повторил себе я строго:
«Это гость, что ищет крова -
у жилища моего.
Путник поздний ищет крова
у жилища моего.
Путник, только и всего».

Дрожь в душе своей унявши,
я решил не медлить дальше,
«Сэр, - сказал, - Мадам, быть может, -
право, искренней всего,
Умоляю вас, простите,
был ваш стук настолько тихим,
Деликатнейшим и тихим
в дверь жилища моего,
Что я вас едва расслышал». -
Отпер дверь... И - никого.
Тьма лишь, больше ничего.

Я стоял, ошеломленный,
в тьму глядящий, напряженный,
Дикой грезою пронзенный,
небывалой до сих пор...
Долго ждал, но тьма молчала,
больше знака не давала.
И одно лишь было слово
здесь обронено: «Линор?» -
Я шепнул его, и эхо
мне вернуло вздох: «Линор!»
Ясный вздох - и явный вздор.

В дом пустой вернувшись снова,
с болью в сердце - нет ей слова,
Вскоре стук услышал новый -
громче прежнего того.
«Видно, - я сказал, - там что-то
бьет в оконную решетку.
Надо бы проверить, что там
странно так стучит в окно.
Только сердце успокою,
и взгляну, что бьет в окно.
Ветер лишь, скорей всего!»

Только распахнул я ставни,
как влетел, шумя крылами,
В дом мой Ворон величавый,
очевидец тьмы времен.
И надменно, без почтенья,
без малейшего смущенья,
Будто лорд, без приглашенья,
важно сел над дверью он -
Заскочив на бюст Паллады,
важно, будто бы на трон, -
Сел, и все, и замер он.

И при виде черной птицы,
смог я вдруг развеселиться,
Словно шутка над испугом -
этот траурный убор.
«Хоть хохол торчит - не очень,
не пуглив ты, это точно, -
Я признал. - Зловещий Ворон,
знающий Ночной простор -
Как зовешься, покоривший
Ночь - Плутона злой простор?»
Ворон каркнул - «Nevermore!»

Потрясен я был нескладной
птицей, говорившей складно,
Пусть ответ ее, конечно,
был не складный разговор;
Невозможно согласиться,
чтоб к кому влетела птица,
Осчастливив тем, что села,
как еще один затвор, -
На скульптурный бюст над дверью,
будто чудище-затвор, -
С этой кличкой - «Nevermore».

Но сидел он отрешенно,
так сказав, на бюсте, словно,
Вместе с этим странным словом
жизнь покинула его,
Ничего не добавляя,
ни пера не поправляя -
Лишь когда пробормотал я,
«Как друзья все, до сих пор -
Утром он меня оставит,
как Надежды, до сих пор». -
Вдруг изрек он: «Nevermore».

От внезапности я вздрогнул -
да и кстати было слово.
«Несомненно, - я промолвил, -
заучил он этот вздор -
Вздох хозяина, чьи беды
не давали видеть света,
И печалям стал ответом,
как припев иль заговор -
И надеждам отпеваньем -
тот тоскливый заговор:
“О, довольно - nevermore”.»

Но, как прежде, эта птица -
повод, в шутке, мне забыться;
Кресло к двери развернул я,
к бюсту, к Ворону в упор,
И на бархат опустился,
и в фантазии пустился,
Сочиняя, что пророчил
мне посланец давних пор -
Черный, мрачный и ужасный
очевидец давних пор,
Мне прокаркав: «Nevermore».

Так сидел я, в размышленье,
но уже без обращенья
К птице, чьи глаза сверкали,
в сердце мне вжигая взор,
И мечтал я, отдыхая,
мягкий бархат приминая,
Что свет лампы, обтекая,
в странный превращал узор.
Фиолетовый тот бархат,
тот причудливый узор,
Ей не смять, ах, nevermore!

Воздух, в сладком представленье,
загустел в хмельном куренье -
Серафим махнул кадилом,
став незримо на ковер.
«Бедный грешник, - тут вскричал я, -
Божьи ангелы, слетая,
Дарят отдых, мир, непентес
горькой скорби о Линор;
Жадно пей благой непентес -
пей, и позабудь Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Я сказал: «Исчадье ада! -
Ворон вещий, или дьявол! -
Послан ли сюда Лукавым,
или брошен в сей простор
Ты неистовой стихией,
в царство колдовской пустыни,
В дом, где Ужасом все стынет -
о, ответь мне, вещий взор -
Ждет ли Галаад целебный? -
заклинаю, вещий взор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

Я сказал: «Исчадье ада! -
Ворон вещий, или дьявол! -
В Небесах, что Бог над нами,
возлюбивший нас, простер -
Предреки: душе скорбящей,
ныне далеко бродящей,
Встретится святая дева -
ангел с именем Линор,
Незабвенный, лучезарный
ангел с именем Линор».
Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Птица-бес, ты стала лишней! -
завопил я тут, вскочивши. -
Убирайся - в Ночь, и Бурю,
и Плутона злой простор! -
Черных перьев не роняя,
знака лжи не оставляя,
Дом немедля покидая -
наш закончен разговор!
Клюв свой вынь навек из сердца,
прочь же, кончен разговор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит неслышно,
не взлетая, неподвижно,
Дремлет на Палладе бледной
черный демон до сих пор;
Но глаза его сверкают,
ничего не упускают,
В свете лампы он роняет
тень на вытертый ковер.
И душе моей из тени,
тяжко павшей на ковер,
Не подняться - nevermore.

Как-то ночью, ночью зимней
неожиданно пришли мне
На растравленную память
упованья давних пор,
И когда сморила дрема,
еле слышно, невесомо
Кто-то стукнул в двери дома,
нарушая мой затвор, -
Кто-то стукнул в двери дома,
нарушая мой затвор, -
Полунощный визитер.

Содрогаюсь при помине
о тогдашней лютой стыни.
Угли тусклые в камине
выплетали свой узор.
Силой сказочных историй
я хотел умерить горе
По угаснувшей Леноре,
самой лучшей из сестер, -
По угаснувшей Леноре,
самой лучшей из сестер,
Что взята в небесный хор.

И сквозняк пронесся плеском
по пурпурным занавескам,
Зароняя в сердце ужас,
не знакомый до сих пор;
И сдержать не в силах дрожи,
я себя утешил все же:
«Это путник мимохожий
завернул ко мне во двор,
Это путник мимохожий
завернул ко мне во двор,
Это просто визитер».

Угли ярче разгорелись,
и промолвил я, осмелясь:
«О неведомый пришелец,
не поставьте мне в укор:
Вы стучали невесомо,
а меня сморила дрема,
Потому я двери дома
и не отпер до сих пор».
Отворил я двери дома,
в темный выглянул простор -
И увидел голый двор.

Взором пристальным наставясь
на чернеющую завесь,
Видя сны, какие въяве
стережется видеть взор,
Не сподобился, однако,
я ни проблеска, ни знака -
И тогда спросил у мрака -
у него спросил в упор:
«То Ленора?» - «То Ленора!» -
отозвался мне простор,
И пресекся разговор.

И объятый лихорадкой,
я забылся в думе краткой,
А потом услышал стуки
явственней, чем до сих пор,
И решил: «Узнаю, что там
за оконным переплетом:
Я уверен, ровным счетом -
ровным счетом это вздор,
Просто ветер мимолетом
нарушает мой затвор,
Просто ветер, а не вор!»

В тот же самый миг, в который
я с окна отдернул шторы,
Чернокрылый старый ворон
показался из-за штор;
Не блюдя благого тона,
без кивка и без поклона,
Надо мной бесцеремонно
крылья черные простер -
И, воссев на бюст Паллады,
восседает до сих пор -
Восседает до сих пор.

Потешаясь надо птичьим
уморительным обличьем,
Я впервые улыбнулся
и сказал, отдав поклон:
«Твой шелом ощипан гладко,
но горда твоя повадка,
Ты не робкого десятка,
житель гибельных сторон.
Отвечай, какое имя
даровал тебе Плутон?»
Ворон каркнул: «Обречен».

Услыхавши выкрик птичий,
я не верил этой притче,
И хотя совсем немного
мне успел поведать он,
Но дивишься без конца ты,
если в отчие пенаты
Залетел чужак пернатый,
кто из ведомых имен -
Кто из ведомых на свете
и немыслимых имен
Носит имя - Обречен.

Он прокаркал эти слоги
и застыл, немой и строгий,
И промолвил я тихонько:
«Уходило испокон
По частице, по частице,
с чем душа успела сжиться:
Так ужели эта птица
из неведомых сторон
Загостится, загостится
до скончания времен?»
Ворон каркнул: «Обречен».

И рассудок в этой речи
я расслышал человечий
И сказал: «Худое слово
перенял, наверно, он
У хозяина былого,
что страдал от рока злого,
Плакал вновь и плакал снова -
до тех пор, покуда стон
Не излился в это слово -
в похоронный перезвон:
Обреченный - обречен».

И разглядывая птичье
несуразное обличье,
Я туда подвинул кресло,
где недвижно замер он.
Я поежился на стуже,
и укутался потуже,
И разгадывал, к чему же
гость из гибельных сторон -
Шутоватый, неуклюжий
житель гибельных сторон -
Мне прокаркал: «Обречен».

Я надеялся, что видом
гостю черному не выдам,
Что его горящим взором
в сердце самое пронзен;
По наитьям, по приметам
я гадал о том и этом
Под унылым липким светом,
под которым видеть сон -
Под которым и сегодня,
и довека видеть сон
В одиночку обречен!

Позже воздух огустило
как бы некое кадило,
Как бы крылья серафима
из ковра исторгли звон.
Я воскликнул: «Бедолага!
То от Бога вестник блага,
То реки забвенной влага -
чтоб не помнить старый сон,
Позабыть мою Ленору
и не помнить, будто сон!»
Ворон каркнул: «Обречен!»

Я сказал: «О птица мрака -
птица вещая, однако!
Ты, кто Ворогом заброшен
в этот ужаса притон, -
Словно рыцарь при параде,
ты сидишь во мгле и хладе, -
Прореки же Бога ради,
птица гибельных сторон,
Или даже в Галааде
не врачуется урон?»
Ворон каркнул: «Обречен!»

Я сказал: «О птица мрака -
птица вещая, однако!
Прореки во имя Бога,
зиждущего небосклон:
Или веровать не надо,
что душа уйдет из ада
И того достигнет сада,
где обитель ясных жен?
Или деву не увижу,
что светлее ясных жен?»
Ворон каркнул: «Обречен!»

«Так пускай же эти звуки
будут голосом разлуки!
Убирайся восвояси,
где родил тебя Плутон!
Не ищи к себе доверья,
не роняй на память перья
И не думай, что теперь я
не смогу спровадить вон
Неотвязчивого гостя
из погибельных сторон!»
Ворон каркнул: «Обречен!»

Каменеющею карой
он застыл под лампой старой,
На меня уставясь ярой
парой пышущих пламен;
И неведомо, зачем он
восседает, словно демон,
И зачем, взирая немо,
на пол тень бросает он -
А рассудок в этой тени
до скончания времен
Обретаться - обречен!

Как-то ночью в полудреме
я сидел в пустынном доме
над престранным изреченьем
инкунабулы одной,
головой клонясь все ниже...
Вдруг сквозь дрему - ближе, ближе
то ли скрип в оконной нише,
то ли скрежет за стеной.
«Кто, - пробормотал я, - бродит
там в потемках за стеной,
в этот поздний час ночной?»

Помню, в полночь это было:
за окном декабрь унылый,
на ковре узор чертило
углей тлеющих пятно.
Я не мог уснуть и в чтеньи
от любви искал забвенья,
от тоски по той, чье имя
света лунного полно,
по Лино, по той, чье имя
в небесах наречено,
той, что нет давным-давно.

А шелков чуть слышный шорох,
шепоток в багровых шторах
обволакивал мне душу
смутных страхов пеленой,
и глуша сердцебиенье,
я решил без промедленья
дверь открыть в свои владенья
тем, кто в поздний час ночной
ищет крова и спасенья
в этот поздний час ночной
от стихии ледяной.

Быстро подойдя к порогу,
вслух сказал я: «Ради Бога,
сэр или мадам, простите -
сам не знаю, что со мной!
Я давно оставлен всеми...
вы пришли в такое время...
стука в дверь не ждал совсем я -
слишком свыкся с тишиной».
Так сказав, я дверь наружу
распахнул - передо мной
мрак, один лишь мрак ночной.

В дом с крыльца скользнул я тенью,
от себя гоня в смятеньи
то, что даже в сновиденьи
смертным видеть не дано.
И когда замкнулся снова
круг безмолвия ночного,
в тишине возникло слово,
тихий вздох: «Лино... Лино...».
Но услышал лишь себя я -
эхо, мне шепнув «Лино...»,
смолкло, вдаль унесено.

Только дверь за мной закрылась
(о, как гулко сердце билось!),
вновь усиленный молчаньем,
оттененный тишиной
тот же звук раздался где-то.
«Что ж, - подумал я, - раз нету
никого там, значит, это
ветер воет за стеной.
Просто ветер, налетая
из зимы, из тьмы ночной,
бьется в ставни за стеной».

Настежь тут окно раскрыл я.
Вдруг зашелестели крылья
и угрюмый черный ворон,
вестник древности земной,
не чинясь, ступая твердо,
в дом вошел походкой лорда,
взмах крылом - и замер гордо
он на притолоке дверной.
Сел на белый бюст Паллады -
там, на притолоке дверной,
сел - и замер предо мной.

От испуга я очнулся
и невольно улыбнулся:
так был чопорен и строг он,
так вздымал он важно грудь!
«Хоть хохол твой и приглажен, -
я заметил, - но отважен
должен быть ты, ибо страшен
из Страны Забвенья путь.
Как же звать тебя, о Ворон,
через Стикс державший путь?»
Каркнул ворон: «неверррнуть!»

Что ж, не мог не подивиться
я руладе странной птицы:
хоть ответ и не был связным,
к месту не был он ничуть,
никогда б я не поверил,
чтобы в комнате над дверью
видел этакого зверя
кто-нибудь когда-нибудь -
чтоб на мраморной Палладе
вдруг заметил кто-нибудь
тварь по кличке «Неверррнуть».

Испустив сей хрип бредовый,
гость мой вдаль глядел сурово
как певец, когда сорвется
с вещих струн последний звук.
Так сидел он, тень немая,
черных крыл не подымая,
и вздохнул я: «Понимаю:
ты пришел ко мне как друг,
но тому, чей дом - могила,
ни друзей уж, ни подруг...»
«не вернуть!» - он каркнул вдруг.

Вздрогнул я слегка (ведь тут-то
в точку он попал как будто),
но решил: «Припев унылый -
все, что слышать ты привык
в чьем-то доме, на который
Фатум, на расправу скорый,
натравил несчастий свору,
и убогий твой язык
в этой скорбной партитуре
лишь один припев постиг:
не вернуть! - тоскливый крик».

Усмехнулся я украдкой,
так легко найдя разгадку
этой тайны, и уселся
в кресло, чтоб слегка вздремнуть...
Но взвилась фантазмов стая
надо мной! И в хриплом грае,
в дерзком, мерзком этом грае
все искал я смысл и суть.
В том зловещем кличе птичьем
все хотел постичь я суть
приговора «не вернуть!».

Так сидел я без движенья,
погруженный в размышленья,
перед птицей, что горящим
взором мне сверлила грудь.
Передумал я немало,
головой склонясь усталой
на подушек бархат алый,
алый бархат, лампой чуть
освещенный - на который
ту, к кому заказан путь,
никогда уж не вернуть.

Вдруг пролился в воздух спальни
аромат курильниц дальних,
вниз, во тьму, с высот астральных
заструился светлый путь,
и незримых хоров пенье
слышу я: «Во исцеленье
Небо шлет тебе забвенье -
так забудь ее...забудь...
пей же, пей нектар забвенья,
пей - и мир вернется в грудь...»
Тут он каркнул: «не вернуть!»

«Кто ты? - взвился я с досады, -
дух? пророк? исчадье ада?
Искусителя посланник
или странник в море бед,
черным вихрем занесенный
в этот край опустошенный,
в мир мой скорбный и смятенный?
Но ответь мне: разве нет,
нет бальзама в Галааде,
чтоб вернуть слепому свет?».
«Не вернуть» - пришел ответ.

«Птица, дьявол ты, не знаю! -
крикнул я, - но заклинаю
этим небом, горним светом,
указующим нам путь:
напророчь мне, гость незванный,
что в земле обетованной
сможет вновь к Лино желанной
сердце бедное прильнуть
и вернуть тот свет блаженный
хоть на миг... когда-нибудь...».
Каркнул ворон: «Не вернуть».

Тут я встал: «Твое признанье
принял я - как знак прощанья.
Уходи же, кто б ты ни был -
в бурю, в ад, куда-нибудь!
черных перьев не дари мне!
лживых слов не говори мне!
одиночество верни мне!
с бюста - вон! в недобрый путь!
И из сердца клюв свой вырви,
чтобы жизнь вернулась в грудь».
Каркнул ворон «Не вернуть».

С той поры сидит упорно
надо мною ворон черный.
Ни на миг под этим взором
не проснуться, не уснуть.
А в зрачках безумной птицы
демон дремлющий таится,
и от крыльев тень ложится,
на полу дрожа чуть-чуть...
И души из этой тени,
что легла плитой на грудь,
не поднять - и не вернуть.

Било полночь. Был я болен,
духом пуст и обездолен,
Заблудился в старой Книге,
в неразгаданных словах.
Пробужденьем от кошмара
прозвучали три удара,
Как когда-то - три удара
старой битой на дверях.
Я подумал: там прохожий
зябко ёжится в дверях,
Заблудившийся в полях.

Только я привстал со стула,
лампа, помню я, мигнула,
Пламя словно бы от ветра
закачалось на свечах.
И внизу качнулись тени -
сумма смуты и смятений,
Не вопросы, просто тени,
молча лёгшие во прах...
Ах, Ленор, моя утрата,
ночи, лёгшие во прах...
Ты ушла - и мир зачах.

Зашуршало что-то в шторах,
из угла донёсся шорох,
Будто ночи одиночеств
отражаются в вещах,
Довершают мне потерю
приглашеньем к суеверью,
Тут же кто-то ждёт за дверью
с чёрной ночью на плечах...
Я нарочно медлю, что ли?
Поневоле смутный страх,
Если полночь на часах.

Впрочем, хватит! Может, хуже
там - кому-то - в зимней стуже.
Я откинул крюк тяжёлый
и за дверью нараспах
Огляделся: «Гость иль гостья,
здесь темно как на погосте,
Где же вы? Не прячьтесь, бросьте!..» -
Пустота и снежный прах.
Леденеющий от злости,
ветер гонит снежный прах,
Стонет в кленах и в кустах.

Но озноб бежит по коже
не от ветра, не похоже,
Вроде б что-то или кто-то,
заблудившийся в мирах,
Из глубин декабрьской ночи
сообщить мне что-то хочет,
Передать мне что-то хочет
знаком или на словах.
Вдруг «Ленор» шепнуло эхо...
Может - я позвал впотьмах,
Может, просто шум в ушах.

У меня замёрзло сердце,
я вернулся в дом согреться,
Сел к камину и услышал
тот же стук, вернувший страх.
Но сказал себе: «Так часто
клёны полночью стучатся,
Нам мерещатся несчастья,
людям, жмущимся в домах, -
Будто призраки стучатся
к людям, жмущимся в домах,
А всего-то - ветки взмах.»

Но едва окно раскрыл я,
вижу клюв, глаза и крылья -
Мне шагнул навстречу Ворон,
и крыла тяжёлый взмах
Чадо Вечности и Ада
перенёс на бюст Паллады...
Мне за слёзы так и надо -
слишком горем я пропах.
Хоть какой, да собеседник:
если горем я пропах,
Скажет «Крра!» в ответ на «Ах!..»

Как он важен, как вальяжен,
хоть и чёрен, да не страшен,
И едва ль его жилище -
на Летейских берегах.
Если был бы он и вправду
Вестник Рая, Ворон Ада,
Мне узнать бы было надо,
как зовётся в тех мирах.
Ну, давай! Ответствуй, Ворон,
как ты звался в тех мирах!
Ворон горько каркнул: «Крах!»

Я отпрянул: ну и диво!
Птица дьявольски учтива,
Хоть запуталась, бедняга,
в разных птичьих именах.
Вышло чётко; но, однако,
имя - нечто вроде знака,
Можно звать и так и всяко,
но своих домашних птах,
Даже пусть больших и чёрных,
но никто домашних птах
Не терзает кличкой «Крах».

Как он прочно сел над дверью! -
видно, чувствует доверье.
В этом чудится мне что-то,
встарь мелькавшее в мечтах.
Где мечты?.. Где шатья братья?..
Не могу друзей собрать я,
Словно некое проклятье
на моих лежит друзьях.
Что же нужно, чтоб остался
хоть бы ты - в моих друзьях?
Ворон горько каркнул: «Крах!»

Вздрогнул я. За чёрным словом -
жалким жизненным уловом -
Чей-то чёрный крест увидел
на надеждах и делах.
Был хозяин птицы - нытик,
духом полный паралитик,
Вы таких не окрылите, -
он почти с восторгом чах.
Ворон слушал это слово,
а хозяин чах да чах -
Сам себе накаркал крах.

Вещий Ворон, тощий Ворон,
чей-то горестный позор он
Поневоле выдал миру:
что ему в людских речах!..
Я придвинулся: наверно,
понимает он неверно,
Но - сиянье или скверну
слышит он в таких словах?
Что он, Ворон, смутно видит
в человеческих словах -
Для примера, в слове «крах»?

Не «любовь» ли?.. Вдруг воскресло,
как она садится в кресло,
И опять сидим мы рядом
и мечтаем при свечах...
Может, ей, такой прекрасной,
к высшим таинствам причастной,
На земле - такой несчастной,
место - там, на Небесах?
Для неё, кого с рожденья
ждали там, на Небесах,
Смерть - Призванье, а не крах?..

И в ответ мне - полузримо
в клубах ладанного дыма
Появились серафимы
с горним светом на челах.
«Вот мне знак! Теперь я знаю:
горем я Ленор терзаю!..
Жечь, как я сейчас дерзаю,
душу на ночных кострах -
Пусть оставлю! - и тогда мне
вместо жизни на кострах
Будет...» - Каркнул Ворон: «Крах!»

«Ты! Подделка под пророка!
Не казни меня до срока!
Будь ты птица, будь ты демон,
ты - знаток в таких вещах.
Не в пустыне злого Рока,
так на папертях Востока,
Не в твоей стране порока,
так в иных каких краях -
Подскажи - какое средство
стать беспамятным как прах?!»
Ворон горько каркнул: «Крах!»

«Ты! Подделка под пророка!
Ты - не морок, ты - морока.
Хоть бы видимость надежды
отыскать в твоих словах!..
Подтверди мне не переча,
что блаженной будет встреча,
Что Ленор, затеплив свечи,
ждёт меня на Небесах.
Что же - ну, ответствуй, демон! -
ждёт меня на Небесах?»
Ворон горько каркнул: «Крах!»

«Вот и знак, пернатый дьявол:
ты мой враг, ты вновь слукавил,
Ты пронзил мне клювом сердце, -
изыди, вселенский страх!
Не переча, не пророча -
прочь, порочный отпрыск Ночи,
В дверь, в окно - решай, как проще,
каркай там, в пустых полях.
Что тебе в моих мученьях,
что тебе в моих мечтах?..»
Ворон горько каркнул: «Крах!»

Так сидит и до сих пор он,
и следит за мною Ворон,
Белый бюст и чёрный Ворон
сторожат меня в дверях.
Взгляд - как огненная спица,
и хотя недвижна птица,
Тень под нею шевелится,
как крыла протяжный взмах,
Мне из глуби этой тени
всё виднее каждый взмах,
Всё роднее слово «крах».

Это было в час полночный.
Бился я над древней строчкой -
был язык мудреным очень
в пыльной книге вековой...
И задолго до восхода
я услышал стук у входа -
Кто-то в эту непогоду
встретил дом печальный мой.
«Гость, - подумалось лениво -
гость в приют печальный мой.
Только гость - ко мне домой.»

Помню ясно я и четко -
стыл декабрь морозом кротким,
Сквозь каминную решетку
темный жар в золе мерцал...
В книгах я искал забвенья,
но не помогало чтенье
Растворить во тьме виденье
девы, чистой как кристалл,
Той Линор, чей бледный призрак
в сонме ангелов витал...
Книги тщетно я листал.

Зашуршавший шелк портьерный -
мрачный, пурпурный, неверный -
Угнетал как запах серный -
ужас в шорохе его.
Чтобы сердце успокоить,
я сказал себе: «Не стоит!
Подойду - и дверь открою.
Ждут ответа моего.
У моих дверей уж долго
ждут ответа моего.
Ждут - и больше ничего.»

Овладев собой немного,
я промолвил: «Ради Бога,
Сэр иль леди, вам дорога
здесь легла не для того,
Чтоб хозяева молчали.
Очень тихо вы стучали -
Я в своей ночной печали
не услышал ничего.»
Сам словам своим не веря,
наконец, открыл я двери.
У порога моего - тьма, и нету никого.

Звукам тишины внимая,
я стоял, не понимая,
ЧтО там шепчет ночь немая,
кроме слова одного.
То, что с губ моих слетало,
тьма мне эхом прошептала.
Словно вздох пустого зала
услыхал я от него.
Слышал я: «Линор!..» -
то эхо повторяло мне его.
Эхо - больше ничего.

Дверь прикрыв, вернулся в дом я.
Что услышал в стуке том я?
Но едва захлопнул том я,
громкий стук раздался вновь -
но теперь он громче вдвое!
Я подумал: «Ветер воет...
Ветер окна не откроет.»
Кровь в виски - во весь опор...
Вдруг - не ветер? Вдруг за ставней -
моя нежная Линор!?
Ветер - или же... Линор!!?

Прочь засов - и из провала
черного - так ночь зияла -
в дом мой Ворона прислало
древней тайны волшебство.
С благородством паладина
Ворон сел на бюст Афины,
Что над входом в зал каминный
мной поставлен был давно.
Уравняв с собой античность,
Ворон сел ей на чело.
Сел - и больше ничего.

Возмущен его бесстыдством,
я спросил не без ехидства
У иссиня-черной птицы,
начиная долгий спор:
«Сэр, коль вас ко мне примчало
без щита и без забрала
Из плутоновых подвалов,
из подземных мрачных нор,
Не изволите ль припомнить,
как вас звали до сих пор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Неожиданно, державно,
пусть бессмысленно, но явно
Говорил он! Но не грянул
громом этот разговор.
Хоть никто, клянусь вам, ночью
не рассматривал воочью
Это мрака средоточье -
перья черны, клюв остер -
Не встречал, пожалуй, гостя,
с бюста зрящего в упор -
Гостя с кличкой «Nevermore»

Собеседник мой суровый
как живой венец терновый
На челе Богини Слова
отдыхал, потупя взор.
Я сказал тогда: «Похоже,
он исчезнет утром тоже,
Как надежда не тревожит
по утрам меня с тех пор,
Как друзей своих не вижу
я с тех самых давних пор», -
И услышал: «Nevermore!»

В этот раз ответ логичен.
Но, как видно, был привычен.
Это просто выкрик птичий,
затвержденный с давних пор.
Чьей-то грустной жизни знаком
Ворон прилетел из мрака,
Где рефреном был, однако,
этот крик - живой укор
Злой судьбе, что над надеждой
заносила свой топор,
Заявляя: «Nevermore!»

Как ни странно, в то мгновенье
ощутил я облегченье
От тягот ночного бденья,
даже - верьте мне - задор!
К бюсту пододвинув кресло,
так, чтоб не было в нем тесно,
Я откинулся, воскреснув,
к вещей птице мысль простер.
Что сказать хотел оракул?
Что мне шлет ночной простор
В хриплом крике «Nevermore!»

В полусне я ждал ответа.
Ворон же меня при этом
Освещал нездешним светом,
вперив огненный свой взор,
Отразившийся на ткани,
что, увы! - уже не манит
Голову твою в тумане
и волос твоих узор
На лиловый бархат спинки...
Чистый свет высоких гор,
Где же ты, моя Линор!

В грезах, в снах, в дыма́х мечтаний
Нежно-ладанных литАний
я услышал отзвук дальний,
Серафимов стройный хор...
Крикнул я: «О Боже правый!
Брось жестокие забавы,
дай мне сладостной отравы,
Дай забыть мою Линор!»
Но незваный гость мой - птица -
Вновь вступила в разговор,
Жутко каркнув: «Nevermore!»

О пророк мой черно-бронный,
птица или демон сонный,
Зеркало души бездонной,
Искусителя костер!
Пусть он сам тебя направил
в дом мой - так держись же правил,
Так поведай - где он травит
зельем Галахадских гор
Тех несчастных, что забвенье
обретают как позор?
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

О пророк мой черно-бронный,
птица или демон сонный,
Не гордись - пред Вечным троном
ты и я - лишь пепел, сор!
Мне поведай - в горних сферах,
там, где страх не пахнет серой,
Я дождусь ли светлой эры,
обниму ль свою Линор?
Обниму ли Деву света -
там ее зовут Линор?
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

Я вскричал: «Довольно, хватит!
Убирайся, чертов дятел!
Я и так с тобой потратил
ночь на глупый разговор.
Не теряй здесь даром перья,
сгинь, оставь же бюст над дверью,
И из сердца клюв неверья
вынь, о лживый подлый вор!
Ты украсть хотел надежду -
сгинь, плешивый гнусный вор!
Каркнул Ворон: «Nevermore!»

И проклятый дух не сдался.
Он остался. Он остался!
Словно жить со мной собрался
он несчетные года.
С видом дремлющего беса
с бюста дочери Зевеса
Не слетает никуда.
На ковер бросает тени,
И душа под этой сенью
от постылого труда
Не воспрянет. Никогда.

Помню, полночью унылой
размышлял я через силу,
Странный том в руках держал я -
старой мудрости завет.
Я скучал и вдруг от скуки
встрепенулся, и от звука
Вмиг очнулся я от стука,
стука в двери - или нет?
«Это гость, - себе я молвил, -
гость стучится в кабинет -
Ничего другого нет».

Ах, прекрасно вспоминаю
злую пору Декабря я;
Каждый уголь, умирая,
на пол отблески кладет.
Ждал грядущего с надеждой,
жаждал, полусмежив вежды,
Книгу взяв, забыть утешно
о Линор, дарившей свет -
О святой, прекрасной деве,
той, чье имя - горний свет, -
На земле ей имя нет.

Шорох штор печально-алый
полнил мысли небывалой
Дрожью, божьим страхом тоже,
страхом, что не видел свет.
Чтоб сдержать сердцебиенье,
я твердил в успокоенье:
«Это гость, укрытый тенью,
гость стучится в кабинет,
Поздний гость, укрытый тенью,
гость стучится в кабинет -
Ничего другого нет».

Колебался я мгновенье
и, отбросив все сомнения,
«Сэр иль леди, - так сказал я, -
мне - увы! - прощенья нет;
Я дремал в глухой печали -
вы так тихо постучали,
Так неслышно знак подали,
дал не сразу я ответ,
Не уверен - вас ли слышу», -
дверь открыл я - тьма в ответ;
Ничего другого нет.

Взгляд во тьму глубоко вперив,
долго я стоял за дверью,
Словно сон, не веря, видел,
что для смертных всех - завет;
Тишина не нарушалась
и недвижною казалась,
Об одном она шепталась,
о Линор, дарившей свет, -
Это эхо возвращало
мой же шепот, мой же бред;
Ничего другого нет.

Молча я вернулся в залу,
а душа огнем пылала,
Вскоре снова стук услышал,
громкий стук как громкий бред.
«Может на окне, - сказал я, -
лишь решетка застучала,
Поглядеть бы не мешало,
и раскроется секрет -
Мне б сдержать сердцебиенье
и раскроется секрет -
Ветер - вот и весь ответ!»

Распахнул, толкнул я ставень,
крыльями взмахнув, забавен,
Вышел ворон величавый,
древний спутник древних лет;
Без поклона, молчаливо
он вспорхнул неумолимо,
С миной лорда горделивой
сел за дверью в кабинет.
Сел, вспорхнув, на бюст Паллады,
что за дверью в кабинет,
Сел - и ничего в ответ.

Черной птицей удивленный
улыбнулся я невольно,
Очень уж суровым, строгим
был эбеновый портрет.
«Хохолок твой в пух разорван, -
я сказал, - не трус ты, ворон,
Страшен, мрачен, древен, черен
с берегов ночных пришед;
Как тебя во мраке звали,
где Ночной Плутон сошед?»
Вран промолвил: «Больше нет».

Удивлен я был ужасно,
вран промолвил все так ясно,
Пусть в ответе странной птицы
я услышал только бред;
Вам придется согласиться:
смысла нет здесь и крупицы,
Чтобы птице приземлиться,
сев за дверью в кабинет;
Птице ль зверю на скульптуре
сесть за дверью в кабинет,
Птице с кличкой «Больше нет».

Произнес всего два слова,
сев на бюст, печальный ворон,
Словно в этих звуках скован
всей души его секрет.
Молвил это - и ни звука,
не взмахнул крылом - вот штука;
Я предчувствовал разлуку:
«Нет друзей минувших лет -
Скоро ты меня покинешь,
как надежды прошлых лет».
Вран промолвил: «Больше нет».

Вздрогнул я, смутившись очень -
врана был ответ столь точен;
«Несомненно, - произнес я, -
перенял он свой ответ
От хозяина, что роком
сломлен был, судьбы потоком,
Повторяя ненароком
песни жалобной куплет,
Что звучала панихидой
по надеждам прошлых лет,
Со словами: “Больше нет”».

Черной птицей удивленный
улыбнулся вновь невольно,
Передвинул кресло ближе,
перед птицей тет-а-тет;
Погруженный в бархат кресла
размышлял я с интересом,
Что же может быть известно
древней птице древних лет;
Что хотел сказать зловещий,
страшный ворон древних лет,
Громко молвив: «Больше нет».

Над загадкой размышлял я,
но ни слова не сказал я
Птице, чьи глаза горели,
оставляя в сердце след;
Я склонился на подушку
головою непослушной,
На бордовый бархат кресла,
где играл от лампы свет;
Но на мягкий бархат кресла,
где играет лампы свет,
Не прилечь ей, больше нет.

Аромат кадил незримых
разливали серафимы,
Мне мечтаясь, шаг их каждый
колокольцами пропет.
Крикнул я себе: «Несчастный!
Бог чрез ангелов прекрасных
Шлет тебе непентес, властный
из души изгладить след;
Выпью, выпью сей непентес
и Линор исчезнет след!»
Вран промолвил: «Больше нет».

Я сказал: «Пророк нездешний!
Птица или демон грешный! -
Искусителем ли послан,
бурей брошен ли на свет! -
Дух не сломлен твой гонимый;
в околдованной пустыне,
Здесь, где сердце страхом стынет -
ты скажи мне - дай ответ!
Есть бальзам ли Гилеада? -
есть ли? - есть ли? - дай ответ!»
Вран промолвил: «Больше нет».

Я сказал: «Пророк нездешний!
Птица или демон грешный! -
Небесами заклинаю,
Богом, мне раскрой секрет:
Пусть сейчас душа тоскует,
я в Эдеме неземную
Обниму Линор святую,
что дарила гордый свет?!
Обниму ль святую деву,
ту, чье имя - горний свет?!»
Вран промолвил: «Больше нет».

«Эти звуки - знак проститься, -
я вскричал, - бес или птица!
С бурей возвратись на берег,
где ночной Плутон сошед!
Не оставь пера - знаменья
лживых слов своих значенья,
Мне верни уединенье
и покинь мой кабинет!
Клюв из сердца вынь скорее
и покинь мой кабинет!»
Вран промолвил: «Больше нет».

С бюста в ночь не улетит он,
все сидит, еще сидит он,
Не покинет бюст Паллады,
что за дверью в кабинет;
И глаза его застыли,
словно демон спит в могиле,
Тень простертых черных крыльев
на полу затмила свет,
И душе из этой тени,
что затмила лампы свет
Не подняться, больше нет.

Как-то раз, влекомый тайной,
я склонялся над туманной
Книгой одного пророка,
кто пытался на краю
Быть меж Дьяволом и Богом...
Вдруг, как будто бы негромко,
Будто кто-то мимоходом
постучался в дверь мою.
«Странник, - я решил, -
стучится осторожно в дверь мою».
«Просто странник», - говорю

Сам себе. Я помню ясно,
как в камине угли гасли,
И полуночные тени
ткали призрачный узор.
Ожидая час рассвета,
я постичь пытался тщетно
Книгу, полную намёков,
как вернуть мою Линор, -
Ту, что ангелы на небе
меж собой зовут Линор,
А земля молчит в укор.

Её нет. Вздувал как горы
ветер пурпурные шторы,
Наполняя душу жутью,
что давно уже не знал -
Жутью нервного провала.
Сердце бешено скакало.
Чтоб унять его волненье,
я бессвязно повторял:
«Это странник одинокий
попросился на привал.
Вот кто в дверь мою стучал!»

Мне немного полегчало.
Я тогда решил сначала
Оправдаться: «Сэр иль леди,
моя дверь не заперта!
Извините, Бога ради,
просто я листал тетради.
Зачитался. Стук ваш тихий
стёрся шорохом листа», -
Я толкнул двумя руками
дверь, не закрывая рта, -
Только ночь и темнота.

Удивлённый, в изумленье
я стоял, но даже тени
Пребывали неподвижны,
месяц лишь цедил раствор
Мутноватой жёлтой жижи.
А вокруг всё было тише,
Чем в могиле. Тут раздалось
слово милое: «Линор?»
Это я шепнул, и эхо
стало вторить мне: «Линор!» -
И всё громче слышен хор!

Тело и душа горели,
я скорей захлопнул дверь, и
Вдруг услышал стук по ставням
много громче, чем тогда.
«Может, с веткою, - я мыслил, -
в мои окна бьются листья,
Иль железная задвижка
неизвестными снята?
Надо быть холоднокровней,
всё решится без труда -
Просто ветер. Ерунда!»

Я раскрыл седые рамы,
и в мои покои прямо
Из тумана - что, когда я
выходил, был мёртво пуст -
Нагло хлопая крылами,
отражающими пламя,
Ворон залетел и, чёрный,
гордо сел на белый бюст
(У меня давно над дверью
каменный Паллады бюст)...
Ждал ли я, что рассмеюсь?!

Как я мог не умилиться
важности нежданной птицы?!
«Ах ты Ворон, лысый, смелый,
мудрый (вспомнил я клише),
Древний, вещий и бесстрастный!
Ты здесь явно не напрасно.
Как же звали тебя в землях,
где лишь Ночь настороже?
Ворон, мрачный представитель
мест, где Ночь настороже,
Каркнул: «Никогда уже».

Я взглянул на птицу рядом
совершенно новым взглядом.
Пусть ответ её не слишком
осветил собой вопрос,
Но не каждый вечер, верно,
через окна (или двери)
Прилетает к людям Ворон,
забирая вкривь и вкось
Черными как смоль крылами
к бюсту белому на нос...
Что за чёрт его принёс?!

Он смотрел в глаза мне с выси,
я же всё ещё от смысла
Понимания событий
был существенно далёк.
Он вложил всю душу в фразу,
от которой бедный разум
Трепетал... «Ушли надежды, -
прошептать я еле смог, -
Так и ты уйдёшь с рассветом».
Ворон как иной пророк
«Никогда уже» изрёк.

Птичье предзнаменованье
поразило будто камнем,
Точно Ворон как-то понял
то, что я его спросил.
«Может быть, так тяжко плачет
твой хозяин-неудачник?! -
Я вскричал на птицу. - Может,
он лишился всяких сил
В состязанье с мукой, горем?
Потому, растратив пыл,
Он так часто говорил!»

Выпалив всё это залпом,
я почувствовал, что стало
Веселее мне. Придвинув
кресло ко двери входной
И присев на бархат мягкий,
я обдумывал загадки,
Приговаривая тихо:
«Я сейчас пойму, постой,
Что ты мне сказать пытался
и что делаешь со мной,
Ворон старый и худой!»

Неосознанное чувство
вызывали взгляды с бюста,
Опалявшие мне сердце
демоническим огнём.
В голове творился хаос,
и невольно вспоминались
Вечера и дни с любимой,
разделённые вдвоём.
Даже бархат кресла помнит
нас - счастливейших - вдвоём.
Никогда уже на нём

Не сидеть ей... И так странно:
я вдыхал кадильный ладан, -
Словно некто бестелесный
стал в мою обитель вхож,
Словно бы огонь в камине
вырвал тени серафима.
«Боже! - я вскричал в волненье. -
Ты забвенье мне даёшь!
Бесподобнейший напиток,
чтоб забыть Линор, даёшь!
Как же морфий твой хорош!»

Ворон вновь свой клич прокаркал.
Я торжествовал: «Оракул!
Я не знаю, чей посланник
ты, и пусть сия печать
Не нарушится. Поведай,
в мире, где пустынны беды,
Где слепую безнадёжность
можно только повстречать,
Обрету ли я забвенье,
чтобы сызнова начать?
«Никогда уже», - опять

Ворон мне ответ оставил.
«Птица дерзкая иль Дьявол!
Ради бесконечных высей,
ради стоптанных могил,
Ради Сил, которым служим,
правду выложи наружу -
Суждено ли мне обняться
с той, которую любил?
Суждено ль обнять в Эдеме
ту, кого я так любил?»
Ворон снова посулил:

«Никогда уже». Из кресла
я поднялся. «Интересно!
Пусть же эта фраза станет
знаком к расставанью нам.
Прочь! Исчезни с бурей тусклой
и из сердца вырви клюв свой.
Ни пера не оставляй здесь.
Прочь! Вернись в ночной туман».
Ворон, точно слившись с камнем,
верный собственным словам,
«Никогда уже» сказал.

...И с тех пор минуло время,
но по-прежнему над дверью
На Паллады бледном бюсте,
как на верхнем этаже,
Восседает Ворон скорбно,
а каминный свет неровный
От него бросает оттиск
на пол - серый зов душе,
За границу этой тени
не сбежать моей душе,
Знаю, никогда уже!

Как-то, сидя у камина,
в час ночной, забывшись книгой,
Над приятными листами
позабытых древних знаний
Задремал я... Вдруг стучатся,
тихо так - совсем неясно:
Будто кто-то нежным стуком
сон нехочет мой нарушить.
«Вот и гость» - ворчу я в дреме -
«стукнул в дверь моей каморы -
Хоть бы так, зачем нам воры».

Как не вспомнить день ужасный,
что Декабрь принес ненастный:
Блики света от огня
лижут пол вокруг меня;
Ждал я утра, но напрасно
я искал в томах прекрасных
Прекращение печали
по утерянной Линор -
Той девице лучезарной,
что зовут в Раю Линор,
Безымянной здесь с тех пор.

Вкрадчивый и жуткий шорох
в складках занавес бордовых
Наполняет душу страхом
мне доселе незнакомом.
Чтоб унять лишь сердца трепет,
я твержу в надежде встретить
Гостя или молодицу,
что сегодня в дверь стучится:
«Это только гость усталый
стукнул в дверь моей каморы, -
Так и есть, зачем нам воры».

И когда душа окрепла,
я пошел судьбу изведать:
«Сэр», - приветствовал я в мыслях, -
«извините, что не быстро
Двери вам я открывал -
слишком тихо стук звучал;
Слишком тихо вы стучали
в двери комнаты моей,
Да и сон мой был сильней», -
тут открыл я дверь каморы -
Нет ни гостя и ни вора.

Так стоял я изумленный,
в мрак полночный погруженный,
Сомневаясь, грезя сон,
недоступный с давних пор.
Тщетно ждал я признак жизни,
но не смог нарушить извне
Тишину, как мне в укор
прошуршала ночь: «Линор!»
Это я шепнул, и эхом
мне вернулось имя это,
С эхом, спутником поэта.

В комнату назад, за двери,
чтоб огонь души умерить,
Я вернулся; вскоре снова
я услышал стук знакомый.
«Несомненно стук сей странный», -
я сказал, а сам за ставни:
Посмотреть, что там в окошке,
может это были кошки
Или ветер там стучится
в окна дома моего, -
Ветер - больше ничего.

Быстро распахнул я ставни
и в окно ввалился странный,
Величавый и забавный
с давних пор известный малый -
Черный Ворон - вестник бед -
он за всех держал ответ.
Ни малейшего поклона,
без задержки, с видом Лорда,
Взгромоздясь на бюст Паллады
у порога моего,
Сел - и больше ничего.

Я, конечно, улыбнулся,
от печали вдруг очнулся,
Видя столь нелепый вид
птицы страшной из Аид.
«Твой хохол ощипан в битве
и задор твой очевиден,
Но скажи, зловещий Ворон,
что во Мраке жил суровом,
Как зовут тебя повсюду,
где Плутона Мрак всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».

Я был полон удивленья,
слыша птицы заявленье;
Хоть ответ ее был вздорен
и не понят мной тогда,
Мы не можем не признаться,
что навряд ли может статься,
Чтобы где-нибудь на свете,
вот так просто, как всегда
Сядет птица вам над дверью
и заявит без труда
Громко имя «Никогда».

Да, сидящий одиноко
над дверями гордый Ворон
Говорил одно лишь слово,
как молитву в час суровый;
Ни крылом нешелохнувши,
ни пером не встрепенувши,
Он сидел, а я промолвил:
«Как друзья мои тогда
Утром он уйдет туда,
где Надежды - навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Вздрогнул я в тиши полночной,
услыхав ответ столь точный.
«Несомненно затвердил он
это слово, как Беда
Посетила вдруг сурово
жизнь хозяина младого,
Понесла рекой бурливой,
все Надежды разорила,
Унесла любовь, удачу
и счастливые года
Этим словом «Никогда».

Отвлекаясь от печали,
улыбнувшись, как вначале,
Сдвинув кресло до порога,
где сидел на бюсте Ворон,
Опустился я в раздумьях
на подушки, чтоб обдумать
В размышлениях мятежных
образ птицы, что всегда
Изможденная и злая,
предвещала в те года
Хриплым криком «Никогда».

Так сидел я, весь в догатках,
без вопросов, даже кратких,
К птице, чей горящий взор
был как совести укор.
Утомившись от раздумий,
я склонился к той подушке,
Чей лиловый бархат нежный
под лучами люстр всегда
Манит искоркой надежды,
но, как понял я тогда -
Не прильнуть ей - Никогда!

Воздух вдруг весь заструился,
дымный аромат разлился
От кадила Серафима,
чьи шаги глушил ковер.
«О, несчастный, - я взмолился, -
видит Бог - я исцелился,
Наконец-то в облегченье
он послал ко мне забвенье -
Чашу чудного напитка
от Линор на все года!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

От такого предсказанья
я вскричал: «О, зла созданье!
Кем ты послан, Вещий Ворон,
буря ль занесла сюда,
На пустынный берег суши,
где сгорели наши души,
В этот дом, кошмаров полный, -
правду мне скажи, когда
Получу я исцеленье?
Заклинаю Богом я!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Я взмолился: «Ворон Вещий,
птица ты иль дух зловещий?
Мы ведь оба верим в Бога,
что над нами Мир весь создал;
Ты скажи душе печальной,
можно ли в Эдеме дальном
Встретить душу той Линор,
что святая с давних пор,
Лучезарную подругу
обнять можно ли когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Все, теперь с меня довольно! -
закричал я, - будь хоть вольной
Птицей или бесом ночи,
возвращайся в царство Тьмы!
Не оставь своих мне перьев,
как приметы черной лжи!
Я один хочу остаться,
так что с бюста прочь лети!
Вынь жестокий клюв из сердца,
прочь лети и навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

С той поры сидит зловещий,
гордый Ворон, Ворон Вещий
На вершине бюста, словно
черный траурный убор.
Он сидит в застывшей позе
с взглядом Демона в дремоте,
И от лампы свет струится,
тень бросая на ковер,
Но моя душа из тени,
что колышится всегда,
Не взлетит уж никогда!

Полночь мраком прирастала;
одинокий и усталый
Я бродил по следу тайны
древних, но бессмертных слов.
Усыпляя, плыли строки;
вдруг раздался стук негромкий,
Словно кто-то скребся робко
в дверь моих волшебных снов.
«Странник, - вздрогнув, я подумал, -
нарушает сладость снов,
Странник, только и всего.»

О, я помню, дело было
в декабре унылом, стылом,
И камин ворчал без силы,
уступая теням спор.
Страстно жаждал я рассвета, -
тщетно проискав ответов,
Утешений в книгах ветхих -
по потерянной Ленор,
По прекраснейшей из смертных
с чудным именем Ленор,
Чей был смертный час так скор.

Шорох шелковой портьеры,
вкрадчивый, глухой, неверный,
Теребил, тянул мне нервы,
ужас полнил существо,
Так что, страхи отгоняя,
я твердил как заклинанье:
«О ночлеге просит странник
у порога моего,
О ночлеге молит странник
у порога моего,
Странник, только и всего.»

Вскоре, мужества исполнясь,
я шагнул как в омут в полночь:
«Сэр... мадам... - не знаю, кто вы -
не ищите строгих слов:
Я в дремоте был печальной,
и так тихо вы стучали,
Вы столь слабо постучали
в двери дома моего,
Что, я думал, показалось...» -
распахнул я дверь рывком -
Темнота и... - ничего.

В тьму недвижным впившись взглядом,
замер я; и будто рядом
Ангел снов и страхов ада
черное крыло простер.
Тишина была полнейшей,
темнота была кромешной,
И лишь призрак звука нежный
шепот доносил: «Ленор!»
Это я шептал, и эхо
возвращало мне: «Ленор!» -
Эха бесполезный сор.

В комнату вернувшись грустно,
без надежд, в смятенных чувствах,
Я услышал те же стуки, -
чуть ясней, чем до того.
Я подумал: «Да ведь это
у окна скребется ветер;
Гляну - и в одно мгновенье
будет все объяснено,
Сердце стоит успокоить -
будет все объяснено...
Ветер - только и всего!»

Но едва открыл я ставню,
как на свет, с вальяжной статью
Благородной древней знати,
ворон выступил из тьмы.
Не смущаясь ни секунды,
извинений, даже скудных,
Предъявить и не подумав,
он уселся над дверьми -
Как на трон, на бюст Паллады
взгромоздился над дверьми -
Наяву взирать на сны.

Видя гордое величье,
видя, как смешно напыщен
Этот лорд из рода птичьих,
скрыть улыбку я не смог.
«Ты, хоть временем потрепан,
но уж, верно, не из робких;
Так скажи: на тех дорогах,
что ты в жизни превозмог, -
Звали как тебя в том аде,
что ты в жизни превозмог?»
Каркнул ворон: «Nevermore».

Сей бесхитростною речью,
сколь скупой, столь человечьей,
Удивленный бесконечно,
я воззрился на него;
Потому как, согласитесь,
смертным раньше и не снилось,
Чтобы птицы громоздились
над порогами домов,
Чтоб на бюсты громоздились
над порогами домов -
Птицы с кличкой «Nevermore».

Ну а ворон, в грусти словно,
молвил только это слово,
Будто в этом самом слове
вся душа была его.
И замолк, перо не дрогнет;
из меня же слабый, робкий
Выдох вырвался негромкий:
«Я друзей сберечь не мог, -
Так и он к утру исчезнет,
как надежды до него.»
Рек здесь ворон: «Nevermore».

Звук в ночи таким был резким,
так пугающе уместным,
Что я дернулся с ним вместе,
под собой не чуя ног.
«Но, конечно, - бормотал я, -
это весь запас словарный,
Что какой-то бедный малый
заучить ему помог,
Хороня свои надежды
и кляня тяжелый рок
Бесконечным «Nevermore».

Ворон все же был забавен,
и, чтоб грусть свою разбавить,
Я, дела свои оставив,
кресло выкатил вперед;
В нем усевшись поудобней
перед бюстом с птицей гордой,
Разрешить решил я твердо,
что имел в виду сей лорд,
Что имел в виду сей мрачный,
старый, мудрый птичий лорд,
Говоря мне «Nevermore».

Так сидел я отрешенно,
в мир догадок погруженный,
Ну а ворон взглядом жег мне,
словно пламенем, нутро;
Головой клонясь устало
на подушки бархат алый,
Вдруг с тоскою осознал я,
что склониться головой -
Что на этот алый бархат
лишь склониться головой
Ей нельзя, о - nevermore!

Вдруг как будто сладость дыма
от незримого кадила
Воздух в комнате сгустила,
ангельский донесся хор.
«Глупый! - я вскричал. - Бог, видя,
как горьки твои обиды,
С ангелами шлет напиток
для забвения Ленор!
Пей же снадобье, пей жадно
и забудь свою Ленор!»
Каркнул ворон: «Nevermore».

«О, вещун - пусть злой, все ж вещий! -
птица ль ты, иль зла приспешник! -
Послан ли ты силой грешной,
иль тебя низвергнул шторм -
Сквозь безмолвье светлых далей,
через брег, где волны спали,
В этот дом, юдоль печали, -
говори: до сих ли пор
Есть дарующий забвенье
сладкий сон средь вечных гор?»
Каркнул ворон: «Nevermore».

«О, вещун - пусть злой, все ж вещий! -
птица ль ты, иль зла приспешник!
Заклинаю Небесами,
Богом, чей так мил нам взор:
Сей душе, больной от скорби,
дай надежду встречи скорой -
Душ слияния с Ленорой,
с незабвенною Ленор,
С той прекраснейшей из смертных,
смертный час чей был так скор.»
Каркнул ворон: «Nevermore».

«Будь ты птица или дьявол! -
этим словом ты доставил
Сердцу многая печали! -
так закончим разговор!
Убирайся в ночь, обратно!
Прочь лети, в объятья ада!
Там, наверно, будут рады
лжи, что молвил ты как вор!
Прочь из жизни, сердца, дома!
Растворись в ночи как вор!»
Ворон каркнул: «Nevermore».

До сих пор во тьме сердито
все сидит он, все сидит он
Над моей мечтой разбитой,
в сердце дома моего;
Черный огнь меж век струится,
будто демон в нем таится,
Да и тень зловещей птицы
в пол вросла уже давно;
И душе моей от этой
черной тени не дано
Оторваться - nevermore!

Как-то в полночь, в час безлунный,
утомленный явью шумной,
Вчитывался в том старинный
жадно, словно дикий зверь.
Уж Морфей ко мне спускался,
как неясный звук раздался,
Будто тихо постучался
кто-то во входную дверь.
Я сказал: «Всего лишь путник
постучался тихо в дверь
Больше ничего, поверь.»

Как вчера я помню ясно
день декабрьский ненастный,
Призрачный кроваво-красный
свет камина моего.
В нетерпеньи утро звал я,
на страницах книг искал я
Утоления печали
и не мог найти его.
О Ленора! Это имя!
Ангелы поют его,
В землях ж смертных - ничего.

Неуверенный, несмелый
шелест бархатной портьеры
Вызвал неудержный трепет,
трепет сердца моего.
Ныне ж, чтоб души терзанья
удержать, как заклинанье,
Я шептал: «Лишь путник просит
у дверей впустить его,
Только путник умоляет
у дверей впустить его.
Путник - больше ничего.»

Но, уняв души стенанья,
я сказал без колебанья:
«Вас молю: в вину не ставьте
промедленья моего -
Был я дремою овеян,
потому не мог уверен
Быть, что слышал стук ваш тихий
в двери дома моего.»
Так сказал и распахнул я
двери дома моего.
Мрак - и больше ничего.

Взор во тьму свой устремляя,
долго я стоял, мечтая
О вещах, о коих смертным
знать не должно ничего.
Но ни символа, ни знака
не пришло ко мне из мрака.
Имя раздалось: «Ленора»,
кто-то прошептал его,
То был шепот мой, и эхо
повторило вновь его.
Эхо - больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся,
но внезапно пошатнулся -
Это вновь тот стук раздался -
ясно слышал я его.
И, догадок чтоб не строить,
чтобы душу успокоить,
Я сказал, чтоб успокоить
трепет сердца моего:
«Это ветер ветку бросил
в окна дома моего,
Ветер - больше ничего.»

Лишь щеколду я откинул,
как из тьмы, где дух мой сгинул,
Ворон вылетел, быть может,
старше Бога самого.
Гордо, словно принц в короне,
сел и замер, как на троне,
На Афины белом бюсте,
что у входа моего.
Без приветствия, поклона
сел у входа моего.
Сел - и больше ничего.

Я печально улыбнулся:
мне мой странный приглянулся
Гость, что сел со строгим видом,
словно старый лорд. Тогда
Я сказал: «Ты дряхл, черен,
но так храбр и проворен,
Древний ворон, что явился
из страны, где ночь всегда.
Ты скажи мне: как зовешься
там, где правит Ночь всегда?»
Каркнул ворон: «Никогда!»

В том греха, чтоб удивиться,
нет, услышавши от птицы
Речь, хоть и немного смысла
в ней увидел я тогда.
Спорить тут со мною сложно:
перечесть по пальцам можно
Тех, с кем ворон говорил бы
ну хотя бы иногда,
Ворон так сидел у двери
чтоб хотя бы иногда
Тот, чье имя Никогда.

Он изрек одно лишь слово
и молчал теперь сурово,
Будто бы он в слове этом
душу всю излил тогда.
Он сидел, не шелохнувшись,
в тишине. На миг очнувшись,
Я шепнул: «Друзья все скрылись,
в даль умчались навсегда.
Так и он меня покинет
завтра утром навсегда.»
Каркнул ворон: «Никогда».

Этой, будто бы с подмостков
изреченной, фразой броской
Он молчание нарушил.
Я сказал: «Видать, года
C бедняком сей ворон прожил.
Страх хозяина тревожил,
Горе душу истрепало,
в гроб свела его нужда.
Так что птицу научила
песне этой лишь нужда.
Горькой песне - Никогда.»

Тут мне стало интересно.
В том себе признавшись честно,
Я в вольтеровское кресло
против птицы сел тогда.
И, в комфорте утопая,
я сидел, вопрос решая:
Что за знанье получил он
в мира юные года,
И какое же значенье
ворон, знавший те года,
Видит в слове «никогда».

Строил я догадки снова,
только не сказал ни слова
Птице, чей злой взгляд оставил
рану в сердце навсегда.
Вызвали мои страданья
тяжкие воспоминанья.
Боже! что за мука помнить:
«С ней я рядом был тогда,
Только не сидеть нам вместе,
как любили мы тогда,
В свете лампы никогда.»

Райским ароматом полон
воздух стал, казалось, шел он
От лампад, незримых глазом, -
серафим их внес сюда.
И душа во мне кричала:
«Бог дал шанс начать сначала
Жизнь тебе, в мечтах забыться
сладких, светлых навсегда.
Позабудь свою Ленору,
о несчастный, навсегда!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Я вскричал: «Скажи мне, вещий,
птица ты иль бес зловещий,
Дьяволом ли был ты послан,
бурею ль внесен сюда.
Посмотри: не сокрушен я
в сей земле опустошенной.
Я молю: скажи мне, вещий,
напророчь мне навсегда
Скоро ли покой душевный
обрету я навсегда?»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Я вскричал: «Скажи мне, вещий,
птица ты иль бес зловещий,
Ради Господа благого,
что над миром был всегда,
Отвечай душе несчастной:
там, в Раю, в земле прекрасной
Встречу я святую деву,
что меж ангелами, да?
Встречу ль я свою Ленору?
О пророк, скажи мне да!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Крик твой - символ расставанья.
Нет, злодей, не до свиданья,
А прощай. Лети обратно
в край, где правит Ночь всегда.
Не роняй частицы мрака
с крыльев - мне не нужно знака
Лжи, тобой произнесенной.
Убирайся навсегда!
Не терзай когтями сердца,
убирайся навсегда!
Каркнул ворон: «Никогда!»

И с злорадством неприкрытым,
словно каменный, сидит он
На Афины бюсте белом
замер черный навсегда.
Жуткой тишине он внемлет,
а во взоре демон дремлет.
Так сидит он и так будет
он сидеть, спустя года.
И души от страшной тени,
что лежит на ней года,
Не избавить. Никогда.

Как-то скучной, темной ночью,
размышлял лениво очень,
Я над книгой любопытной,
древних знаний, позабытых.
И забылся сном тревожным -
слышу: в двери осторожно
Постучался кто-то тихо...
нет, поскребся, словно лихо
В дверь мою проникнуть хочет.
Проворчал я: »Hужно очень
Мне гостей сейчас, незванных...»

Накануне день ненастный
был - декабрьский, ужасный.
Да и ночь была не лучше.
Ждал я утра, тени гуще
Подступали из углов,
привиденьями, без слов,
Блики пламени метались
по полу, как я, старались
Отыскать следы Линор
в книгах - ангелов с тех пор
Так в Раю зовут, наверно...

Пурпур занавес качнулся,
и крылом меня коснулся
ужас, прежде незнакомый,
в душу вполз змеей, влекомый
Страхом, сердце сжал рукою,
и, его чтоб успокоить,
Повторял я вновь беззвучно:
«Путник то стучит, что ж лучше...
Он устал и заблудился,
шорох тот мне лишь приснился...
Путник, больше никого...»

Успокоившись немного,
понял я, что слишком долго
Ждать заставил там за дверью
путника, что, мне поверив,
Постучался в дверь средь ночи.
«Сэр, - сказал я, - жаль мне очень...
Иль Мадам, прошу прощенья, -
задремал я, снисхожденья
попрошу, не слышал стука...»
Отворилась дверь без звука -
Никого, лишь темнота...

Долго, вглядываясь в ночь,
страх стараясь превозмочь,
Ждал я, грезя как во сне,
знака, слова, только мне
Тишина была ответом,
лишь вдали шепнуло эхо
Имя чудное Линор,
повторив мне, как укор,
Имя милой, что в надежде,
безответной, как и прежде,
Произнес я в темноту...

В дом вернулся я в тиши,
не унять огонь души...
Только громче вновь за дверью
стук раздался. Не поверив,
Сам себе сказал: «Конечно,
кто-то есть во тьме кромешной;
Вот уймется сердца стук -
посмотрю, откуда, вдруг,
Эта тайна там, за дверью...
я сейчас опять проверю -
Ветер - больше ничего...»

Храбро распахнул я ставни -
и за ними вдруг предстал мне
Черный Ворон величавый -
бед предвестник изначальный.
Он прошествовал спесиво,
будто Лорд. Затем, лениво
Вверх взлетел на бюст Паллады,
что над входом, словно надо
Место там, для наблюденья,
приготовить. Без сомнений
Сел - и больше ничего.

Я невольно улыбнулся,
прежний мир ко мне вернулся,
Столь нелеп и мрачен был
вид той птицы из могил.
«Что ж, плюмаж потрепан пусть,
зато видно - ты не трус,
так скажи, зловещий Ворон,
там, где мрака ночи полон
Мир Плутона навсегда,
как зовут тебя?» - Тогда
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Удивился я немало -
речь нелепо прозвучала
В тот момент, и я не понял,
слишком смысл ее был вздорен.
Да и кто из нас, признаться,
мог бы сразу догадаться,
Или даже, предположим,
допустить, что птица может,
Сидя над твоею дверью,
утверждать, чтоб ты поверил:
Имя ей есть - «Никогда».

Но, сидящий одиноко,
Ворон, будто бы с упреком,
Говорил одно лишь слово,
душу вкладывая словно,
В слово то. Не шелохнувшись,
он сидел. Тогда, очнувшись,
Я промолвил: «Как другие,
утром ты меня покинешь.
Так покинули надежды
и друзья, что были прежде».
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Вздрогнул я, услышав этот
возглас, ставший мне ответом.
«Быть не может, то лишь было
повтореньем, не забыла
Птица чудная, ночная,
слов, что слышал, повторяя.
Бeды, как рекой бурлящей,
унесли надежду, счастье,
Кто-то и твердил, невольно
заклиная, меланхольно,
Случай, словом: Никогда».

Тем не менее, очнулся
я от дум, и улыбнулся
Ворону, затем придвинул
кресло к двери, сел пред ними -
Птицей, бюстом, дверью темной.
Погрузился в думы, словно
Разгадать старался снова,
что же движет птицей оной,
Визитером тем зловещим,
что сказать мне хочет вестник
Хриплым криком:«Никогда!»

Долго я гадал и думал
молча. Птицы взор угрюмый
Жег мне грудь. Немой укор
был в нем скрыт, как приговор.
Голова моя клонилась
на подушку, что светилась,
Здесь под лампой, обещая
мне покой, и сном прельщала.
Но вдруг понял, что меня,
ее бархат в свете дня,
Не коснется никогда!

Показалось мне, что воздух
стал плотнее. Слышу отзвук
За спиною, Серафима
легких стоп, и запах дивный.
И тогда я крикнул: «Боже,
избавленье шлешь мне все же!
Мне, ничтожному, послал
ангелов. Мой час настал.
Залппом чашу и - забвенье...
память о Линор - мученье...»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Дьявол ты, иль злая птица, -
я сказал, - то мне не снится,
Бурей занесен, иль послан
ты пророчить там, где звезды
Смотрят на пустую землю,
я пророчество приемлю.
В этом доме, страхом полном,
просьбу ты мою исполни:
Есть ли где-то исцеленье,
мне скажи, за все мученья?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»

«Что ж, пророк ты, или дьявол, -
я сказал, - мне дела мало.
Только Богом, что над нами,
и святыми Небесами
Заклинаю, знать я должен,
ты скажи мне, ведь возможно,
Там, вдали, в пределах Рая,
встретить мне Линор - святая,
Лучезарна, как звезда,
там средь ангелов всегда... »
Каркнул Ворон «Никогда!»

Я вскочил: «Отсюда прочь,
кто б ты ни был, лети в ночь -
Птица, дьявол, возвращайся
в бурю, прочь, и не прощайся,
Не оставь здесь и пера,
черного как ложь сама,
Твое место в царстве Тьмы,
на Плутоне, средь зимы.
Вынь из сердца клюв жестокий,
лучше быть мне одиноким!» -
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Много дней прошло с тех пор,
Ворон там же, и убор
Черных перьев, над Паллады
бюстом, словно так и надо.
Взгляд его следит за мною,
будто Демон с дремотою
Борется над моей дверью.
Тень струится вниз и верю,
Что душе моей из тени,
стерегущей день весенний,
Не взлететь уж никогда!

Как-то полночью глухою,
я, охваченный тоскою,
Над занятной древней книгой
сонно время коротал,
И сквозь легкую дремоту
слышу - в дверь стучится кто-то,
Тихо-тихо в дверь стучится...
и себе я так сказал:
«Это просто гость стучится у порога моего...
Поздний гость остановился у порога моего,
Гость, и больше ничего».

В декабре случилось это...
В призрачном мерцаньи света
Тень от тлеющих угольев
опускалась на ковер,
Думал, с книгами сроднюсь я,
чтоб избавиться от грусти,
Сильной, душу рвущей грусти
о потерянной Ленор.
Ведь теперь родное имя
произносят серафимы...
Здесь без имени она - навсегда.

Шорох шелковой портьеры
напугал меня без меры, -
Никогда такого прежде
не случалось испытать.
Чтоб унять душевный трепет,
разума бредовый лепет,
Про себя я начал бодро
повторять и повторять:
«Это путник запоздалый у порога моего,
Просто гость остановился у порога моего, -
Гость, и больше ничего».

Но вот, c духом я собрался,
лишь мгновенье колебался.
«Господин иль госпожа вы -
вас прошу меня простить...
Задремал я тут, читая...
Но теперь я вас впускаю,
Подождите лишь мгновенье...»
Отворил я двери, но...
тьма, и больше ничего.
 
 

Тишиною оглушенный,
в ночь смотрел завороженный,
Думу думал, что же это
испугало так меня?
Только ночь не отвечала,
тьма кромешная молчала,
И вдруг что-то прошептало...
Не ослышался ли я?
Слово горькое «Ленор» чутким слухом уловил...
Впрочем, нету тут загадки, сам его проговорил, -
Слово горькое, а тьма повторила для меня.

Cнова в спальню возвращаюсь.
Дрожь души унять пытаюсь,
Вновь услышал стук за дверью,
посильней на этот раз.
"Да, наверно это ветер
дом несчастный мой приметил,
Дом несчастный мой приметил
и стучит в мое окно...
Ветер, больше ничего".
 
 

Распахнул окно, и ворон
в дом шагнул, как сажа черен,
Крылья гордо изгибая,
на меня не посмотрев,
Точно принц или принцесса
подлетел, на бюст уселся,
Бюст Паллады, что над дверью, -
подлетел и гордо сел.
 
 
 

Загляделся я на птицу
и не мог не изумиться
Величавой птичьей стати,
вот уж гость... не ожидал!
"Видно, малый ты не промах,
гордый и суровый ворон,
Принца мертвой темной ночи
сразу я в тебе признал.
Но скажи же, ворон черный,
называть мне как тебя?"
Каркнул ворон: "Никогда".

До чего ж я удивился -
ворон вдруг разговорился!
Вот какой подарок странный
мне подбросила судьба...
Ведь не часто же бывает,
что к вам в гости залетает
Черный ворон говорящий
с кличкой странной "Никогда".
 
 
 

И прокаркал ворон снова
мне загадочное слово,
Точно душу свою птичью
им одним излить хотел.
Головой не обернулся,
ни пером не шелохнулся.
На меня угрюмый ворон
с бюста пристально глядел.
В замешательстве я молвил: "Были разные друзья...
Все ушли... и он исчезнет как надежды и друзья".
Каркнул ворон: "Никогда".

Вздрогнул я, услышав это.
"Знать, хозяин птицы где-то
Повторял, как заклинанье,
это слово много раз.
Грустной песне научила
бедняка его судьба
С одним словом - "Никогда".
 
 
 
 

Думы грустные оставил, -
меня ворон позабавил,
Пододвинув к птице кресло,
все глядел я на нее...
Вот ведь - птица причитает,
что все это означает?
Неужели мне не скажет
она больше ничего?
Все твердит одно лишь слово
птица странная моя:
"Никогда" да "Никогда"...

Все гадал я, но ответа
не давала птица эта,
Только взором жгла мне сердце,
прилетела ведь не зря...
В кресле я сидел угрюмый,
о Ленор опять подумал,
Той, что память не стирает
даже долгие года.
Верно. К ней и относилось
это слово "Никогда".
 

Чувствую, что задыхаюсь,
себя в руки взять пытаюсь,
Видно Ангел Смерти крылья
надо мною распростер.
"Дай забвения напиток,
чашу осушу до дна..."
Каркнул ворон: "Никогда".
 
 
 
 

"Будь ты птица или дьявол,
кто тебя сюда направил -
Буря или искуситель -
в этот мрачный скорбный дом?..
Встречу ли в Раю Ленор я,
мне ответь посланник гордый,
Дай душе успокоенье,
умоляю я тебя..."
Каркнул ворон: "Никогда".
 
 

"О пророк, скажи тогда мне,
Где увижу лик желанный,
Небесами заклинаю,
что закрылись для меня:
Может быть, в Аду с Ленор
снова нас сведет судьба?"
Каркнул ворон: "Никогда".
 
 
 
 

"Больше лжи твоей не надо!
Улетай, исчадье Ада,
Улетай обратно в бурю,
дом оставь мой навсегда,
Бюст покинь, и прочь отсюда,
о тебе я позабуду,
И пера чтоб не оставил!"
Каркнул ворон: "Никогда".
 
 
 

C той поры сидит над дверью
ворон, оправляя перья,
Стал давно уже привычен
траурный его наряд...
Точно демон полусонный,
тусклой лампой освещенный,
Навсегда застыл на бюсте,
в мою душу вперив взгляд.
С тени, что на пол ложится,
не взлетит душа моя...
Никогда, нет, никогда.

Как-то полночью унылой,
я сидел пустой, без силы,
В размышлении над томом
позабытого труда.
Задремав, склонясь на руки,
я очнулся вдруг от звука -
Будто кто-то лёгко стукал
в дверь закрытую всегда,
“Гость, - промолвил я, - стучится
в дверь закрытую всегда,
Гость, которого не ждал”.

Ах, отчетливо я помню,
был декабрь ненастьем полный,
И бежала от камина
светотеней череда.
Я тонул в ночном круженьи,
я скорбел без утешенья,
В книгах не найдя забвенья
той, чье имя, как звезда.
Ныне ангелы на небе слышат
как звенит звезда,
Здесь умолкнув навсегда.

В шёлковых пурпурных шторах
проскользнул тревожный шорох,
Удушающим кошмаром,
стиснув сердце в пальцах льда.
Страх мгновенный отгоняя,
я поднялся, повторяя:
“Это гость войти желает,
не желая мне вреда,
Гость полуночный стучится,
не желая мне вреда,
Гость, которого не ждал”.

Дрожь душевную умерив,
я пошёл к наружной двери.
“Мистер, - крикнул я, - иль миссис,
я сгораю от стыда -
Задремал я ненароком,
а ваш стук был крайне кроток,
Я решил - приснилось что-то,
как бывает иногда,
Так что вы меня простите”.
Дверь открыл и подождал -
Холод тьмы меня обдал.

Вглядываясь в тьму глубоко,
бесконечно одинокий
Я стоял, и длилась греза,
что доселе не видал,
Тишина не прерывалась
и безмолвье в сны вплеталось,
Только слово вдруг раздалось,
будто кто шепнул - “Звезда”,
Это я шепнул, и эхо
возвратило мне “Звезда”,
Эхо, честное всегда.

Душу выстудив надеждой,
дверь закрыв, я сел как прежде,
Но сейчас же вновь услышал
стук, чуть громче, чем тогда.
Вмиг сомнения оставив,
я толкнул оконный ставень -
Неприкрытый плотно ставень
доступ тайне преграждал,
Время объявиться тайне -
я достаточно гадал -
Это ветер в тьме блуждал.

Скучно стало мне и прозно,
вдруг, крылами взрезав воздух,
Вылетел из ночи ворон,
вещим признанный всегда.
Надо мной промчавшись резко,
не пугаясь занавески,
С видом просто королевским -
будто правом обладал,
На Паллады бюст над дверью,
без малейшего стыда,
Сел и молча наблюдал.

Облик ворона у двери
грусть мою слегка умерил,
И с улыбкой поклонившись,
гостю я вопрос задал:
“Ворон, временем потертый,
впечатляет вид твой гордый,
Грозный призрак царства мертвых,
там, где ночь царит всегда,
Может скажешь, как ты звался,
там, где Лета спит, седа?”,
Каркнул ворон - “Никогда!”.

Я не мог не удивиться
чёткой речи чудной птицы,
Хоть её ответ, конечно,
смыслом мало обладал -
Ибо мудрено поверить,
что ещё один истерик
Над своей входною дверью
птицу эту же видал
И беседой заполночной
ей суть речи передал.
Право, это - ерунда.

Ворон же сидел без чувства -
чёрным продолженьем бюста,
Будто всё души томленье
странным словом передал.
И промолвил я: “Как скоро,
этот ворон стал мне дорог.
Все, кто был мне прежде дорог,
улетели навсегда.
Утром он меня оставит,
как надежды - без следа”.
Каркнул ворон - “Никогда!”.

Поразившийся повтору,
столь по смыслу разговора,
Я подумал: “Без сомненья,
это слово “никогда”
Затвердила эта птица
от владельца-несчастливца,
Кто от бедствий вереницы
сверхмучительно страдал,
И на смертном ложе лёжа,
лихорадочно гадал:
“Снова или никогда?!”.

И уже не числя вздором,
то, что мне прокаркал ворон,
Чьи глаза напоминали
воду старого пруда,
Я, присев на край дивана
перед гостем самозваным,
Размышлял над словом странным,
что он мне ответом дал,
Что предрёк мне древний ворон,
вещим признанный всегда,
Этим словом “никогда”.

Я сидел, сумев забыться
мыслями о чёрной птице,
Чьи глаза меня держали,
как железная узда,
Но, склонившись на подушку,
вдруг почувствовал, как душат
Слёзы боли о минувшем,
что исчезло без следа,
Вспомнив, как она лежала
на подушках, молода,
Молодая - навсегда!

Вдруг сгустился воздух зримо
благостью неизъяснимой,
Я воскликнул: “Серафимы
от небес сошли сюда!
Это Бог своим веленьем
шлёт тебе нектар забвенья,
Пей напиток исцеленья
и забудешь навсегда
Свет, которым озаряла
серость здешнюю звезда!”.
Каркнул ворон - “Никогда!”.

“Ты пророк - пророк, однако,
птица иль исчадье мрака,
Брошенное буйством бури
из иных пространств сюда:
В край круглогодичной стужи,
где опустошенье кружит,
Где живёт кромешный ужас
и безвыходна беда,
Ты скажи, в мирах нездешних
есть забвенье навсегда?”,
Каркнул ворон - “Никогда!”.

“Ты пророк - пророк, однако,
птица иль исчадье мрака,
Заклинаю небесами,
что Господь обоим дал,
Ты ответь, смотря сквозь время,
этой жизни сбросив бремя,
Обнимусь ли я в Эдеме
с той, о ком всю жизнь страдал,
С той, что ангелам на небе
ныне светит, как звезда?”,
Каркнул ворон - ”Никогда!”.

“Это слово - знак расстаться!” -
крикнул я, боясь сорваться,
“Убирайся в царство мертвых,
там, где ночь царит всегда,
Не оставив чёрных перьев
у моей закрытой двери,
Чтоб я после не поверил
в ложь, что ты мне нагадал.
Вынь свой чёрный клюв из сердца
и исчезни навсегда!”,
Крикнул ворон - “Никогда!”.

И сидит над дверью ворон -
беспощадным приговором,
С бюста бледного Паллады
не слетая никуда,
И от мрака оперенья
лампы свет бежит в смятеньи,
И струятся на пол тени,
словно чёрная вода,
И душе моей из тени,
что как чёрная вода,
Не подняться. Никогда.

Этой ночью в час усталый,
в час какой-то запоздалый,
Я склонился над листами
в непонятной тишине.
Грезы странные проснулись...
А потом опять вернулись.
И коснулись, и коснулись.
И припали вдруг ко мне.
Это - странный мир какой-то,
мир в каком-то вечном сне.
Он пришел, пришел ко мне.

Осень, осень наступила.
И вокруг так грустно было.
И в камине блеск усталый,
блеск чарующих огней.
Но я ждал, что день вернется.
Он придет, он улыбнется.
И как будто бы проснется...
С той мечтой о ней, о ней...
О моей прекрасной Лене,
что сияла всех ясней
Среди грустных этих дней.

Пелена вокруг шептала,
что прошло мгновений мало.
Этот шепот, этот топот,
приближался все ко мне.
Приближался постепенно...
то устало, то мгновенно.
Но все ближе и все ближе
приближался он ко мне.
Это гость приюта просит,
в этой странной тишине
Просто гость идет ко мне.

Только стал я сомневаться.
Только стал я опасаться.
Как-то странно он блуждает
возле дома моего...
Я не слышал даже стука.
А на сердце боль и мука
А на сердце только мука.
Мука - больше ничего.
Дверь открыл я. Дверь открыл я.
И встречаю я его...
Но за дверью - никого.

И гляжу я удивленно.
Тьма без звука и без звона.
А душа объята снами,
непонятными нигде.
Тьма молчала и молчала.
Тьма никак не отвечала.
Только - Лена прошептала,
на далекой той звезде.
И летело это эхо,
отражаяся везде.
Мне напомнив о беде.

Я опять сижу с листами
и с огнями, и с мечтами.
Снова, снова стук раздался...
и услышал я его.
Снова кто-то встрепенулся
и ударил, и проснулся.
Там за ставнями в пространстве,
у окошка моего.
Это ветер встрепенулся,
вдруг у сердца моего.
Кроме ветра - никого.

Я открыл окно устало.
Что-то важно зашагало.
Это Ворон, это Ворон,
вестник старых моих дней.
Он не знал совсем испуга,
шел как лорд, как вестник друга.
И крылом чертил пол-круга,
к странной важности своей.
И с Палладой примостился,
возле комнаты моей.
А потом и слился с ней.

Я невольно улыбнулся.
Я вздохнул. И я проснулся.
Эта птица, эта птица
ведь живет так много лет.
Ты была всегда такою...
непонятною и злою.
Но скажи мне. Но ответь мне.
В царстве, где потухший свет.
Как тебя тогда назвали,
где всегда потухший свет.
Тихо молвил ворон - нет.

Птица что-то говорила.
Но я знал, что это было.
Это странное сомненье,
прямо в сердце ждет ответ.
Да и как не удивляться.
Прямо в доме повстречаться.
И в сомнениях признаться,
все, надеясь на рассвет.
Только Ворон, только Ворон.
Посылает свой привет.
Ворон, с грустной кличкой - нет.

И глядел он как-то вяло.
И шептал, шептал устало.
Но всегда он ободрялся,
когда слышал слово - нет.
Не летел он больше вдали.
Крылья черные свисали.
Я сказал, ты знаешь Ворон,
все друзья ушли... от бед.
Завтра, завтра на рассвете,
твой растает грустный след.
Но ответил ворон - нет.

И я слышал суть ответа.
Здесь в огнях немого света.
Я подумал, ты, наверно,
жизнь другую повстречал...
Кто от жизни все страдая,
падал, падал, проклиная.
Кто в мученье и терпенье
бесконечно умирал.
Кто устал уже бороться,
просто лег и умирал...
Нет - он снова мне сказал.

И мне грустно снова стало.
Как же так, мечта пропала!
Сел я к Ворону поближе,
жду и жду его совет.
Только бархат кресла алый,
только был я весь усталый.
И вопрос тот запоздалый...
Ворон кем же ты согрет?!
А в ответ, в ответ шипенье,
так похожее на бред.
Это просто слово - нет.

И сидел я одинокий,
очень грустный и далекий.
Взгляд у Ворона колючий
жег и жег все сердце мне.
И тоской немой убитый,
я сидел, как позабытый.
И упал я на подушку.
И лежал в каком-то сне.
Нет, ее уже не будет
никогда в моем окне.
Там осталась в тишине.

Я гляжу - вокруг темнеет...
кто-то мчится... что-то веет.
Это вдруг с небес далеких
Серафима ясный след.
Но усталые мученья,
не дают судьбе забвенья.
Мне забыться. Мне забыться
о тебе на тыщу лет.
Серафимом бы закрыться
от тебя на тыщу лет.
Но ответил Ворон - нет.

И тоска меня схватила,
я кричал, что это было.
Ты зачем ко мне ворвался
и пророчишь столько бед.
Ты пришел сюда нежданно,
в край дождей и край тумана.
И ведешь ты как-то странно...
ведь прошло так много лет.
Я хочу, хочу забыться.
И не нужен мне рассвет.
Но ответил Ворон - нет.

Может ты пророк блаженный,
может дух какой-то тленный.
Может небом озарился,
как какой-нибудь поэт...
Я хочу узнать мгновенно,
где моя святая Лена.
Среди ангелов, наверно,
провожает звездный свет.
Это Лена, это Лена
провожает звездный след...
Но ответил Ворон - нет.

Закричал я иступлено,
ты не ведаешь закона.
Ты из ада прилетела...
превращайся там в скелет.
Мне не надо рассуждений,
грустных вздохов и мучений.
Этих мрачных озарений.
Этот собранный букет.
Я хочу забыть скорее
мой мучительный букет.
Но ответил Ворон - нет.

И застыл он надо мною,
черной, вечною грозою.
И с Паллады не умчится
никогда и никуда.
Взгляд зловещий смотрит долго,
без надежды и восторга.
Свет усталый. Взгляд кровавый.
Взгляд, как вечная беда.
И душа моя тоскует,
потому что там беда.
И теперь она - всегда.

Раз сквозь сон и боль потери,
когда полночь ждёт у двери,
Когда тени, слепо щурясь,
шепчут нам забытый вздор,
Над пространством книжной скуки
вдруг в ночи возникли звуки,
Слабый шорох или стуки,
осторожный стук в окно.
«Это гость, - спешу подумать, -
постучал ко мне в окно,
Гость пришёл - встречай его .»

О, безлико и степенно
шёл декабрь, я помню верно,
Как за искрой вдохновенно
разгорался вспышек хор.
В книгах я искал опору -
тщетно, в этих разговорах
Каждый слог казался спором -
спором о судьбе Ленор,
О святой, безгрешной, светлой -
деве, имя чьё, Ленор -
Безымянно с этих пор.

Штор багровых мрачный шёпот,
шорох затемнённых окон
Взвились - впились, вмиг проклятьем
ужаса сковав лицо,
Чтоб заставить сердце биться,
я вздохнул, я стал молиться:
«Это гость ко мне стучится
в затемненное окно,
Поздний гость ко мне стучится
в затемненное окно,
Поздний гость - встречай его.»

Тотчас же душа взбодрилась,
беспокойство отдалилось,
«Сэр, - сказал я - извините,
что у входа Вы давно;
Но ведь факт - услышать сложно
и почти что невозможно
Стук Ваш слишком осторожный,
осторожный стук в окно,
Так что сразу не расслышал», -
тут я бросил взгляд в окно...
Мрак вокруг - и никого.

Всматриваясь в тьму ночную,
ощущал я странность злую,
Мыслей диких, мыслей страшных
незнакомый разговор;
Так беззвучны были строки,
холодны и одиноки,
Что в ответ на все намеки
имя светлое «Ленор!»
Я шепнул, и слабым эхом
повторила ночь, - «Ленор!»
Звук пустой с недавних пор.

Тем же домом ночь владела,
но душа во мне горела,
Тут опять я слышу - что-то
громче бьется о стекло.
«Что ж - сказал я, - веток плети
за окошком вертит ветер:
Дай взглянуть при ярком свете
и открой ночное зло,
Дай мне сил в старинном доме
и открой ночное зло -
Ветра свист и стук в окно.»

Открываю дверь отважно -
на пороге статно, важно,
Величавый чёрный ворон
мрак пронзил своим крылом;
Без учтивости излишней,
подчиняясь власти вышней,
Как придворный лорд, как леди,
он вошел в старинный дом -
На плечо Афины мудрой
над зашторенным окном
Он взлетел, взмахнув крылом.

Мне казалось, в этой твари
больше шутки, чем печали,
Куцый вид несчастной птицы,
взгляд, направленный в упор.
«Как ты смотришься надменно,
житель неземной Вселенной,
Символ вечности нетленной
с недоступных дальних гор.
Расскажи, как величать мне
гостя с недоступных гор?»
Каркнул ворон «Nevermore».

Мог ли кто-то раньше это
слышать или видеть где-то,
Пусть в ответе мало смысла,
и ответ похож на вздор,
Но нельзя не согласиться,
что не просто очутиться
Человеку рядом с птицей
и вести с ней разговор,
С птицей странной, этой птице
логике земной в укор
Имя дали «Nevermore».

Над скульптурой, в келье темной
ворон каркнул обречено
Слово лишь, но в этом слове
крик души, объятой горем.
Только слово - демон краток.
«Что ж ты замер, гость крылатый?
Как мои друзья когда-то,
как надежд безумный хор,
Утром ты меня покинешь,
скорбных дней безумный хор.»
Гость ответил «Nevermore».

Столь ответ его был точен,
что во мгле притихшей ночи
Вслух сказал я: « Птицы разум -
слов заученный набор,
Чей хозяин - редкий мастер,
что фатальные напасти
Встретив раз - встречает чаще
и плетёт из них узор,
Неизменно год за годом
он плетёт из них узор
От надежды - к Nevermore.»

Всё ещё казалось в твари
больше шутки, чем печали:
Строгий вид неловкой птицы,
дверь, скульптура, бархат штор;
Но внутри необъяснимо
проявлялась чертовщина
Древней этой птицы, чинно
вперившей зловещий взор,
Что за смысл враждебный, жуткий
затаил зловещий взор
В хриплом вздохе «Nevermore»?

Раб непознанных конфессий,
я присутствовал на мессе,
Где прямым горящим взглядом
Ворон жёг в груди костёр.
В декорациях реальных
я витал в мечтах астральных
В полутьме, где к нашим тайнам
свет лампады луч простёр,
И теперь туда, где к тайнам
свет лампады луч простёр
Нет возврата, nevermore!

Время шло, пространство храма
наполнялось фимиамом
И, казалось, Серафимы
свой покинули простор
И пришли, и рядом встали,
и зазывно зашептали:
«Пей непентес в час печали,
Бог велит забыть Ленор!
Пей забвенье, пей непентес,
чтоб вовек забыть Ленор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore.»

Прорицатель, смерть во чреве,
демон на небесной сфере!
Кто тебя заслал, кто бросил
всем ветрам наперекор,
И оставил здесь в пустыне -
здесь, где Страх и Скорбь отныне,
Дай ответ - чего во имя
мы с судьбой заводим спор,
Дай ответ - там, в Галааде,
там судьба решит наш спор?
Каркнул Ворон: «Nevermore.»

Прорицатель, смерть во чреве,
демон на небесной сфере!
Всем, что нам даётся в радость,
всем, чем славен наш собор,
Заклинаю, отвечай мне -
не юли, не делай тайны,
Обниму ли в мире дальнем
деву, что зовут Ленор,
Деву, что в Эдеме дальнем
ангелы зовут Ленор?
Каркнул Ворон: «Nevermore.»

Всё, предел, - ты чужд, опасен.
Птица ль, дьявол - вывод ясен:
Возвращайся в бурю, в вечность,
в лоно недоступных гор!
Не оставь дурных намёков,
чёрных перьев, злых пороков!
В тех же стенах, в тех же строках
прежним будет приговор!
Вынь свой клюв из сердца, богом
мне назначен приговор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore.»

И с моей судьбою слитый -
всё сидит он, всё сидит он
С бюста мраморной Афины
не взлетает до сих пор,
И в глазах его открытых -
всё то зло, что в мире скрыто,
И к душе моей разбитой
луч лампады тень простёр,
И душе из этой тени,
что дрожащий луч простёр,
Не подняться - nevermore!

Как-то в полночь, полусонный,
размышленьем утомленный,
Над забытым фолиантом
долго голову ломал.
Вдруг услышал, изумленный,
стук негромкий, приглушенный,
Из ночи в мое жилище
кто-то тихо постучал.
«Это, видимо, прохожий, -
прошептал я - стук его,
Он, и больше ничего.»

На дворе декабрь студеный,
помню, был я полусонный,
Догорал в камине уголь,
свет в агонии мерцал.
Старой книгой утомленный,
от печали не спасенный,
О Леноре погребенной
я печаль напрасно гнал.
Имя ангелам известно,
но в грядущие года,
Здесь не вспомнят никогда.

А завес пурпурных шорох
вызвал грезы, от которых
Наполняло душу страхом,
что досель не ведом был.
Чтоб завес не слышать лепет
и уменьшить сердца трепет,
Чтоб забыть про страх безмерный,
повторять себе решил:
«В дверь мою стучит прохожий,
он стучится, стук его,
Он, и больше ничего.»

Я бодрее стал душою.
Рассуждая сам с собою,
Вслух промолвил: «Кто б там ни был,
вас молю меня простить.
Я вздремнул слегка, не скрою,
но, не медля, дверь открою.»
Поспешил к закрытой двери,
чтоб прохожего впустить.
А когда открыл дверь настежь -
нет за дверью никого,
Мрак, и больше ничего.

В мрак смотрел от изумленья,
полный страха и сомненья.
Грезил грезами - такими,
смертный грезить не дерзал.
В тишине среди молчанья,
моего достиг сознань
Громкий голос. И, «Ленора»,
кто-то будто бы сказал.
Я промолвил это слово.
Эхо вторит мне его,
Эхо, больше ничего.

В дом вернулся я несмело,
как в огне, душа горела.
Снова стук услышал прежний.
Он сильней, чем прежде, стал.
За окном теперь гремело,
может ставни чем задело,
Посмотрю-ка, в чем там дело,
от секрета я устал.
Дам для сердца передышку,
успокою я его:
Ветер там, и ничего.

Ставни я толкнул руками.
Громко хлопая крылами,
Ворон - птица дней священных
вещей древности - влетел.
Воздух плотными волнами
заструился между нами.
И над дверью с миной лорда
на Палладу ворон сел.
На Палладу взгромоздился.
Непреступен вид его.
Там сидит, и ничего.

Ты черна, как эбен, птица,
неприступна, словно рыцарь.
И сказал я, улыбаясь:
«Взглядов гордых не мечи.
Чтоб в доспехи обрядиться,
нужно рыцарем родится.
Ты не трусь, угрюмый ворон
из плутоновой ночи.
Как зовут тебя, поведай
свое имя.» - И тогда
Ворон каркнул: «Никогда».

Был я в крайнем изумленье,
что пернатое творенье
Человеческое слово
разумело так легко.
Не имел ответ значенья
для меня и облегченья
Моей скорби не принес он,
хоть желанье велико.
Говорить с такою птицей
может каждый иногда.
Имя птице - Никогда.

На Палладу взгромоздился,
в бледный бюст когтями впился,
Произнес одно лишь слово,
но всю душу в нем излил.
Больше он не шевелился.
Я тихонько обратился:
«Безвозвратно потерял я
всех друзей, мне свет не мил.
Утром тоже ты исчезнешь,
как надежды, навсегда»?
Он прокаркал: «Никогда».

Весь дрожа от возбужденья,
я подумал: «Без сомненья,
Слово, сказанное птицей -
подражанье лишь, напев.
Не сознанья проявленье,
а слепое повторенье.
За хозяином несчастным
повторяется припев.
В нем звучит лишь утвержденье,
что постигшая беда
Не исчезнет никогда.

Вновь улыбку вызвал ворон,
хоть печален, худ и хвор он.
Кресло против черной птицы,
против бюста подкатил.
Был я дум различных полон:
Что хотел сказать мне ворон,
Почему он так упорно
слово странное твердил?
Разгадать пытался тщетно:
почему влетел сюда
И горланит: «Никогда».

Молча я в мечтах терялся
и догадками пытался
Тайну птицы злополучной
побыстрее разгадать.
Сердце ворон сжечь старался,
взглядом огненным впивался.
Сидя в кресле, я терзался:
боль в словах не передать.
Не склонить своей головки
ей на бархат никогда.
Не склонить ей никогда.

Вдруг мне сделалось виденье:
в нимбе яркого свеченья
Серафимы появились,
благовоние клубя.
«О, несчастный! - В исступленьи
я воскликнул, - Бог забвенье,
Через ангелов небесных
посылает для тебя.
Пей же, пей бальзам забвенья!
И не вспомнишь ты тогда
О Леноре никогда!»

Ты пророк или спаситель,
дьявол или искуситель,
Или ада скорбный житель,
но ты все - таки пророк.
Грез и скорби покоритель,
посетив мою обитель,
На земле бальзам забвенья
где, скажи, найти б я мог?
Ты поведай мне всю правду,
ведь от правды нет вреда.
Ворон каркнул: «Никогда».

О, пророк! Дай мне прозренье,
хоть на миг ослабь мученье.
Расскажи, смогу ль в Эдеме
свою милую обнять?
Обрету ли облегченье?
Ради Бога, дай прозренье.
Лучезарную Ленору
я смогу ль к груди прижать?
Успокой, дано ль мне будет
ее видеть, и когда?
Ворон каркнул: «Никогда».

Ты пророк или спаситель,
птица или искуситель,
Возвращайся снова в бурю,
в мрак плутоновой ночи.
Убирайся, лжи носитель
и жилища осквернитель.
Будет пусть не оскверненным
мой приют. И не кричи.
Вырви черный клюв из сердца
и исчезни навсегда.
Ворон каркнул: «Никогда».

Неподвижно восседает,
с бюста мрачный взгляд бросает,
Взгляд мечтающего гада.
Тень от птицы на полу.
Четкий круг ее темнеет.
А душа все цепенеет,
Медлит вырваться из тени,
разорвав густую мглу.
Из колеблющейся тени
ей не выйти никогда,
Ей не выйти никогда!

Грустно, тяжко, одиноко,
жизнь печальна, дремлет око.
В полудрёме, в книге магий
я искал лишь одного.
Встречи призрачной с востока,
волос дыбом встал высоко,
Кто-то тихо постучался
в двери дома моего.
Страх по телу вглубь помчался,
прям до сердца моего.
Страх и больше ничего.

А декабрьская стужа
нагоняет в сердце ужас.
Полночь, книги, да в камине
вспыхнут угли иногда,
Тень от вспышек в доме кружит,
а душа грустит и тужит
О Леноре несказанной,
что в Эдеме навсегда,
Красотою первозданной
воссияла, что звезда.
Как позвать её сюда?

Дух ночной мысль будоражил,
я старался быть отважным.
Шелестели занавески,
страх, вселяя до того,
Крест свершил я трижды даже
и сказал спокойно, важно:
«Задремал, мне то приснилось,
нет, конечно, никого.
Или путник появился
возле дома моего.
Путник - больше ничего!»

И собравшись с духом, смело
мне тут сердце повелело.
Я сказал: «Простите только,
я не ждал ведь ни кого.
Вы стучали неумело,
осторожно, так несмело,
Не дошло, что стук был явный,
до сознанья моего».
И открыл я специально
двери дома моего.
Ночь глухая - ничего.

Но тревожно всё ж, однако,
хоть ни голоса, ни знака,
Ни души, ни очертаний,
нет в помине никого.
Вдруг молящим чувством такта,
из таинственного мрака
Прозвучало: «Я Ленора!»
Охватив меня всего,
Пролетело эхо хором
возле дома моего.
Эхо - больше ничего.

Слышать это было жутко,
может, просто кто-то шутит?
Дверь закрыл я быстро,
плотно, сам не знаю от кого.
В эту самую минуту,
повернувшись в залу круто,
Стук услышал ясный, громкий
и подумал: «Ничего.
Это ветер рвётся властный
в окна дома моего.
Ветер - больше ничего».

Я открыл окно о, Боже!
И мурашки враз на коже.
Чёрный Ворон тут влетает,
взор, горящий у него,
Он на демона похожий. -
Вон из дома моего! -
Не внимая возмущенью,
видно ноль я для него.
На Палладу без стесненья,
в двери дома моего
Сел, и больше ничего.

И вернувшись из испуга,
в том моя была заслуга,
Я спросил: «Твоё коварство
оскудеет ли когда?
Иль помочь ты хочешь другу,
грусть-печаль снять на досуге.
Ты пришелец вечной ночи
помоги, где есть беда,
Как тебя зовут, злой Ворон,
я запомню навсегда».
Ворон молвит: «Никогда».

Так уверенно и кратко
говорит он с той загадкой,
Капли нет надежды в слове,
для него она чужда.
Пусть не ждёт тот жизни сладкой,
в доме чьём сей Ворон адский
Облюбует бюст Паллады
над дверями, и тогда
Не познает тот отрады,
а несчастье без труда
Выдаст Ворон «Никогда».

Повторял он имя звучно,
и оно ему сподручно,
Но казалось, грусть сквозила
и печаль слегка видна.
Он сидел на бюсте скучно
и как будто чем измучен,
Я шепнул: «Не будет дружбы
между нами никогда.
Край твой тёмный, ты для службы
возвратился бы туда».
Молвит Ворон: «Никогда».

Вздрогнул я тут от испуга,
он меня своей услугой
Ошарашил моментально,
это ж напасть, прям, беда.
Видно в жизни было туго,
из хозяйского ли круга
Затвердил он это слово
на все долгие года.
Рок был злой тому основа,
как пленительная мода,
Никогда и никогда!

Размышлял я так спонтанно,
улыбнулся, как ни странно.
Повернул неспешно кресло
к птице чёрной без труда.
В бархат кресла, словно пьяный,
завалился, нет мне данных,
Ворон страшный, ты опасный,
кто прислал тебя сюда?
Крик твой хриплый и ужасный,
горе веющий всегда,
Что он значит: «Никогда?»

Разгадать хотел я тайну,
он зловеще, словно Каин,
Поразил мне сердце взором,
жгучей болью навсегда.
И довольно было странно,
я у смерти был на грани.
На лиловый бархат кресла
головой поник тогда,
Образ всплыл её чудесный,
как в любовные года.
Каркнул Ворон: «Никогда».

И казалось, ладан дымом
в грудь мою проник незримо.
Серафимы словно воздух
опустились свысока.
«Не тоскуй ты по любимой,
позабудь Леноры имя -
Шепчут сладко - вот напиток,
сделай только два глотка.
Одолеешь пережиток,
с богом ноша вся легка».
Молвит Ворон: «Никогда».

Кто ты, птица, дух зловещий,
или демон злобный вещий?
С молчаливой тьмы явилась
ночью страшною сюда.
Или мир твой бесконечный,
злой таинственный и вечный
Мне не даст и там покоя
после смерти никогда.
Успокоится ли сердце
об Леноре, хоть тогда?
Молвит Ворон: «Никогда».

Заклинаю, Ворон вещий
или демон ты зловещий,
Небом, Богом навсегда,
ну скажи мне только «Да».
Я Эдем увижу ль вечный,
обниму ль душой сердечно
Душу нежную Леноры,
лучезарно, навсегда.
Засияют наши ль взоры,
как вечерняя звезда?
Молвит Ворон: «Никогда».

«Прочь - воскликнул я, вставая, -
ты ведь птица неземная.
Возвратись в свои пределы
до «Великого Суда».
Чёрной магией летая,
ужас, словом нагоняя,
Ты достойна лишь изгнаний
отовсюду, навсегда.
Сгинь нечистое явленье
и не делай мне вреда.
Молвит Ворон: «Никогда».

И сидит, сидит над дверью
Ворон Ночи в чёрных перьях.
В бюст Паллады впялил когти,
не взлетает никуда.
Он страшней земного зверя,
сила тёмная поверья.
Тенью чёрной дом окутал,
блещут молнией глаза.
Душу тёмной силой спутал,
дух увял мой навсегда.
Не воспрянет - никогда!

В сумраке ночном, угрюмом,
тих, объят печальной думой,
Я дремал над книгой умной,
позабытых древних саг...
Уловил вдруг, еле-еле,
тень движенья на портьере,
Шорох странный возле двери..
Не попасть бы мне впросак.
Робкий стук раздался снова -
в сердце постучался страх...
Постучался - просто так.

Помню эту ночь злосчастья,
и декабрьское ненастье,
Танец светотеней, страстный,
от камина - на ковре...
В мудрости нет избавленья,
книги не дают забвенья
В жизни бренной - та же тень я,
беззащитная вполне...
Книги о Линор не знают -
без Линор нет счастья мне,
Но встречаю - лишь во сне.

Красных штор зловещий шелест,
как весной цветущий вереск,
Как форели бурный нерест,
душу тайной бередил...
И стремясь унять биенье
сердца, сжатого волненьем,
Я сказал себе в сомненьях:
«Это поздний путник был!
Старый пилигрим стучался,
на исходе ветхих сил.
Знать, дорогу он забыл...

Взявши потеплей одежду,
распахнув пошире вежды,
Душу укрепил надеждой
и пошёл к дверям скорей...
«Сударь, не судите строго,
я сейчас вздремнул немного,
Не расслышал я, ей Богу...
постучалиcь бы бодрей...»
Во дворе ни зги не видно...
Глянул - пусто у дверей.
Тьма... Ни звёзд, ни фонарей.

Удивился: что за трюки?
Тишина глотает звуки,
Сердце мается от муки
с тех неблизких, давних пор.
В нём - лишь боль и это слово,
для меня совсем не ново,
Но во рту катаю снова
слово сладкое «Линор»...
Я шепчу, себя не слыша,
слышу только эхо с гор -
Эхо вторит мне: «Линор...»

Сел, вернувшись, у камина,
весь в плену тоски и сплина...
Только отхлебнул я джина -
зазвенело вновь стекло.
Угли трескались от жара,
а душа во мне дрожала,
Страх терзал меня, как жало...
«Это ветка бьёт в окно! -
Я сказал. - Какая тайна?
Там же нету никого!»
Ветер... больше ничего!

Всё ж сорвать неплохо б маску
с тайны, что я мнил опасной...
Подошёл к окну тотчас, но,
только ставень я открыл,
Как влетел в мою светлицу
Ворон - царственная птица,
Дней былых свидетельница
и пособница злых сил.
Молча он на бюст Паллады
сел, под сенью чёрных крыл,
Словно он всегда там был.

Позабыв про боли в сердце,
я смотрел смеясь, поверьте,
Как мой гость, в неверном свете,
будто это навсегда,
Так устроился с удобством...
И спросил его я просто,
Как желанного мне гостя:
«Как попали Вы сюда?
Как зовут Вас, Сын Плутона,
чёрной тризны тамада?»
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

Очень это было странно,
что ночной мой гость незваный,
Отвечал мне так туманно,
и вселился, как беда -
Не спросивши дозволенья,
сев на бюст без разрешенья,
И зловеще, без волненья,
каркнул мне в лицо... Когда,
С кем, и где это бывало?
Это что за ерунда?
Что за имя - «Никогда»?

Больше не добавив слова,
величавый и суровый
Он уставился так строго -
как палач ли, как судья...
И невольно вдруг забрезжил
луч воспоминаний прежних -
Где друзья, и где надежды,
что хранили нас тогда?
Всё ушло... и эта птица
возвратится в никуда...
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

Я, застывший, как от шока,
посмотрел в воронье око -
Мне бы разобраться только -
это приговор суда?
Нет, других он слов не знает,
Вороны не краснобаи,
Ни из ада, ни из рая
не посланник он сюда.
Перенял он это слово
от хозяев некогда...
Каркнул Ворон: «Никогда!»

Что он хочет, этот Ворон?
Он глядит недвижным взором,
И зловещих мыслей полон,
словно мёртвая вода...
Иль дрожат мои колени
от игры воображенья,
От дурного наважденья,
всплывшего из тьмы, со дна?
В бархат кресла погрузившись,
я безрадостно гадал,
Чем грозит мне «Никогда!»

И разгадку той шараде
я искал в вороньем взгляде...
Птица это ли, исчадье?
Глаз его горит слюда!
Все мы тени в этом мире,
все мы сгинем без следа.
И лаская кресла бархат,
я раздумывал со страхом -
Не восстать Линор из праха,
не вернуться ей сюда...
Не вернуться никогда...

Неожиданно, блистая,
будто искр света стая,
Пронеслись, в ночи растаяв,
лучших дней моих года,
Будто серафим - дыханьем -
утишил мои страданья...
«Так зачем твоё молчанье,
скоро ли души страда
Кончится? В том Божья воля,
эликсир забвенья дай!»
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

«Знаю, ты исчадье ада
и к прощению преграда,
Ты лишил меня награды,
что принёс мой ангел, да?
Будь ты проклят, Ворон вещий,
ты мне душу, словно в клещи,
Сжал, как враг людей извечный -
что ж, огню её предай!
Но скажи, есть в Галааде
благодать? Забвенья дай!»
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

«О, Пророк и злобный демон,
не смотри, что небо немо
Лишь одно к тебе есть дело -
зыбкую надежду дай,
Что за мира хрупким краем
повстречаю в светлом рае,
Деву ту, что наполняет
душу светом - навсегда...
Ту, что ангелы Линорой
кличут, во Святых Садах.
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

«Изверг ты! Тебе всё мало? -
молвил я ему устало, -
Вот и Солнце вроде встало,
ты ж вернись во тьму, туда,
Где царит лишь холод вечный,
и где ценят дар твой вещий -
Развлечения похлеще
ты найдёшь себе тогда!
Клюв из раны сердца вырви,
позабыть тебя мне дай...»
Каркнул Ворон: «Ни-ког-да!»

Знаю я - отродье ада
с бюста не слетит Паллады,
Нет, не сдвинуть с трона гада,
и вокруг густеет мгла...
Всё сидит он, не мигая,
свет из окон с тьмой мешая,
Тенью в душу прорастая,
и не сгинет никуда!
Пригвождён к ковру я тенью,
и не встану никогда...
Нет, не встану никогда!

Как-то поздно тёмной ночью,
я увлёкся чтеньем очень
Интересных старых книжек,
мной забытых с давних пор, -
И почти что спать собрался,
как в дверь кто-то постучался.
Еле слышно так стучался,
так стучался в мой затвор.
«То возможно чужестранец,
хочет вскрыть дверной затвор -
Чужестранец, а не вор».

Как тогда я вижу снова,
тот декабрь, что был суровый,
Свет от углей весь лиловый,
мерно падал на ковёр.
Как я ждал тогда рассвета;
в книгах всё искал ответа,
Без просвета, без просвета
в муках скорби по Линор.
По ушедшей светлой деве,
именуемой Линор -
Безымянной с неких пор.

Шелест и какой-то шорох,
блеск в моих оконных шторах
Вызывали страх и ужас,
неизвестный до сих пор;
Чтоб унять сердцебиенье,
я сказал для облегченья:
«То какой-то там прохожий
хочет, чтоб открыл я двор.
Поздний странник умоляет,
чтоб впустил его во двор,
Просто странник, а не вор».

Успокоившись немного,
подавив в себе тревогу:
«Господин иль Госпожа, уж
вы простите, что не скор!
Я вздремнул совсем немного,
а тут стуки у порога,
Вы стучали понемногу,
понемногу в мой затвор.
Я вас сразу не услышал» -
тут я взял, открыл затвор -
Темнота и стылый двор.

В темноте во мрак впиваясь,
весь дрожа и удивляясь,
Сомневаясь и терзаясь,
будто сплю я до сих пор;
Но спокойно всё вокруг,
и в тишине не слышен звук,
Только вдруг мне показалось,
кто-то там шепнул: «Линор»?
То я сам шепнул и следом
шёпот мне вернул: «Линор»!
Эхом отозвался двор.

В дом вернулся я несмело,
вся душа во мне горела,
Вдруг стучат совсем уж смело,
громче, чем до этих пор.
«Ну конечно, ну конечно
что-то в раме заскрипело.
Посмотрю я в чём там дело,
что-то глаз стал не остёр.
Пусть лишь сердце охладится,
и я выгляну во двор -
Нет, похоже, шорох штор!»

Только я раздвинул ставни,
как влетел в дом ворон плавно
И по полу шёл забавно,
так, что произвёл фурор.
В нём ни капли уваженья,
ни минуты сожаленья,
Словно лорд иль даже леди,
он на дверь свой кинул взор.
И над ней на бюст Паллады
сел и крылья распростёр -
Сел и крылья распростёр.

Вёл себя он так серьёзно,
что я рассмеялся слёзно,
Над его суровым взором,
опереньем и декором.
«И хоть череп твой плешивый,
ты, конечно, не трусливый,
Ворон, старый и паршивый,
коль пошёл в ночной дозор, -
Как зовут тебя в том царстве,
где Плутон несёт дозор».
Ворон каркнул: «Невермор».

В жизни не слыхал такого,
чтобы ворон каркнул слово.
И хотя ответ бессвязен,
был бессвязен, как и скор,
Нужно сразу согласиться,
ни одна доселе птица,
Даже зверь не исхитрится
поддержать ваш разговор.
Этот, сев на бюст Паллады,
встрял со мною в разговор,
Отозвавшись: «Невермор».

Там он, сидя одиноко,
мыслил вовсе не глубоко -
Видно, что одним лишь словом
он хотел мне дать отпор.
Ничего он не добавил,
даже перья не расправил -
Но когда я прокартавил:
«Птицам нравится простор -
Может, завтра, сей невежда,
снова выйдет на простор».
Ворон каркнул: «Невермор».

Он сразил меня при этом,
столь безжалостным ответом.
«У меня сомнений нету,
он явил свой кругозор.
От хозяина былого
затвердил всего два слова.
Тот порою, волей злою,
шёл судьбе наперекор.
Весь снедаемый тоскою,
пел судьбе наперекор:
«Уф-уф, невер - невермор».

Ворон так сидел кривлялся,
что я снова рассмеялся,
И, тотчас подвинув кресло,
на него направил взор,
Углубив удобней чресла,
я уселся в своё кресло,
Так мне было интересно
рассмотреть его в упор, -
Это дьявола исчадье,
рассмотреть хотел в упор -
И узнать про «Невермор»?

Я сидел себе, гадая,
ничего не возражая,
Этой злобной чёрной птице,
что смотрела мне в укор.
Так сидел себе, зевая,
в кресле, головой кивая,
Где свет лампы, чуть мерцая,
гладил бархатный узор.
Где свет лампы, чуть мерцая,
гладил бархатный узор.
Ворон каркнул: «Невермор»!

Я почуял что кадило,
благовония явило, -
То кадили ангелочки,
опускаясь на ковёр...
«Чай твой Бог тебя направил
и вслед ангелов приставил,
Чтоб вдыхал я благовонья
и забыл мою Линор;
Чтоб вдыхая благовонья,
я тотчас забыл Линор»!
Ворон каркнул: «Невермор».

«Ты пророк и дьявол - птица!
Ты пророк и дьяволица»!
Может, дьявол, может, ветер
зашвырнул тебя в мой двор,
Столь пустынный и чудесный,
на земле такой прелестной,
В дом мой всем чертям известный, -
так продолжим разговор -
Есть ли где бальзам забвенья? -
поддержи наш разговор»!
Ворон каркнул: «Невермор».

«Ты пророк и дьявол - птица!
Ты пророк и дьяволица»!
Умоляю небесами,
Богом, давшим нам простор -
Ты скажи душе несчастной,
может, где в стране Эдема,
Встречу я святую деву,
с чудным именем Линор -
Ту одну, что ангел божий
звал по имени Линор.
Ворон каркнул: «Невермор».

Я вскричал: «Ты друг иль птица,
нам пора с тобой проститься!
Убирайся прочь, где буря,
где Плутон несёт дозор!
Перьев мне твоих не надо,
прочь уйди, исчадье ада!
Не топчи ты бюст Паллады,
убирайся на простор»!
Не терзай мне больше сердце,
убирайся на простор»!
Ворон каркнул: «Невермор»!

Ворон наглый не взлетает,
убираться не желает.
Как уселся на Палладе,
так сидит там до сих пор;
Дьявол голосу не внемлет,
сделав вид, как будто дремлет.
В свете лампы тихо дремлет, -
тень ложится на ковёр;
И душа моя из тени
так и рвётся на простор.
Но не может - невермор!

В полночь мрачную, когда я,
в размышлении листая
Том причудливых учений,
в Лету канувших давно,
В омут дремы погружался, -
вдруг неясный звук раздался,
Словно кто-то постучался
в запотевшее окно;
«Это гость, - пробормотал я, -
постучал в мое окно,
Гость - и больше ничего».

Ах, как в памяти вдруг ожил
час декабрьский непогожий:
Умирающие угли
тень роняли на ковер;
Утра чая, как спасенья,
в книгах я искал забвенья
И от скорби исцеленья
по утраченной Линор,
Лучезарной юной деве
с райским именем Линор,
Безымянной с этих пор.

Шелковой пурпурной шторы
шелестящий грустный шорох
Ужасом меня сковали
незнакомым до того;
Трепет сердца унимая,
встал я, страхи усмиряя,
«Это гость, - все повторяя, -
у порога моего
Постучал в окно, плутая
возле дома моего,
Гость - и больше ничего».

Но душа окрепла вскоре
и, уж не колеблясь боле,
"Сэр - сказал я, - или Миссис,
оправданье мне одно:
Вы врасплох меня застали -
предавался я печали -
Вы столь тихо постучали
в поздний час в мое окно,
Что я Вас едва расслышал..." -
распахнул свое окно -
Тьма, и больше ничего.

Вперив взор в ночные тени,
грезам, полным опасений,
Тем, что смертный не решался
предаваться до сих пор,
Я отдался. Тьма молчала.
И ничто не нарушало
Тишины, лишь прозвучало
имя шепотом: "Линор".
Это я шепнул и эхо
воротило мне: "Линор"...
Только. Больше ничего.

В дом вернулся я устало,
вся душа во мне пылала...
Скоро стук я вновь услышал,
явственней, чем до того:
"Это, видимо, - сказал я, -
просто ставни застучали,
И причину подсказали
стука робкого в окно.
Ах, уймись, сердцебиенье,
тайна дома моего -
Ветер, больше ничего!"

Распахнул я ставни настежь,
и, как ввергнутый ненастьем,
Статный Ворон - символ дней,
что в Лету канули давно,
Без минуты промедленья,
безо всякого почтенья
В наглом самоупоеньи
миновал мое окно.
И, вспорхнув на бюст Паллады,
миновав мое окно,
Сел, и больше ничего.

Черный гость не шелохнулся.
Я невольно улыбнулся:
Так вальяжно и угрюмо
Ворон крылья распростер.
"Ты мечом не препоясан,
но не трусь, тут безопасно,
Гость суровый и безгласный,
что покинул царство гор.
Как зовут тебя в Аиде,
что сокрылся в недрах гор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".

Изумленный, не без страха,
складной речью важной птахи,
Замер я, хоть мало смысла
содержал ответ его:
Всякий может удивиться,
коль неведомая птица
Вдруг на бюсте угнездится,
залетев к нему в окно;
Птица ль, тварь на бюст садится,
залетев к нему в окно,
С кличкой странной "Nevermore".

Одинокий, (но не жалкий),
с бюста снова он прокаркал
То единственное слово,
как души своей клеймо.
В нем ничто не шевельнулось,
и перо не шелохнулось...
"И друзьями, - мне взгрустнулось, -
я покинут с давних пор,
А с рассветом Он растает,
как Надежда с давних пор..."
Молвил Ворон: "Nevermore".

Тотчас я застыл на месте,
столь ответ тот был уместен.
"Верно, птица, - я промолвил, -
повторяет сущий вздор,
Что молол хозяин прежний,
бившийся с Судьбою прежде,
Чем утратить все надежды,
и Судьбе своей в укор
Бормотал рефреном песню,
спетую Судьбе в укор:
Never, never, nevermore".

Ворон вел тропинкой зыбкой,
от печали до улыбки...
Сел я в кресло, созерцая
птицу, бюст, мое окно;
Я напряг воображенье,
в цепь слагая впечатленья,
Чтобы уяснить значенье
крика гостя моего,
Призрачной зловещей птицы -
гостя дома моего,
Каркнувшего: "Nevermore".

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Мнилось, запахом кадила
воздух в комнате сгустило,
Под незримым Серафимом
всколыхнулся вдруг ковер.
"О, бедняжка! - я вскричал, -
то Господь тебя послал,
Чтобы ты отсрочку дал
горьким думам о Линор;
Дай же мне глотнуть забвенья
по утраченной Линор."
Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Птица ль, дьявол! - я изрек. -
Зла исчадье, ты - Пророк,
Искусителем ли послан,
бурей ли тебя внесло;
Молви мне без промедленья,
обрету ли избавленье
В час кручины и сомненья,
остудив свое чело,
Дашь ли ты травы забвенья
остудить мое чело."
Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Птица ль, дьявол! - я изрек. -
Зла исчадье, ты - Пророк,
Ради Неба, что над нами,
ради Бога моего;
Я истерзанной душою
встречусь ли в Эдеме с тою,
Кого, может быть, не стою,
с моей ангельской Линор;
С той, одной, кого в Эдеме
ангелы зовут Линор,
Каркнул Ворон: "Nevermore".

"Это слово - знак разлуки,
птица ль ты иль символ муки;
Убирайся в ночь и в бурю,
в черный дьявольский простор,
Не страшней, чем эти грозы,
твои лживые угрозы;
Клюва своего занозу
вынь из сердца моего...
Пусть останусь одиноким,
прочь из дома моего!"
Каркнул Ворон: "Nevermore"!

И сидит он, не кивает,
и молчит, и не взлетает,
Оседлавший бюст Паллады
прямо над моим окном;
Лишь глаза его мерцают -
блики ада отражают,
Да свет лампы тень роняет
предо мною на ковер...
И душа моя, подобно
тени павшей на ковер,
Не восстанет - Nevermore.

В томный час полночных бдений,
полный рифм и совпадений,
я забылся, пав главою
на античный манускрипт;
странным снам предался было,
всё в них в сером цвете стыло,
вдруг в тиши - как это мило! -
дверной расслышал скрип,
чуть от крика не охрип:
кто там? гость никем не званный,
мрачный и суровый тип?!

Воскресят воспоминанья
вьюг декабрьских завыванья,
что живут в трубе каминной,
ночи ритм из всех колен
выдувая в темь шальную;
строчку за строкой минуя,
в них искал судьбу иную -
лик забытой мной Элен;
ей - средь ангелов обитель,
мне - лишь грех земной да тлен
без надежд и перемен.

Бред навязчивый, картинный
под тревожный всплеск гардинный,
вдруг он мне пробрался в душу,
в ней сомненья пробудив, -
как старик, губами шамкал,
как лакей, ногами шаркал,
не пропел, а зло прокаркал
незатейливый мотив;
странный гость - полночный див
на моем возник пороге,
страх в сознаньи породив.

Совладав с нелепым чувством,
разглядеть сумел я плюс в том,
чтобы встретить незнакомца,
душу распахнув ему:
кто б ты ни был - тень иль призрак,
скорбь-печаль на пышных тризнах,
смех средь шумных дев капризных, -
как сородича приму, -
шасть за дверь - ни зги не вижу,
только вкрадчивую тьму:
где же гость мой? не пойму!

Скрыть не мог недоуменья
я, повитый сонной ленью,
от мечтаний отрешился
и от ужаса сомлел,
попытался в ночь вглядеться,
подавляя страхи детства:
ну, куда же мог он деться,
гость? - с вопросом на челе;
вдруг: Элен! - меня пронзает,
уподобившись игле,
отзвук эха в гулкой мгле.

В дом вернулся, хлопнув дверью,
странному дивясь поверью
о ночном, бесплотном госте;
шум отчетливее стал,
так подумал: это, ловок,
ветер бьет в литавры створок,
я - объект его уловок; -
ставни окон тот листал:
от их шелеста устал,
а снаружи, как в экстазе,
ветер бился и свистал.

Вдруг в раскрытый зев фрамуги
он, простерший крылья-руки,
залетел, - как дьявол чёрный,
ворон ветхий, как завет,
по столу прошелся чинно
гордой поступью дофина,
здесь забытая Афина -
статуэтка сотню лет
коротала век свой пыльный:
сел на лоб ей; жду ответ,
а тому и дела нет.

Но, преодолев смятенье,
шагнул за черной тенью,
чей размытый, зыбкий абрис
в спёртый воздух был вплетен;
кто, - спросил, - мой гость надменный?
стражник врат ночных бессменный?
дерзкий дух, мне соплеменный?
ты ль покинул в скорбный день
царство мрачное Гадеса?
каркнул он (я вновь смятен):
я - Никто, я - просто Тень!

Вызывало удивленье
слов нежданное явленье
из луженой глотки птицы,
вдруг возникнувшей из снов;
под картавый детский лепет
каждый пусть в сознаньи слепит
образ зла, приведший в трепет
страстностью безумных слов,
принявший чело Афины
за основу всех основ:
я - Никто, мой путь не нов!

Темя оседлав богини,
он вещал, мол, вскоре сгинет
бренная душа людская,
превращенная в ничто,
канет в непроглядной мути;
мог ли он достигнуть сути,
коль пером не шевельнуть и
мысль питать пустой мечтой;
жизнь умрёт, - рёк я, - обуза
быстро свалиться с плеч той;
каркнул ворон: ни за что!

От такого предсказанья
дрожь меня, как в наказанье,
проняла единым словом
аж до самого нутра;
в тайном, призрачном мерцанье, -
думал, - так опал с лица я!
дикий возглас отрицанья
пробудил в душе тот страх,
пелену с ресниц содрав,
знать, мне мучиться догадкой
в ожидании утра.

Скорби тень в ночи скользнула,
опершись на спинку стула,
я смотрел в глаза пришельцу,
силясь в них найти ответ;
вновь исполненный раздумий
мыслил, что сулит за мзду мне
этот мрачный сверстник мумий,
сам похожий на скелет?
и готов ль с восходом солнца
он покинуть этот свет?
но прокаркал ворон: нет!

Веки тяжкие слипались,
и, воздевши кверху палец,
пригрозил за то я гостю,
что он в сердце мне проник;
зарываясь в шелк атласный,
вдруг себе представил ясно,
не найти любви прекрасной,
что ушла, в тиши, средь книг,
не увидеть, не услышать,
не познать - я снова сник, -
не коснуться хоть на миг.

Поступь чья в невнятно-гулких
отдалённых закоулках
моей спальни раздается?
то пришествие богов?!
даровать прошу бесстрастье
мне, - лишь в том предвижу счастье,
что избавлюсь от всевластья
той любви былой оков,
от Элен! - я к ним взываю;
гость, стряхнувши пыль с боков,
каркнул: бред! - и был таков.

Вещий ворон! - вновь кричу я,
взгляд его недобрый чуя, -
кто ты? - странник заплутавший
иль глашатай сатаны?
что пророчишь в чёрной стыни
ночи - вечные святыни
иль забвение в пустыне
ветхой, как завет, страны,
там, где, ворон, ты черпал
свой эликсир, творящий сны;
каркнул: смерть! - и хоть бы хны.

Восклицаю: проповедник,
что в своих туманных бреднях
произносит всё заклятья,
имя Господа хуля;
коль ты дерзкий провозвестник
мук душевных и телесных,
так ответь: средь сфер небесных,
обрету потерю ль я? -
лишь расслышал клич а-ля
вещий гость - посланец ада;
и разверзлась вкруг земля.

Вновь вскричал и властным жестом
указал: тебе не место
в моём доме, чёрный демон,
отправляйся в свой удел,
не роняй здесь оперенье,
что внушает лишь смятенье,
ни к чему все заверенья
в вечной дружбе; не у дел
клюв оставь, мне рвущий сердце,
и у боли есть предел! -
нет! - в ответ тот прогундел.

И с тех пор с особым чувством
наблюдаю, как над бюстом
мудрой греческой богини,
руша сон и застя свет,
крылья чёрные простёр он,
преисподней древний ворон,
что в мой дом пробрался вором,
тенью стал минувших лет;
как вернуть, что было прежде,
жду от спутника ответ,
зная, что возврата нет.

Как-то полночью глухою,
размышлял я сам с собою,
О познаниях забытых
мира странного сего;
Вдруг сквозь дрёму, утомлённый,
звук услышал приглушённый,
Будто кто стучится в двери,
в двери дома моего.
"Странник, - буркнул я, -
стучится в двери дома моего -
Странник - только и всего".

Ах, как в памяти ожило:
в декабря разгар то было,
На полу перед камином -
бликов гаснущий узор...
Как я утро ждал в ту пору! -
Но напрасно в книжном море
Утопить хотел я горе,
горе, смерть моей Ленор -
Лучезарный, светлый ангел,
с нежным именем Ленор -
Что умолкло здесь с тех пор.

И печальный, робкий шорох
в шёлковых пурпурных шторах
Полнил трепетом мне душу,
непонятно отчего;
И, чтоб сердца стук уняло,
встал я, повторив сначала:
"Некий путник умоляет
у двери впустить его -
Поздний путник умоляет
у двери впустить его; -
Путник, больше ничего".

Улеглось в душе волненье;
я отбросил прочь сомненья
И сказал: "Мадам иль сударь,
не подумайте чего;
Я, устав, вздремнул немного,
так простите, ради бога,
Был Ваш стук таким негромким,
стук в дверь дома моего,
Что я не был в том уверен".
Отпер двери - никого...
Мрак и больше ничего.

И глядел я в изумленьи,
полон страхов и сомненья,
Полон дерзостных мечтаний,
что не ведал до сих пор;
А ночная тьма молчала,
тишь ничто не нарушало,
Только слово прозвучало,
это я шепнул: "Ленор?"
И ответило лишь эхо
тихим шёпотом: "Ленор!" -
Вот и всё - весь разговор.

Я вернулся в дом устало,
хоть душа огнём пылала,
Слышу - вновь стучат и громче,
чем стучались до того;
"Ладно, - я сказал, - оставим;
это бьёт в окошко ставень,
Глянь-ка, в чём причина, парень,
стука странного сего.
Несомненно, что причина
стука странного сего -
Ветер, больше ничего".

Я к окну, тревоги полон,
открываю - чёрный ворон!
Птица древности священной,
чёрный ворон, чёрт возьми!
Он не сделал реверанса,
в дом влетев, не колебался,
С видом лорда или леди
взгромоздился над дверьми -
Сел на голову Паллады,
что висела над дверьми -
Вот и что-нибудь пойми!

Я не мог не подивиться
поведенью странной птицы
И, печально улыбнувшись,
говорю ему тогда:
"Хоть ты стар, угрюм и чёрен,
но уверенности полон,
Как же звать тебя, о ворон,
там, где чёрная беда
На брегах холодных ада
поселилась навсегда?"
Ворон каркнул: "Никогда!"

Изумило меня крайне,
неуклюжее созданье,
Хоть ответ его и глупым
показался мне тогда;
Ну, признайтесь, в самом деле -
у кого ещё сидели
Гости где-нибудь над дверью -
что за, право, ерунда!
Имя странное такое
слышал кто-нибудь когда -
Имя "Больше Никогда"?

А пришелец мой безмолвный,
как и бюст под ним спокойный,
Каркнув слово, смолк, как будто
душу всю вложил туда;
Тьма в глазах его глубоких...
я забылся в мыслях горьких
О друзьях моих далёких -
улетели навсегда... -
А к утру и он исчезнет,
как надежды - без следа -
Ворон каркнул: "Никогда!"

Задрожавши от волненья,
я промолвил: "Без сомненья,
Что хозяин птицы этой
был несчастный человек;
Птица только повторила
безысходные мотивы,
Что печально выводил он,
доживая жалкий век -
С угасающей надеждой
доживая жалкий век:
“Никогда уже, вовек”."

Хоть душе и было больно,
улыбнулся я невольно,
Сел в уютный бархат кресла,
подкатив его туда,
Где сидел пришелец странный,
изможденный и нежданный,
Гость зловещий, гость незванный -
что влекло его сюда?
Что за тайну он скрывает,
что сказать хотел, когда
Каркнул "Больше никогда"?

Так сидел в тиши я полной,
не общаясь с птицей злобной,
Чьи глаза, как пламень ада,
жгли надежды без следа;
И, склонясь на бархат темный,
светом лампы озарённый,
С грустью думал, удручённый,
об ушедшей навсегда;
Никогда головки нежной
не склонит она сюда -
Страшно - больше никогда!

Мнится: дымом вдруг поплыло
от незримого кадила,
Тихо ходят серафимы,
словно были тут всегда...
Тут вскричал я в исступленье:
"Бог мне дал бальзам забвенья!
Пей же тот бальзам целебный
и забудется беда;
Пей, и о Ленор ушедшей
ты забудешь навсегда!"
Ворон каркнул: "Никогда!"

Я вскричал: "Пророк иль демон!
Птица, дух ли - кто б ты не был,
Послан дьяволом иль бурей
занесло тебя сюда,
Облегчи, молю, мученья -
есть ли где бальзам забвенья?
Чтобы скорбные виденья
позабыл я навсегда -
Может где-то в Галааде,
иль в пустыне - не беда!"
Ворон каркнул: "Никогда!"

"О, пророк, - молю я, - демон!
Птица, дух ли - кто б ты не был
Небом, богом заклинаю,
чей всегда над нами взор -
Далеки сады Эдема,
но когда настанет время,
Сброшу ль я печали бремя,
встретив там мою Ленор?
Лучезарную, как ангел
с нежным именем Ленор?"
"Никогда!" - как приговор.

"Сгинь же демон, птица ночи!" -
крикнул я, что было мочи -
"Уходи обратно в бурю,
в ночь, где чёрная беда!
Знаков лжи твоей не надо -
перья чёрные с Паллады
Унеси к воротам ада,
прочь отсюда навсегда!
Вырви чёрный клюв из сердца
и исчезни навсегда!"
Ворон каркнул: "Никогда!"

И сидит он, как прикован -
над дверями чёрный ворон,
Он на бледный бюст Паллады
взгромоздился навсегда;
И глаза его мерцают,
словно демон там мечтает.
На пол тень его бросает
свет от лампы, иногда;
И из круга этой тени
дух мой - вот она, беда -
Не воспрянет никогда!

В час полуночья унылый,
в размышлениях постылых
Распахнул толстенный том,
в древность обратил свой взор
Задремал, заснул немного,
вдруг неясная тревога
Словно тихо постучалась,
в дверь у входа в коридор
Это гость, я чуть промолвил,
он у двери в коридор
Гость, а остальное вздор.

Был декабрь помню верно,
как и то, что ежеденно
Каждый уголек неверной
дымкой тень бросал как вор,
Страстно завтра ожидая
и напрасно текст пытая,
Оборвать печаль желая
о пропавшей, о Ленор,
Я молил о лучезарной,
о потерянной Ленор,
Не вернуть ее, все вздор.

Слышу штор я колебанье,
словно легкое шептанье
Захватил мое вниманье
страх неведомый, чужой,
Что же дальше - сердце бьется,
мысль одна во мне скребется
Это гость он ждет под дверью,
ждет, чтоб я пустил его
Запоздалый гость под дверью,
ждет, чтоб я пустил его
Гость, и больше ничего.

Оборвав души смятенье,
крикнул я, сдержав волненье, -
«Сударь, я сейчас открою...
иль, Сударыня... пардон
Дело в том, что задремал я,
и приход ваш проморгал я,
И не слышал, как стучались
вы настойчиво в мой дом,
Слышал лишь едва, поверьте», -
дверь я распахнул в свой дом -
Темнота была кругом.

Пристально я в ночь гляделся,
страх терзал мое мне сердце,
Страх, что, верил я, представить,
смертным вовсе не дано,
В этой тишине повисшей,
где ни звука я не слышал
Прозвучало явно слово,
ясным шепотом - «Ленор?»
Имя я шепнул, и эхо
повторило мне его
Эхо - больше ничего.

В комнату назад ступаю,
вся моя душа пылает
Скоро слышу стук я снова,
громче, чем звучал он до...
«Несомненно, - я промолвил, -
там за рамою оконной
Надо глянуть, что-то явно,
глянуть, только и всего
Надо сердцу дать уняться,
глянуть только и всего -
Это ветер, вот и все!»

Ставню дернул я в порыве,
в тот же миг взмахнули крылья
И, вышагивая важно,
Ворон как былого сон
Без малейшего волненья
и мгновений промедленья
Словно лордом он рожден -
воспарил к двери на трон
Выбрав троном Бюст Паллады,
что над дверью укреплен
Там уселся - сердце вон.

Этой птице изумляясь,
понял я, что улыбаюсь,
Этой мрачностью могильной
был я видно впечатлён
«Вижу хоть и носишь перья, -
я сказал, - ты без сомненья
Страшен словно древний Ворон,
странник от ночных брегов
Мне скажи свое ты имя,
лорд Аидовых брегов». -
«Никогда», - ответил он.

Испытал я изумленье
столь понятным изъясненьем
Пусть ответ не много значил,
хочешь верь или не верь.
Но со мной вы согласитесь,
повстречав такую птицу,
каждый может удивиться
птице, оседлавшей дверь.
Да еще и имя птица,
что венчает бюст и дверь,
Выбрала под стать теперь.

И сидит тот ворон строго,
повторяя одиноко
Лишь единственное слово,
изливая душу мне,
Ничего не добавляет,
смотрит, даже не моргает.
Я чуть слышно отвечаю:
«Без друзей, оставлен я -
Он уйдет, как все надежды,
что покинули меня».
Ворон вторит - «никогда».

Вздрогнул я от слов удачных,
и покой был мной утрачен
несомненно, я подумал,
нахватался слов он там,
Где, видать, его хозяин
несчастлив и неприкаян
Ношу лишь из наказаний
в песне изливал всегда,
Как поминки по надежде
песня тяжкая была.
Никогда, да, никогда.

Все же мне пока казалось
шуткой все, я, улыбаясь,
Сел напротив птицы в кресло,
прикатив с собой его,
В мягкий бархат погружаясь,
я задумался, пытаясь,
Чтоб видения связались
с вестником былых времен
С ненасытным и зловещим
вестником былых времен,
С тем, что мне накаркал он.

Так сидел себе, гадая,
но ни слова не роняя
Птице, чьи глаза, пылая,
сердце жгли в груди моё.
Весь в плену предположений,
я искал лишь положенья
У подушки в свете лампы,
наклоняясь головой,
Знал, я там под светом лампы,
наклоняясь головой, -
Милой лечь здесь не дано.

И тогда густым стал воздух,
словно серафим был послан
Чьё невидимо кадило,
чьи шаги звенят всегда.
Крикнул я: «Ты жалок, если,
взять хоть с ангелами вместе, -
Отложи свои ты вести,
дай забыться навсегда,
Захлебнуться тем забвеньем
и забыть Ленор тогда!» -
Каркнул Ворон: "Никогда".

О, пророк, созданье злое,
птица ты, иль что другое,
Искушен ли ты соблазном,
или брошен к нам сюда,
Лишь один непокоренный,
здесь в пустыне зачумленной
В доме, ужасом плененном,
истинно молю тебя:
Есть ли, есть ли в Гилеаде
тот бальзам, спасти меня?
Каркнул Ворон: "Никогда".

О, пророк, созданье злое,
птица ты, иль что другое,
Заклинаю небесами,
тем, что чтишь и ты и я:
Обещай душе ты грешной,
что в аду застряла здешнем,
Что обнять смогу я деву,
ту, что именем свята.
Что обнять смогу, конечно,
я Ленор, что мне свята!
Каркнул Ворон: "Никогда".

«Этим словом попрощайся, -
я вскричал, вмиг поднимаясь. -
Возвращайся с бурей вместе
ты к аидовым брегам
И перо, как смоль ночное,
не теряй из лжи покроя.
Я желаю лишь покоя,
трон оставь, покинь меня,
Клюв свой вытащи из сердца
и покинь скорей меня!
Каркнул Ворон: "Никогда".

И теперь не шелохнется,
лишь сидит и не качнется
С бюста бледного Паллады,
что мою венчает дверь.
И глаза его манящи,
он сидит, как демон спящий,
Лампы свет над ним струится
и на пол ложится тень,
И моя душа томится
от того, как пала тень,
Не восстать душе моей.

Час ночной тоской пропитан.
Я средь будничного быта,
В строках мудрости забытой
растворял свою печаль.
Вдруг внезапным, но негромким
звуком вздрогнули потемки
Там снаружи, словно в дверь
мне кто-то тихо постучал -
«Верно, гость ночной мне в двери
осторожно постучал.
Странник, ищущий причал».

Помню, даже слишком точно:
той декабрьской тихой ночью
Полутьма, камин, и угли
свет неяркий на пол льют.
Напряженно жду я утра,
зарываясь в книги, будто
Дать они способны в горе
безутешному приют
От раздумий о Леноре
(звали так любовь мою,
Что покоится в раю).

Словно шелест занавески,
шорох явственный и резкий,
Ужасом меня наполнил
небывалым до краёв.
Чтоб унять сердцебиенье,
прошептал я, как моленье:
«Это гость, не привиденье,
гость усталый ищет кров.
Путник страждущий нарушил
одиночество мое!
Человек, не тень Её!»

Взяв себя, не медля, в руки,
смело я пошел на звуки,
За испуг себя ругая,
крикнул: «Сэр или Мадам!
Право, я дремал! В смущеньи,
я прошу у вас прощенья,
Я поддался ощущенью -
стук ваш приписал ветрам!»
Но, открыв поспешно двери,
гостя не нашел я там!
Пусто, пусто было там!

Долго дверь держа открытой,
в ночь глядел я, с толку сбитый.
Мысли вдруг перемешались,
в голове - неясный вздор!
Доводило до отчаянья
недвиженье и молчанье,
И нарушил я молчанье,
слово вырвалось: «Lenore?»
Но мой шепот звучный эхо
возвратило мне: «Lenore!»
Я вернулся в коридор.

Снова в комнату вошел я,
с неспокойною душою.
Вскоре вновь раздался шорох,
громче, резче, чем тогда!
Звук неясный, шум нечеткий
за оконною решеткой! -
«Что ж, узнаем, кто пришёл к нам!
Разберёмся без труда!» -
Снова я обрел рассудок -
«Это ветер, не беда.
Духи - что за ерунда!»

Но, открыв, я бросил ставень.
Стук был слышен неспроста мне!
Вдруг влетел, забив крылами,
ворон - птица прежних дней.
И с величием, присущим
пэрам, лордам - власть имущим,
С гордым видом всемогущим,
тенью замер меж теней:
Врос над дверью в бюст Паллады! -
Взгляд зловещий - тьмы темней!
Ворон, птица прежних дней.

Лишь от страха я очнулся, -
удивился, улыбнулся:
Столь чудной, столь важной птицы
не встречал я никогда!
Этот взгляд его спесивый,
профиль строгий горделивый
Вмиг от грез моих пугливых
не оставил и следа. -
«Здравствуй, гость! Коль ты надолго,
как мне звать тебя тогда?
Каркнул ворон: «Никогда!»

Птицы речь меня смутила:
«Что за чудо, что за сила
Птицу эту научила
речи? Что за редкий дар?!»
Хоть и смысла нет в ответе,
все же, многим ли на свете
Приходилось звуки эти
слышать, без привычных «Кар!»,
От вороны, бюст Паллады
захватившей без стыда,
Коей имя - «Никогда»?

Но умолк недвижный ворон,
точно лжец он, точно вор он,
У людей укравший слово,
в угрызениях стыда.
Я сказал тогда, вздохнувши:
«Как и дружба дней минувших,
Улетит, крылом махнувши,
этот ворон завтра вдаль!
Улетит, как улетели
все надежды навсегда...»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Словно яркой вспышкой света,
странной точностью ответа
Поражен я был, так верно
он в слова мои попал!
Может, как свидетель боли,
чьей-то тягостной юдоли,
Может у людей в неволе
эту речь он услыхал? -
«От хозяина, чей голос
средь несчастий утихал,
Ворон это услыхал!»

Вновь в душе я улыбнулся,
осмотрелся, оглянулся,
И, придвинув кресло ближе,
сел напротив птицы той.
И задумался во мраке:
звуки были то, иль знаки?
Что же значило - узнать бы -
слово это? Как литой,
Ворон все сидел на бюсте
позабытой Девы той.
Девы, некогда святой.

Я молчал, а ворон древний
обжигающий и гневный
Взгляд вперил в меня, как будто
прямо в душу мне проник.
И душа моя томилась:
«Бред? Почудилось? Приснилось?
Кара ты, иль Божья милость?» -
я в усталости поник,
Вспомнив, что на бархат нежный
(Боже!) больше ни на миг
Не склонится светлый лик.

Шелест крыл раздался вскоре,
дым сгустился, словно в горе
Не презрел меня Всевышний,
и забвение мне шлет
С Серафимом легкокрылым,
с фимиамом из кадила:
«Прочь из сердца образ милый!
Пей забвенье, твой черед!
Пей забвенье! Пей, как ворон,
муки каторжные пьет!»
«Никогда!» - прокаркал тот!

«О, пророк, чужой, зловещий!
Ада ль ты посланец вещий,
Может, бес в обличье птицы, -
точно знаю, ты пророк!
Молви мне, найду ль забвенье,
обрету ль успокоенье?
Что сулит мне провиденье?
Бед моих скажи мне срок!
Этой скорбной страшной доли,
я молю, скажи мне срок!»
«Никогда!» - вещун изрек.

«О, пророк, исчадье ада,
молви, будет ли награда
Мне в раю, под сенью сада,
где эдемский бьет родник?
Молви, коль погибну скоро,
снова встретится ль Ленора?
Мне обнять мою Ленору
вновь удастся ль хоть на миг?!
Обрести мою Ленору
вновь удастся ль хоть на миг?!»
«Никогда!» - раздался крик.

«Что ж, пусть будет слово это
расставания обетом!
Прочь лети, проклятый ворон,
прочь в чернеющую даль!
Не теряя перьев черных,
чтоб от речи смутной, вздорной,
Чтоб от лжи твоей упорной
не осталось и следа!
Прочь лети, проклятый ворон!
Убирайся навсегда!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

И недвижим черный ворон,
все на бюсте том с тех пор он,
Как литой, при свете лампы,
древним демонам подстать.
Тень на пол легла проклятьем.
Ни молитвой, ни заклятьем
Думы черной не унять мне!
Боли страшной не унять!
И души из вечной тени,
бездне адовой подстать, -
Знаю - больше не поднять!

Как-то полночью ненастной,
утомленный и несчастный,
Я искал в трактате древнем
тайны мудрости былой.
Задремал, но был разбужен -
кто-то в дверь стучал снаружи,
Видно кров кому-то нужен -
нужен в этот час ночной.
«Гость, - подумал я. - Беднягу
стужа гонит в час ночной.
Это гость - никто другой».

Я как будто вижу снова...
На дворе декабрь суровый,
Свет мерцающий, багровый,
льется сквозь каминный створ.
Утренней я жаждал зори...
И в старинном книжном споре
Я не мог забыть о горе -
горе по моей Линор.
Деве светлой, что зовется
среди ангелов - Линор.
Здесь же нет её - с тех пор.

И под шелка странный шорох,
под дыханье ветра в шторах,
В душу, в сердце мне вселился
страх какой-то неземной.
Чтобы страхи усыпить я,
стал без устали твердить я:
Это ищет гость укрытья
в этот поздний час ночной.
Хочет гость найти укрытье
в это поздний час ночной.
Только гость - никто другой.

И, отбросивши сомненья,
поспешил я с извиненьем:
«Кто б вы ни были, надеюсь,
вы простите промах мой.
Я сквозь сон и непогоду
не расслышал стук у входа.
Тихим был ваш стук у входа,
входа в дом печальный мой».
Так сказав, открыл я настежь
двери в дом печальный мой.
Никого - лишь мрак ночной.

Долго, долго в тьму глядел я,
и отчаянно хотел я
Видеть то, что смертный видеть
не дерзал до этих пор.
Тьма, увы, не отвечала,
даже знака не подала,
Лишь из уст моих звучало
слово шепотом: «Линор!»
И, как прежде, только эхо
отвечало мне: «Линор!».
Лишь оно - с тех давних пор.

Я вернулся в дом устало -
вся душа моя пылала.
Вдруг я снова стук услышал,
но уже был громче он.
И сказал я: «В ставнях ветер
издает все звуки эти.
Раньше б надо мне заметить
и понять сей странный сон.
Тише, сердце, это ветер
мне навеял странный сон.
Это ветер - только он».

Я решил захлопнуть ставни -
вдруг навстречу вышел плавным,
Горделивым шагом ворон,
вестник древности седой.
И прошествовал так чинно, -
словно в доме был один он,
Словно всем здесь господин он -
прямо к двери в мой покой.
А потом на бюст Паллады,
что над дверью в мой покой,
Сверху сел - как символ злой.

Огляделся, встрепенулся,
я ж невольно усмехнулся -
Так была спесива птица,
и напыщенно горда.
И сказал я: «Древний ворон,
черный твой хохол оборван.
Ты, явивший сей декорум
из Полночных стран сюда,
Мне ль не скажешь имя то, что
нес из Полночи сюда?»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Изумился я немало
тем, как слово прозвучало,
Хоть и смысла в нем не видел
ни малейшего следа.
Да и как не удивиться,
если вдруг средь ночи птица
К вашей двери устремится
и усядется туда.
К бюсту белому над дверью -
и усядется туда.
Птица с кличкой «Никогда».

И сказав одно лишь слово,
черный ворон замер, словно
Все излил, чем полнил душу
эти долгие года.
И ни звука не издал он,
и пером не трепетал он,
Но едва пробормотал я
«завтра утром навсегда
Улетит он и исчезнет,
как надежды - навсегда», -
Он прокаркал: «Никогда!»

Точным поражен ответом,
я решил - случайность это,
Что единственное слово
ворон выучил, когда
Жил с хозяином несчастным,
тем, кого под роком властным
В бури час по вОлнам частым
за бедой гнала беда.
С тем, чей вечный плач венчала
слов унылых череда:
«Никогда, о, никогда!»

Утоляя интерес свой,
я слегка подвинул кресло -
Пододвинул ближе к двери,
бюсту, птице, сел туда.
В кресла бархатных объятьях
стал и так, и так гадать я,
Дар несет мне иль проклятье
черный ворон сквозь года.
Тощий, мрачный и зловещий,
черный ворон - сквозь года,
Криком странным «Никогда».

Только зря искал отгадки
я у этой птицы гадкой,
В чьем горящем взоре крылась
непонятная вражда.
Синий бархат приминая,
я сидел, воображая,
Как сидела здесь другая...
лампы свет горел тогда.
Но под светом лампы бархат
та, что вечно молода,
Не примнет уж - никогда!

Воздух в комнате сгустился,
фимиамом заструился...
То спустился с неба ангел...
Крикнул я себе тогда:
«О, несчастный! Это свыше,
в горе о Линор погибшей,
Утешение Всевышний
шлет на вечные года.
Пей же, пей забвенья чашу,
и утешься навсегда!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Я вскричал: «Пророк лукавый,
птица ты, иль злобный дьявол!
И грозою или адом
ты извергнут был сюда!
Темный одинокий гений,
ты не ведаешь сомнений.
В этом доме привидений
твоего я жду суда.
Есть ли, есть ли мне забвенье?
Я молю, скажи мне - да!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Я опять: «Пророк лукавый,
птица ты, иль злобный дьявол!
Ради Неба, что над нами,
и Того, кто нас создал.
Расскажи душе страдальной,
встречу ль я в Эдеме дальном
Деву с образом печальным,
что средь ангелов всегда?
И смогу ль ее обнять я -
ту, что вечно молода?»
Каркнул ворон: «Никогда!»

«Никогда?! О, демон злобный,
прочь отсюда в мир загробный!
Пусть тебя навек поглотит
Стикса темная вода.
И не смей ронять здесь перья,
символ лжи и недоверья,
И от бюста, рядом с дверью,
убирайся навсегда!
Вынь из сердца клюв и дай мне
одному страдать всегда!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

Черный глаз его сверкает -
не слетает, не слетает
С бюста бледного Паллады
ворон больше никогда.
И сидит завороженный
демон, в сон свой погруженный,
А под лампою зажженной
тень его лежит всегда -
И душа моя застыла
в этом круге крепче льда.
И не встать ей - никогда!

Как-то полночью ненастной
я склонялся, безучастный,
Над томами, что давно уж
не волнуют никого, -
В полудрёме я склонялся,
но внезапно стук раздался,
Будто кто-то постучался
в двери дома моего.
«Гость стучит, - пробормотал я, -
в двери дома моего,
Гость - и больше ничего».

О, я вспоминаю снова:
был тогда декабрь суровый,
Тень ложилась от камина,
словно призрак, на ковёр.
Ждал я утра как спасенья -
мои книжные ученья
Не давали мне забвенья
об утраченной Ленор,
Кого ангелы благие
все сейчас зовут - Ленор,
Безымянной здесь с тех пор.

В каждом шорохе портьеры
я со страхом суеверным
Слышал непонятный ужас -
раньше я не знал его;
Сердце громче застучало,
но я вновь шепнул устало:
«Это путник запоздалый
там у дома моего,
Умоляет о ночлеге
гость у дома моего,
Гость - и больше ничего».

И, в себя загнав тревогу,
колебался я недолго:
«Сэр, - сказал я, - или леди,
промедленья моего
Не судите: вы стучали
слишком тихо, и едва ли
Мог услышать вас в дремоте -
ведь не жду я никого».
Так учтиво извинившись,
дверь раскрыл я широко:
Мрак там - больше ничего.

В темноту взирая сонно,
долго я стоял смущённый,
Предаваясь грёзам, смертным
не доступным до сих пор;
Всюду тишь царила снова,
но в молчании суровом
Раздалось одно лишь слово -
мне послышалось: «Ленор!»
Это я шепнул, и эхо
повторило вслед: «Лено-о-о...»
Эхо - больше ничего.

Но, лишь в комнату вернулся -
снова сердцем содрогнулся:
Стук раздался, только громче,
чем минуту до того.
И сказал я: «Это что-то
бьёт в оконную решётку;
Посмотреть бы, чтобы чётко
сердце знало - страх его
Беспричинен: это ветер
чем-то напугал его,
Ветер - больше ничего».

И едва открыл я ставни,
в комнату вошёл державно
Чёрный Ворон - сама древность
была матерью его;
Не склонился он с почтеньем,
не промедлил ни мгновенья,
Гордо, будто лорд иль леди,
и с осанкою богов
Сел на бюст Паллады рядом
с дверью дома моего -
Сел - и больше ничего.

Ворон слабо шевельнулся;
я взглянул - и улыбнулся,
Видя важные манеры
чёрной птицы, и тогда
Я сказал: «Хоть ты ощипан,
но назвать тебя трусливым
Не могу. Скажи хоть имя,
что носил ты сам, когда
Жил ты в злой стране Плутона,
там, где Стикса берега».
Молвил Ворон: «Никогда!»

Показалось мне занятным
что-то в этом слове внятном,
Пусть в нём смысла было мало -
смысл излишен иногда:
Ведь и в нашем мире тленном
мы не можем откровенно
Своих мыслей сокровенных
высказать везде, всегда.
Птица или зверь ужасный -
кто пришёл ко мне сюда
С этой кличкой - Никогда?

Только чёрный Ворон снова
повторял одно лишь слово,
Словно душу изливая
в этом вечном «никогда».
Вспомнив все свои утраты,
бормотал я: «Гость пернатый,
Как друзья мои когда-то,
ты заутра навсегда
Дом мой всё-таки оставишь,
как надежд моих чреда». -
Он ответил: «Никогда!»

И ответ был столь удачен,
точен, безысходно мрачен,
Что я вздрогнул: «Это слово,
без сомненья, только мзда,
Только отклик на жестокость,
что хозяин одинокий
И гонимый злобным роком
твой испытывал всегда;
Рухнувших надежд и планов,
дней тоскливых чехарда
В этом слове - «никогда».

Я невольно содрогнулся,
через силу улыбнулся,
Головой скользнул с подушки
и опять взглянул туда,
Где сидела эта птица;
мозг заставил обратиться
К мысли, что в виски стучится:
«Что же этот демон зла,
Что же сей зловещий призрак
мог вложить в свои слова,
В эти «больше никогда?»

Я сидел, догадок полон,
но ни звука не промолвил
Птице, чьи сжигали сердце
мне горящие глаза.
Околдован чудной силой,
голову свою откинул,
Вспомнил я, как приходила
моя милая сюда...
Но на этот бархат рядом
голова ещё одна
Уж не ляжет никогда!

Мне почудилось, что в дом мой
Серафим явился строгий,
И звенела его поступь
даже на моих коврах.
Я воскликнул в исступленье:
«Бог послал мне искупленье!
Дай спасенье, дай забвенье
от любимой навсегда!
Пей, скорее пей забвенье,
чтоб забыться навсегда!»
Молвил Ворон: «Никогда!»

Я сказал: «Пророк! не спорю -
птица ты иль демон горя,
Искусителем ли послан,
бурей брошен ли сюда, -
Ты покинут, но бесстрастен;
о, как этот дом ужасен!
Но побег бы был напрасен -
не уйти мне никуда.
Так скажи, бальзам библейский
ты даруешь мне когда?»
Молвил Ворон: «Никогда!»

«Птица ль, демон ты - не знаю;
но скажи, я заклинаю
Небесами, что над нами,
Богом, с нами Кто всегда, -
Та душа, где ныне демон, -
там, в заоблачном Эдеме,
Встретит ли святую деву,
ту, чьё имя как звезда?
Встретит ли Ленор, кто ныне
там, где облаков гряда?»
Молвил Ворон: «Никогда!»

«Знак разлуки это слово, -
я вскочил и крикнул снова. -
Прочь отсюда, в ночь Плутона,
где всегда царит Беда!
Чёрное перо, как символ,
знак того, что был ты лживым,
Уноси отсюда живо,
дом оставь мой навсегда!
Призрак, вынь свой клюв из сердца,
убирайся в никуда!» -
Молвил Ворон: «Никогда!»

Никуда не улетая,
всё сидит та птица злая,
С бюста бледного Паллады
не уходит никуда,
И взирает так сурово...
От светильника ночного
На ковёр ложится снова
тени мрачная гряда.
И душа из этой тени,
что ползёт ко мне сюда,
Не восстанет никогда!

Как-то раз, в глухую полночь, -
слабый, бледный, утомлённый,
Я сидел в библиотеке
с фолиантом мудреца.
Задремал, вдруг кто-то стукнул
в дверь мою: "Видать, прохожий."
Кто-то в дверь мою стучался
и стучался без конца,
"Просто путник," - я подумал, -
"Просто путник стукнул в двери.
Ну, а больше ничего."

Было холодно и зябко
в декабре в моём домишке,
Догорал в камине уголь,
обливая светом пол,
Ждал я утра наступленья,
всё мечтая о Леноре,
О блистательной Леноре,
что и ангелам знакома,
Да забыта на Земле.
 
 

Шторы вяло шевелились,
пурпур их печалью веял,
Наполняя душу страхом
и чудовищной тоской.
Чтобы этот страх рассеять,
стал тихонько повторять я:
"Это только лишь прохожий,
просто путник стукнул в двери.
Ну, а больше ничего."
 
 

Я немного ободрился,
стало лучше мне, пожалуй,
Ни минуты не колеблясь,
произнёс я в пустоту:
"Кто бы ни был там, - простите, -
просто я вздремнул немного,
Вы столь тихо постучали, -
не расслышал, видно, я."
Настежь двери отворил я, -
не увидел никого:
Мрак и больше ничего.

Изумившись, испугавшись,
я смотрел во мрак с сомненьем,
Как мне грезилось отважно, -
так никто и не мечтал,
Тишина вокруг стояла,
но в ушах моих звенело,
Нежно слово прошепталось, -
имя дивное, - "Ленор."
Я его сказал средь мрака,
эхо слово подхватило, 
Ну, а больше, - ничего.

Тихо в комнату вернувшись,
вдруг почуял, - жар разлился
По груди моей и снова
кто-то сильно стукнул в дверь.
"Кто-то прячется, как-будто,
за окном в саду унылом,
Выйду, - гляну, - в чём там дело,
в чём секрет ночного стука,
Сердце малость успокою:
"Это ветер, только ветер.
Ну, а больше ничего."

Резко ставни отворил я, -
громко хлопая крылами,
В дом влетел огромный ворон, -
птица древняя, как мир.
Он презрительно скосился
на меня и с миной Лорда,
С миной Леди взгромоздился
на Паллады белый бюст.
Сел на белый бюст над дверью.
Ну, а больше, - ничего.
 

Снова я приободрился, -
улыбнулся важной мине,
И сказал: "Хоть ты без шлема
и, как вижу, без щита, -
Ты не трусь, угрюмый ворон,
путник ночи окаянной,
Имя как твоё в том царстве,
Что плутоновым зовётся?
Каркнул ворон: "Никогда"!
 
 

Изумился я, конечно, -
ворон древний ясно понял
Всё, о чём ему сказал я,
хоть и смысла не увидел
в том, что ворон прокричал.
Скорбь мою не облегчил он,
Но, и надо же сознаться,
что никто не видел птицы
Или зверя, что зовётся
очень страшно: "Никогда."
 

Ворон, взгромоздившись лихо
на Паллады бюст над дверью,
Произнёс одно лишь слово,
словно душу мне излил.
Ничего не каркнул больше,
он сидел, не шевелился,
И тогда сказал себе я:
"Все друзья мои далёко.
Этот - тоже уберётся,
взяв все помыслы мои".
Крикнул ворон: "Никогда"!

Дрожь по телу пробежала -
страшен этот чёрный ворон,
И сказал себе: "Наверно,
это всё, что ворон знает, -
Может быть, хозяин старый
научил его когда-то, -
Горько мучился от боли, -
бесконечной и бессрочной, -
И тогда его надежды
превратились в "Никогда."
Больше, видно, - "никогда."

Тут я снова улыбнулся,
подкатился вместе с креслом
К этой птице чернокрылой, -
что на бюсте у двери.
Утонул в подушках кресла
и ударился в раздумья,
Силясь тайну разгадать:
"Что хотел сказать мне ворон?
Грустный, тощий, неуклюжий, -
вещий ворон, громко каркнув
Мне однажды: "Больше, видно, никогда."

Я сидел, объятый тайной,
потерявшийся в догадках,
Я молчал, а чёрный ворон
жёг глазами сердце мне. 
Голова моя невольно
уронилась на подушку
Под мерцаньем света лампы. 
На нее своей головки
дева больше не положит,
Не положит никогда.
 

Мне внезапно показалось, -
воздух дымом стал клубиться,
Выходящим из кадила,
что качалось, как в часах
Будто маятник, который
раскачали серафимы, 
"Горе мне! - вскричал я громко, -
Бог даёт бальзам забвенья.
Чтобы впредь не вспоминал я
про ушедшую Ленор! 
Каркнул ворон: "Никогда"!

Вскрикнул я: "Пророк злосчастный!
Птица ль ты, а, может, дьявол?! 
Но ответь, во имя Бога
и небес, висящих грузно,
Расскажи душе несчастной, -
что ей в будущем дано?!
Обниму ли я в Эдеме
ту - прекрасную, святую,
Что и ангелам известна
там под именем "Ленор"?
Каркнул ворон: "Никогда"!

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

"Будь ты проклят - птица-дьявол!
Убирайся же отсюда!
Улетай в Плутона царство, -
там тебя, наверно, ждут!
Но - гляди! Не оставляй мне
ни пушиночки, ни перьев, 
Мой приют неосквернённый
оставляй, убравшись с бюста,
Вырви клюв из сердца, дьявол,
и лети, куда подальше"!
Каркнул ворон: "Никогда"!

Ночь прошла, а чёрный ворон
всё сидит на белом бюсте
Над дверьми, глазища вперив,
словно сатана, в меня.
На полу, - такой же ворон, -
в виде тени, сверху павшей,
И моя душа из круга
этой тени, - страшной тени, -
Не уйдёт уж никогда!
 
 

Когда тьма на землю пала,
своим мраком все подмяла,
Я зарылся в древних книгах.
Их читал и разбирал.
Сон сморил меня немного
и во сне вдруг у порога
Стук услышал я негромкий,
стук, который тихо звал.
«Кто-то ночью заплутал -
я сквозь сон пробормотал,
Гость, которого не ждал».

Был декабрь, непогода
и унылая природа,
И огонь в моем камине,
как маяк горел в ночи.
В книгах я искал забвенье
и души моей спасенье.
Без нее застыло время,
без нее померкли дни.
Нет, Ленора не вернется,
ее плоть внутри земли.
Ангел, дух ее спаси.

И неясное шуршанье
занавесок в моей спальне
Наводило темный ужас
в недра сердца моего.
Стук таинственный и странный
говорил мне неустанно:
«Заплутал я этой ночью
возле дома твоего.
Просто заплутавший путник
и не более того.
Мне открой свое тепло».

И прейдя в себя немного,
я ответил у порога:
«Не судите меня строго,
я немного задремал.
Думал я, тот стук, что льется -
это сердце мое бьется,
И поэтому с приемом
я немного опоздал».
Говорил, и в то же время
дверь жилища открывал.
Там лишь тьма. Но кто стучал?

Я смотрел во тьму тревожно,
тело пробивало дрожью,
Мысли путались, кричали
и пытались ускользнуть.
Тьма давила и молчала,
но вдруг имя прозвучало.
«О, Ленора» - я услышал
и потом лишь понял суть.
То сказали мои губы,
эхо ведь не обмануть,
Эхо может все вернуть.

Дверь закрыл я и вернулся,
только тут же обернулся,
Стук знакомый с новой силой
вдруг раздался от окна.
Видно ветер непоседа
с окнами ведет беседы,
Напугал меня ужасно
и избавил ото сна.
Это ветер, только ветер,
мне его слышна игра.
Прекратить ее пора.

Приоткрыл окно я смело,
в тот же миг в окно влетело
Что-то темное, как сумрак,
что-то древнее, как мир.
Безобразный черный ворон,
взгляд надменный злобы полон,
Посетил мое жилище,
разрешенья не спросил.
И на бюст Паллады важно
свое тело взгромоздил,
Там уселся и застыл.

Сидя гордо у порога,
на меня взирал он строго.
Улыбнулся я невольно
и сказал ему тогда:
«Древний ворон, черный ворон,
ты пощипан, но не сломан,
Ты живешь, где бродят тени,
где бушует пустота.
Назови мне свое имя
и зачем влетел сюда».
Молвил ворон: «Никогда».

Онемел я от такого
человеческого слова,
Очень ясно, без запинки,
он ответил мне тогда.
Не искал я смысл в ответе,
но на целом белом свете
Не видал я птиц подобных,
так вещающих слова.
Но не в светлом, в темном мире,
эта птица жизнь вела,
Ворон с кличкой «Никогда».

Он сказал одно лишь слово,
но как это мне знакомо,
Одним словом вылить душу
или приговор суда.
Боль, тоска, конец, начало
в этом слове прозвучало,
И опять шепнули губы:
«Не вернешься ты сюда.
Как друзья, надежды сгинешь,
испаришься ты с утра».
Молвил ворон: «Никогда».

И уже немного страшно
от ответов столь ужасных
Стало мне. И я подумал:
«В чем же кроется беда?
Видно тот с кем был он раньше,
никогда не видел счастья,
Рок судьбы и злые силы
шли по жизни с ним всегда.
Это слово, как молитву
ворон выучил тогда.
Это слово: «Никогда».

То улыбки, то печали
на лице моем играли.
Я в упор придвинул кресло,
глянул ворону в глаза.
Забываясь и мечтая,
я смотрел не отрываясь,
В своем кресле утопая,
думал думу без конца.
«Черный ворон, страшный ворон,
что вещает твой крик зла,
Крик ужасный: «Никогда».

Думал я о том, кто нагло
в дом ворвался мой нежданно
И теперь горящим взором
прожигал насквозь меня,
Страх и сумрак навевая,
мою голову склоняя
На подушек красный бархат.
Так любила и она
Со мной рядом опускаться.
Та счастливая пора
Не вернется никогда.

То ли кажется, то ль сниться,
серый дым кругом струится,
Мои мысли растворяет
ароматов пелена.
Пролетают Серафимы,
их шаги совсем незримы,
Это Бог мне шлет забвенье,
и я пью его до дна,
Чтобы кончились страданья
по ушедшей навсегда.
Молвил ворон: «Никогда».

Закричал я что есть мочи:
«Демон ты иль птица ночи,
Злою силой или ветром
был заброшен ты сюда.
Ты пророком стал больному
и страдающему дому,
Мне ответь, затянет раны
дух целительного сна,
Когда в Галладском царстве,
у святыни буду я».
Молвил ворон: «Никогда».

Закричал я что есть мочи:
«Демон ты иль птица ночи,
Нам обоим в этом мире
светит божия звезда.
Дай ответ душе избитой,
сможет ли она найти ту,
Ту, Линор, с которой рядом
только жизнь была полна,
И обнять ее в Эдеме,
слиться с нею навсегда».
Молвил ворон: «Никогда».

«Прочь лети, рожденный бездной,
забирай свой яд словесный,
Уноси свой облик черный,
не оставь здесь и пера.
Вырви клюв, меня сковавший,
отведи свой взгляд сверлящий,
И оставь мой дом несчастный,
где лишь скорбь и пустота.
Слейся с ночью, черный ворон,
чтоб не видели глаза».
Молвил ворон: «Никогда».

И сейчас сидит там ворон,
словно к бюсту он прикован,
И в его дремотном взоре
демон пляшет у костра.
И от этой древней птицы
как проклятье тень ложится
И врастает в пол корнями,
чтоб остаться навсегда.
И душа моя навеки
в той тени погребена,
Не воспрянет никогда.

В полночь, сквозь стену унынья,
слабый, рассыпаясь пылью,
Средь томов старинных сидя,
словно знаний охранитель,
Засыпав, склонясь к фолио,
слышу звук чуть различимый:
Кроткий чей-то стук раздался,
тихий стук в мою обитель,
«Это гость, - пробормотал я, -
алчет посетить обитель,
Мой полночный посетитель».

Этот образ вездесущий...
Помню, был декабрь гнетущий,
На полу плясали тени
в жаре тлеющих углей.
Пылко жаждая рассвета,
тщетно в поисках ответа,
Я тонул и вяз в страницах
книг - безмолвных палачей,
«Где Ленор?» - стонал я в небо,
то, что дало имя ей.
Больше ничего о ней.

И невнятный тихий шорох
шелка каждой алой шторы
Наполнял мне сердце страхом,
что не чувствовал давно;
Сердца панику смиряя,
одержимо повторял я:
«Это только гость нежданный,
там, у дома моего -
Просто это гость нежданный,
там, у дома моего;
Гость у дома, только и всего».

И тогда, собравшись духом,
не колеблясь ни минуты,
«Сэр, Мадам, меня простите, -
я приветствовал того,
Кто меня от дремы сладкой
оторвать решил украдкой, -
Вы так кротко постучались
в двери дома моего,
Сразу вас и не услышал», -
дверь открыл я: никого.
Тьма лишь, больше никого.

Глубоко во мрак взирая,
ничего не понимая,
В мыслях путаясь, сомненьях,
смертным знать что не дано;
Но молчанье верх держало,
говорить мне не давало,
В тишине, объятой мраком,
прозвучало лишь оно:
Имя с губ моих сорвалось...
эхо вторит мне: «Ленор?»
Только имя лишь одно.

В дом обратно я вернулся,
всей душою содрогнулся,
Вскоре стук раздался громче,
чем я слышал до того, -
«Это ветер, друг мой давний,
бьется в окон моих ставни,
Это ветер, гость незваный,
ломится в мое окно,
Это ветер рьяно рвется
в окна дома моего,
Ветер, больше ничего».

И когда, рукой дрожащей,
распахнул я ставни настежь,
Ворон, за окном сидящий,
вестник страха моего,
Без поклонов и приветствий,
в дом впорхнул, сорвавшись с места,
Словно Лорд он, или Леди,
у порога моего
Он воссел на бюст Паллады,
у порога моего,
Сел, и больше ничего.

Вид незваной черной птицы
вдруг заставил подивиться:
Мрачный фрак, и хлад могильный,
что за ним идет всегда.
«Хоть потрепан ты изрядно,
смотришься весьма забавно,
Так скажи мне, древний ворон,
там, где ночь царит всегда,
Как зовут тебя, о ворон,
на Плутона берегах?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Я ответу удивился,
слыша голос старой птицы,
Смысл был у слов его,
непонятный мне тогда.
Но нельзя не согласиться,
что не к каждому яви́тся
В мрачный фрак всегда одетый,
голова его седа,
Птица - зверь, чей друг - беда:
Ворон с кличкой «Никогда».
 

Но сидел он неподвижно,
и лишь слово было слышно,
Что, казалось, изрекала
его черная душа.
И ни звука не издал он,
и пера не уронил он,
«Я друзьям был покинут, -
бормотал я, - как тогда
Ты покинешь меня завтра,
ты исчезнешь в никуда».
Ворон вторил: «Никогда!»

Замерев опять в затишье,
речь его в ответ услышав, -
«Без сомнений, твои речи -
слова только череда,
Что изрек хозяин твой,
потерявший упокой,
Мраком мученик гонимый
как никто и никогда,
И свои надежду, веру,
под землею хороня,
Повторяя: «Никогда!»

Вид покой хранящей птицы
заставляет удивиться.
И свое придвинул кресло
против ворона тогда,
Опустившись в бархат алый,
стал я думать над загадкой:
Что за скрытый смысл таится
за словами летуна?
Что в рассказе кратком птицы,
черной птицы - крикуна
Значит слово «никогда»?

И в раздумья погруженный,
я сидел, как отрешенный,
Взглядом он сжигал мне душу,
как палящая звезда;
В памяти, как в сне, забывшись,
ниже головой склонившись
К бархату подушки алой...
Понимаю, как тогда,
К бархату подушки алой...
Понимаю, к ней она
Не склонится никогда.

Воздух вязнет, словно в иле,
словно в дыме от кадила,
Что встряхнуть с Небес спустилась
Серафимова рука.
«Это Бог тебя послал мне!
Ты, похоже, его ангел!
О Ленор воспоминанья
мрак избавит без труда!
Пей же, пей отвар целебный,
что излечит навсегда!»
Ворон молвил: «Никогда!»

«Ты! Пророк, исчадье ада!
Что, поведай, тебе надо?
Искусителем ли послан,
бурей выброшен сюда,
На пустынный берег чахлый,
где погибло много храбрых?
Отвечай мне только правдой!
Я обязан знать! Когда
Излечи́т меня от горя
Гелиадова вода?»
Он ответил: «Никогда!»

«Ты! Пророк, исчадье ада!
Что, поведай, тебе надо?
Мы же оба верим в Бога,
что придумал Небеса!
Расскажи душе скорбящей,
что смогу в Эдемной чаще,
Вновь увидеть ту, чье имя
пало с ангела крыла,
Деву ту, чьё имя пало
словно с ангела крыла!»
Каркнул ворон: «Никогда!»

«Ты не птица, мерзкий дьявол! -
крикнул я, пред ним вставая, -
Убирайся, символ бури,
на Плутона берега!
Прочь лети, исчадье тьмы -
ты лишь грязный символ лжи!
С бюста прочь! Один остаться
я желаю навсегда!
Вынь из сердца клюв свой черный,
убирайся вестник зла!»
Он ответил: «Никогда!»

Но сидел он и сидел,
и не дрогнул, не взлетел,
С бюста мраморной Паллады
не слетело и пера,
И глаза свои прикрыл он
словно спящий темный демон,
Тень свою на пол бросает
в свете тусклого огня;
Только душу, что в объятьях
злого духа воронья,
Не вернуть мне никогда!

Раз, вечернею порою, -
За окном - декабрь воет...
Я сидел над фолиантом,
Грезилось впотьмах...
Вдруг - какой-то стон занятный,
Стон ли веры непонятной
Или стон мечты невнятной
Слышится в ушах...
- Это странник или нищий
Ищет и ночлег, и пищи
Или: Вера - страх...

Ах, я помню этот вечер:
За окном - декабрьский ветер,
А в камине - уголь красный,
Умирая, чах...
Ждал волнующие зори,
О любви скорбел, Леноре.
Имя милой тихо вторил
Ангел в небесах...
Ты воскресни, о, Ленора!
Может, встреча будет скоро,
Или: Вера - страх...

Шёлковый, тревожный шорох
Шелестел в поникших шторах,
Смутным ужасом наполнил
Тишину в очах...
Чтобы сердце успокоить,
Веру спрашивал с тоскою:
- Кто стучит порой ночною
От судьбы в бегах...
Это гость мой запоздалый, -
Всё шептал я одичало, -
Или: Вера - страх?..

Кто б ты ни был за порогом,
Не суди меня так строго,
Прикорнул я тут немного,
Твой не слышал знак...
Скорбь моя всегда со мною,
Но тебе я дверь открою,
Обогрею и устрою,
Друг ты или враг?
Я и верил, и не верил,
Открываю настежь двери:
Пусто... Вера - мрак...

Никого передо мною,
Только буря где-то воет,
Неужели ты, Ленора,
Позвала - вот так!?
Неужели ты воскресла,
Друг прелестный, друг чудесный,
Ангел светлый и небесный,
Всей судьбы - маяк...
И: "Ленора!" - имя милой,
Эхо тихо повторило...
Или? Вера - мрак?!

В дом вернулся из потёмок,
Снова стук - силён и громок,
Стук настойчивый, тревожный:
Тиканье в часах...
- Этот стук в окно, пожалуй,
Или ставни - разболтало,
Или ветер, славный малый,
Блудит впопыхах...
Это - ветер, это - ветер,
Он тревожит всё на свете,
Или: Вера - страх?

Вот открыл окно отважно...
И ко мне походкой важной
Ворон чёрный и бесстрашный
Шёл, печатал шаг...
И на бюст Паллады прямо
Он взлетел, взмахнув крылами,
И в меня, как бес, упрямо
Свой уставил зрак...
Над дверьми сидел он гордо,
Знак судьбы моей и скорби,
Или: Вера - мрак?..

Чёрная, как эбен, птица
Не стремилась удалиться,
Вид её явил улыбку
На моих губах:
- Как нахохлен ты, дружище,
Но не трус ты, и не нищий,
Ты зачем в моё жилище
Рвался, сея страх?
Как зовут посланца ночи?
Ворон каркнул, что есть мочи,
Слышу: «Вера-прах...».

Изумил моё изгнанье
То пернатое созданье
Человечьим словом в клюве,
Словно на устах...
Я не понял это слово,
Но хотел услышать снова
Этот клик его суровый,
Карканья размах,
Этой птицы чернокрылой,
У которой, видно, было
Имя: Вера - прах...

И охваченный печалью
Думал я: «За дальней далью
Все друзья мои сегодня,
Все - на небесах...
Где ты, дней моих опора?
Утро явится и скоро
Ты меня покинешь, ворон,
Вещий ворон-страх..."
Вновь вещун меня окликнул,
И опять, опять он крикнул,
Слышу: «Вера - прах!».

Слышу я по воле рока
И не близко, не далёко,
Вещей птицы слово-клёкот
Здесь, в моих стенах...
Слов других не знает многих,
Знать её хозяин строгий,
Хороня свои тревоги,
Ожидая - крах,
Пел в плену невзгод ужасных,
Лишь один припев злосчастный,
Это: Вера - прах!..

Улыбнулся снова лестно
Этой птице неизвестной, -
Бюст Паллады ей насестом
При моих дверях...
И туда придвинул кресло,
Где устроил ворон место,
А подушки так прелестно
Мой уняли страх...
Стал ворочать эту думу:
Что вещал мне гость угрюмый
Криком: «Вера - прах!».

Вот сижу, объятый снами,
А напротив - ворон замер,
Словно дьявольское пламя,
Посылал в очах...
О, лиловая подушка,
Ты Леноре грела ушко,
Где теперь моя подружка?
В райских ли садах?
Ей сюда при всей сноровке
Не склонить теперь головки,
Ибо: Вера - прах!

Вдруг клубы увидел дыма,
Что кадили серафимы,
Оставляя след незримый
На моих коврах...
И вскричал я: «О, несчастный!
Бог послал мне не напрасный
Знак: забвенье - яд прекрасный
При таких делах...
Пей бальзам забвенья в горе
И не помни о Леноре...
Слышу: "Вера - прах!"

- О, пророк! Что в дыме плавал,
Ты иль птица, или дьявол,
Кем ты послан: бурей, роком,
Богом в небесах...
Ты ответь: на этой тверди,
В этой жуткой круговерти,
Что сильней и выше смерти?
Победи мой страх...
Жду ответа с нетерпеньем:
Есть ли здесь - бальзам забвенья?
Слышу: «Вера - прах!».

О, пророк ты мой злосчастный,
Или - дьявол ты опасный.
Ради сих небес прекрасных,
Ты развей мой страх...
Расскажи в моём ты горе
Правду о моей Леноре:
Обниму её ли вскоре
В райских я садах?
И в Эдеме, о, мой ворон,
Вместе буду ли с Ленорой?
Слышу: «Вера - прах...».

- Прочь, проклятый светоч муки!
Ты вещаешь знак разлуки,
О, приятель чёрной вьюги,
Всем надеждам крах...
Возвращайся в полог ночи,
Знать душа тебя не хочет,
Вынь из сердца клюв и очи,
Скорбь и вечный страх...
Уноси свои ты перья
От Паллады и от двери...
Каркнул: «Вера - прах!».

...Только ворон этот чёрный,
Наслаждается упорно
Белым мрамором Паллады
На её плечах...
Словно дьявол молчаливый,
Словно траурное диво, -
Свет от лампы сиротливо
Искрится в очах...
Тень его упала кругом,
Из неё душа для друга
Шепчет: «Вера - прах!».

В полночь, слабый и смиренный,
я задумался о бренном,
о значительном и странном,
о делах ушедших дней.
Я кивал в такт мыслям этим -
задремал, и вдруг заметил:
стук раздался на рассвете -
стук в дверь камеры моей.
«Просто стук», - пробормотал я.
«Кто-то там стучится в дверь -
просто гость ночной, поверь».

Как отчетливо я помню
тот декабрь холодный, знобный:
отблеск каждого в камине
уголька плясал, как зверь!
Жадны втуне ожиданья
прекращения страданий.
В фолиантах мирозданья
не сыскать замен потерь:
той единственной сиянья.
Ангелов прекрасных дщерь
не Линор уж нам теперь.

Образ зыбкий, нежный, сладкий,
шелестящий в каждой складке
штор меня вгонял украдкой
в страх, неведанный досель.
Помогая сердцу биться,
повторял: «Мне это снится!
Это просто гость стучится,
в дверь палаты, в кельи дверь,
полуночный гость стремится
в клетку камеры моей.
Просто гость ночной, поверь».

Крепок дух мой; руки сжал я,
прочь сомненья, гость нежданный:
«Господин ли, госпожа ли -
я прошу простить мне сей
нет, не повод - факт печальный;
задремал я - вы стучали
тихо-тихо, словно сжалясь
надо всей судьбой моей;
я едва расслышал, каюсь», -
и открыл я дверь скорей.
Ни движенья, ни огней.

Вглядываясь в эту темень,
я, напуган и растерян,
сомневаясь и надеясь,
так стоял: «Мечтать не смей».
Тишина во всеоружьи
все обволокла снаружи.
И - как-будто так и нужно,
что-то шелестело в ней.
Прошептал: «Линор?» я. Эхом
тень: «Линор!» вернулась мне.
Эхом праха и камней.

Я вернулся в мрак придела,
но душа во мне горела
и услышал вскоре стук я,
громче, яростней, сильней.
«Точно, - что-то, слышно четко:
за оконною решеткой,
может, ставни бьют чечетку? -
Тайну я постиг ночей.
Сердца дробь все тише; тайну
разгадал я всех ночей:
просто ветер стал сильней».

Не закрыл я ставни, верно!
Там, кокетливый и нервный
Ворон, поступью надменной,
знак былых священных дней,
взад-вперед ходил смиренный,
горделивый и почтенный,
с миной лорда, или леди
он влетел в чертог ко мне.
Взгромоздясь на бюст Паллады,
сел, и замер, тих и нем.
Так и замер, тих, и нем.

Черный, мрака ночи хуже -
воспаленный ум мой тут же
покорен был статью, стилем,
благородством, верь, не верь.
«Пусть поник хохол твой, ну же:
нет, не трус ты малодушный, -
мрачный, гордый Ворон дивный,
с Берегов Ночных Путей,
величаво ль твое имя,
как звучит, скажи скорей».
«Никогда», - ответил зверь.

Восхищен я был немало
тем, что птица понимала
все, хотя ответ сначала
показался глупым мне.
Кто столь знатен, что отмечен,
кто был удостоен встречи
с птицею, судьбы предтечей?
Дверь, Паллада, а на ней -
Ворон в камере моей.
Не увидишь в пляске дней, -
«Никогда» - имен странней.

Ворон, сидя одиноко
на недвижном бюсте, только
это слово без умолку
то добрей твердил, то злей.
Он вложил в него всю душу.
Я дрожал, но жадно слушал,
тишину, шепча, нарушил:
«Нет давно моих друзей;
завтра он меня оставит,
как надежды прошлых дней...»
«Никогда!» - ответил зверь.

Поражен необычайно:
тишину разбив случайно
без сомнений, чрезвычайно
ворон был мне тем милей,
что хозяин его прежний,
тяжким грузом безнадежным
нагрузил его небрежно
отблеском мечты своей,
тяжкой, выстраданной, нежной.
Всполохом мечты своей:
«Никогда и впредь - не верь!»

Ворон, - стильный, благородный,
покорял мой разум вольный,
плел гримасы на лицо мне,
нарекал смеяться, петь.
Не желая быть с ним рядом,
я приблизился к Палладе,
а потом (чего же ради?)
я напротив сел. Теперь
вдруг я понял, что хотел он
мне прокаркать через дверь
этим «Никогда не верь».

Так сидел я, нем в догадках,
что хотела-то украдкой
сообщить мне птица гладкой
речью, сплошь из давних дней.
Что она еще сказала?
Голова ее лежала
ровно здесь; я тот же бархат
прижимал, что раньше ей
только ей - Линор - подвластен
был. Но горечи потерь -
никому теперь, поверь.

Дальше - больше, дух сгущался;
как кадилом на причастье
Серафимы гнали счастье
и плясали у дверей.
«Неужели, - я воскликнул, -
иже здесь, в каморке никлой
мне даровано прощенье
от Линор и от потерь?» -
Да забудь ты все, что было,
пей, до дна забвенья, пей:
«Никогда», «Всегда», «Теперь».

«Птица ль ты, исчадье ль ада,
ты ниспослан мне в награду.
Бури вестник ли, парада, -
Царь, Господь, или плебей,
осуши, неустрашимый,
океан и гор вершины
преврати в пустыню счастья,
да скажи же мне скорей:
где найти бальзам забвенья,
расскажи же мне скорей?»
«Никогда!» - ответил зверь.

«Птица ль ты, исчадье ль ада,
ты - пророк, моя отрада,
ты ниспослан небесами
и богами, верь, не верь.
Успокой души страданья,
посули мне адом, раем,
мимолетное свиданье:
ангелов прекрасных дщерь,
мне обнять дано, я знаю,
ангелов прекрасных дщерь...
«Никогда!» - ответил зверь.

«Стань же знаком расставанья;
птицей зла, - как на закланье
я орал. - Ты, гость незваный,
убирайся прочь, злодей!
Убирайся к бурям, к далям,
чертов дурень, ты все лгал мне,
Камня не оставь на камне
от больной души моей.
Клювом - в сердце; ноет рана.
Прочь из камеры моей!» -
«Никогда!» - ответил зверь.

Неподвижный, величавый,
он сидел, как и сначала,
и из глаз его струился
мрак, как дьявольский елей.
Лампа на пол свет бросала.
Круг, и в круге - тень плясала.
Черный ворон. Клетка дней.
Сам себя я запер в ней.
Мне из камеры моей -
нет, не вырваться теперь.
Ни-ког-да не верь. Не верь.

В час полночный и унылый
жить едва хватало силы,
Я, клонясь над книгой древней,
чтоб забыться от тревог,
Задремал, но осторожный
стук развеял сон тревожный,
Мне подумалось: прохожий
в дверь мою стучаться мог:
«Это путник запоздалый
в дверь мою стучаться мог -
Путник - он устал, продрог».

Ночь декабрьскую поныне
помню ясно, - жар в камине
Остывал; от углей тени
на полу плели узор.
Ждал я утро с нетерпеньем,
тщась найти в полночном чтеньи
Для себя бальзам забвенья
об утраченной Ленор,
Той, что ангелы назвали
лучезарною Ленор,
Безымянной с этих пор.

Отзывался каждый шорох
шёлковых пурпурных шторок
В сердце раненом тоскою,
незнакомой до того.
Чтоб унять сердцебиенье
и рассеять наважденье,
Бормотал я: "Без сомненья,
гость у дома моего", -
"Запоздалый гость стучится
в двери дома моего, -
Гость, и больше ничего»

Усмирив недоумнье,
я сказал через мгновенье:
«Кто б ты ни был, гость случайный,
не сердись из-за того,
Что не сразу стук расслышал, -
задремал я, так уж вышло.
Ты стучал почти неслышно
в двери дома моего», -
Так сказал я, открывая
двери дома моего, -
Там же - тьма, и ничего.

Всё смешалось в тьме кромешной:
страхи, грёзы и надежды,
То, о чём подумать смертным, -
грех великий до сих пор.
Мне в ответ - ни звука даже,
только тьма чернее сажи,
Повинуясь некой блажи,
я шептал: «Ленор! Ленор!»
Мне в ответ шептало эхо
в тишине «Ленор! Ленор!»
Только эха тихий хор.

Я в тепло вернулся зала,
пламя сердце мне сжигало,
Вдруг услышал стук я снова,
громче первого, того.
«Кто тревожить ночью станет
и стучать негромко в ставни? -
Захотелось моментально
тайну выяснить всего,
Чтоб от сердца отлегло,
тайну выяснить всего; -
Ветер, больше ничего!»

Ставни я раскрыл, - мгновенно
ворон древний и священный,
Шумно хлопая крылами,
в комнату влетел. Его
Вид надменный был и важный;
оглядев меня вальяжно,
Он взлетел на бюст Паллады,
выше двери. И с него,
Словно лорд, окинул взглядом
стены дома моего.
Сел он, только и всего.

Волю дал воображению
я, взглянув на оперенье
Птицы, что черней эбена,
так надменна и горда.
Улыбнулся потаённо
и сказал: «Не бойся, ворон,
Странник с берега Плутона,
где угрюмая вода,
Как зовут тебя, ответь мне,
коль явился ты сюда.
Ворон каркнул: «Никогда»

Изумлён был до предела, -
как пернатое сумело
Разуметь людское слово,
хоть душе моей тогда
Древней птицы откровенье
не дало успокоенья,
Я представил удивление
тех, кому бы без труда
Древний ворон, сев над дверью,
вдруг прокаркал без труда
Имя птицы «Никогда».

Древний ворон отрешённо
вторил с бюста, будто с трона,
То таинственное слово,
что в душе носил всегда.
Ни единого движенья
в гладком чёрном опереньи -
Я шептал: «В страну забвенья
улетели без следа
Все друзья, - а утром, ворон,
ты отправишься туда». -
Он ответил «Никогда».

В дрожь меня повергло снова
отчеканенное слово.
Я сказал: «Не сомневаюсь,
он твердит его всегда.
Знать, его владелец прежний
о несбывшихся надеждах
Песню пел, где неизбежно,
как протёкшая вода,
Все мечты его о счастье
унесла навек нужда.
Им не сбыться «Никогда».

Улыбался я украдкой
птице с царственной повадкой.
И, придвинув кресло к двери,
я за нею наблюдал,
В мягком бархате подушек
я сидел и сердце слушал,
И гадал, - ну почему же,
прилетевший как беда,
Этот ворон неуклюжий,
вещий, страшный, как беда,
Мне прокаркал «Никогда».

В кресле я сидел безмолвно,
а зловещий чёрный ворон
Жёг меня горящим взором,
словно тайну разгадал,
Ту, что до сих пор не знаю, -
почему, волной спадая,
Прядь волос её златая
мягким шёлком никогда
Не коснётся больше кресла,
как бывало иногда,
Не коснётся никогда.

Мне казалось, белым дымом
из кадила Серафима
Наполнялся воздух зала,
Бог прислал его сюда,
Чтоб в тягучем фимиаме,
по ковру скользя ступнями,
Мне забвение в бальзаме
дал, навеки, навсегда,
Я Ленор в одно мгновенье
позабыл бы навсегда.
Ворон каркнул «Никогда».

Крикнул я: «Вещун проклятый,
ангел или вестник ада!
Рок зловещий или буря
занесли тебя сюда,
Отвечай, - бальзам забвенья
от унынья и смятенья
Где найти, чтоб за мгновенье
скорбь исчезла без следа.
Умоляю, назови мне
эти страны, города.
Ворон каркнул «Никогда».

Крикнул я: «Вещун проклятый,
ангел или вестник ада!
Заклинаю небесами,
Богом, чья любовь свята,
Ты ответь душе смятенной,
суждено ли ей в Эдеме
Ту обнять, кто незабвенна
и прекрасна, как звезда,
Лучезарную Ленору? -
Что прекрасна, как звезда.
Ворон каркнул «Никогда».

«Ах ты, дьявольская птица,
нам с тобой пора проститься -
Улетай на берег тёмный,
где угрюмая вода!
Вон из дома, бюст не место
лживой птице для насеста!
В одиночестве свой крест я
пронесу через года!
Ты свой клюв из сердца вырви,
убирайся навсегда!»
Ворон каркнул «Никогда».

Древний ворон в чёрных перьях
до сих пор сидит над дверью,
С бюста бледного Паллады
в свете лампы, как всегда,
Тень его на пол ложится,
и моей душе не скрыться,
Не уйти от взгляда птицы
ей на долгие года:
Душу заточил в темницу
он на долгие года,
Ей не выйти - никогда!

Как-то ночью злой и дикой
я сидел, больной, безликий,
над учёной нудной книгой
из забытого старья.
И пока клевал я носом,
разрешая все вопросы,
вдруг нездешний странный шорох
озадачил враз меня -
странный визитёр как будто
скрёбся в дверь, судьбу кляня,
думая, что нет меня!

Тут же я и вспомнил сразу
про декабрьскую заразу,
мёртвые лежали тени,
призрачный свой свет храня.
Дрожь хотел я снять напрасно,
понимал, что всё ужасно.
Книги мне сказали ясно -
из-за Ленор грусть моя,
редким ангелом небесным
ты была, Ленор моя.
И теперь ты без меня!

Никогда ещё доселе
так душа не билась в теле
и багряных драпировок
стал внезапно цвет линять.
Сердце мчалось, как в погоне
и казалось, мир весь стонет.
Успокаивал напрасно
я себя, судьбу виня, -
"Это визитёр и только,
визитёр, порог браня".
Рвётся, будто нет меня!

"Сэр, - сказал я, - или Леди,
прекращайте ваши бредни!
Вы зачем ко мне скребётесь
так, как будто нет меня?
ведь напрасно, я же слышу
и надеюсь - вас увижу,
распахну вот дверь пошире,
на себя прошу пенять."
Дверь рванул я что есть силы -
ни единого огня.
Тьма смотрела на меня!

Вглубь смотрел я тьмы извечной,
удивляясь бесконечно.
Ни один ещё из смертных
так не бредил до меня.
Тьмы ещё такой глубокой
смертного не знало око.
Лишь "Ленор!" - такому слову
я и был способен внять.
Тьма шепнула эхом ночи -
"Ленор!" - злом мой дух тесня.
Так, как будто нет меня!

На душе носились тени,
мне казалось, что я пленник.
Вновь я слышал странный скрежет,
поразивший так меня.
"Ну, конечно, - я промолвил, -
это в окна бьются волны,
если бы только рассмотреть мне,
кто это, при свете дня -
если бы сердце успокоить,
и узнать при свете дня -
кто же мучает меня?!"

Тут окна открыл я створку -
вдруг, уверенно и юрко,
заскочил косматый Ворон,
душу страхом мне проняв.
И хозяйственно и просто,
видно, прилетел с погоста,
он как лорд, а может леди,
отряхнулся, как в сенях,
и вспорхнул на бюст Паллады,
взмахом крыльев осеня.
Сел и глянул на меня!

И бесстрашной чёрной птице
мне хотелось поклониться.
Дел как будто похоронных
мастер посетил меня.
"Крест привычней для обряда, -
я сказал, - там верность надо!
С берегов какой ты Ночи,
Ворон, посетил свет дня,
как зовут тебя в том мире,
где Плутон тебе родня?"
Ворон каркнул: "Нетменя!"

Удивлён был я, признаться,
как так можно называться?
И ответ конечно значил,
что он знал всё про меня.
Как тут можно согласиться,
что какая-то там птица,
точно зверь мне неизвестный,
скрёб, хозяина маня,
чтобы вскочить и сесть повыше,
моё сердце леденя?
Странной кличкой "Нетменя!"

И сидел он одиноко,
Ворон, месте на высоком.
И одним лишь только словом
он запасся для меня.
Ничего не знал он больше,
стало мне втройне тут горше.
Я тогда шепнул невольно:
"Верность прошлому храня,
помню я друзей ушедших,
утром он уйдёт из дня!"
Ворон каркнул:"Нетменя!"

Был ответ, признаться, точен,
хоть безумен среди ночи.
"Без сомнения, - сказал я, -
это хуже, чем петля.
В чьих руках была ты, птица,
чтобы так вот усомниться?
У кого ты научилась
лгать так, душу мне казня?
Без Надежды и Просвета
лгать так, душу мне казня,
зная лишь, что нет меня?!"

Но бесстрашной чёрной птице
мне хотелось поклониться.
Взял я стул и сел поближе,
душу грея у огня.
Ворон же молчал на бюсте,
мне казалось, стал он грустен.
Тень чернела на портьере,
птица слушала меня.
Я молчал и думал только,
как слова его понять?
Древний клёкот: "Нетменя!"

И терялся я в догадках,
был в душе осадок гадкий.
Будто кто-то хитрый очень
мою душу разменял.
Разделил меня на части,
чтоб я стал на всё согласен.
Посадил меня под лампой,
весь мой образ оттеня.
Так меня подвинул к лампе,
весь мой образ оттеня,
будто вправду нет меня!

Воздух стал тяжёл и вязок,
я искал в душе подсказок.
Серафим ли вдруг явился,
чтобы испытать меня?
"Говори же, вестник неба,
Богом посланный, кто б ни был, 
от Ленор ли весть твоя?!
От Ленор, бедняжки этой,
для меня принёс ответы,
остальное утая?!"
Каркнул ворон: "Нетменя!"

"Что же здесь, ответ ли горький
или же безумие только?!
Ты пророк, а может, демон,
послан, чтоб мой дух отнять?!
Так-то вот, по свету бродишь,
жертву новую находишь,
в этот дом ты только Ужас
за собой привёл, гневя!
Что хотел сказать ты, Бездна,
эту тайну так храня?!"
Ворон каркнул: "Нетменя!"

"Что же здесь, ответ ли горький
или же безумье только?
Ворон, дьявола посланник, -
с Богом мы при свете дня -
ты с душой той, грустной очень,
что проплакала все очи,
что зовут Ленор все духи,
вновь соединишь меня?!
Что зовут Ленор бедняжкой,
вновь соединишь меня?!"
Каркнул Ворон: "Нетменя!"

"Будь ты проклят словом этим,
так ты мне и не ответил!
Прочь иди в свою темницу,
где Плутон держал тебя!
Хватит каркать ложь напрасно,
если ничего не ясно.
Хватит! Прочь лети отсюда,
больше не тревожь меня!
Клюв мне вытащи из сердца,
перья тут не смей ронять!"
Каркнул Ворон: "Нетменя!"

Ворон прочь не улетает,
будто про меня всё знает.
Так на бюсте он Паллады,
всё над дверью, у огня.
Взгляд его чернее ночи,
словно демон он летучий.
Тень его ложится на пол,
не боится света дня,
и душе моей из тени,
заточившей тут меня,
не подняться Никогда!

Так случилось, ночью темной
я, раздумьем утомленный
Взор склонил над старой книгой,
здесь забытой навсегда.
В сон я тихо погружался,
но внезапно звук раздался
Словно кто-то постучался,
постучал в мои врата.
Я промолвил: "Это гость лишь
постучал в мои врата;
Гость, но это ерунда".

Эту ночь я помню ясно:
то декабрь был ненастный,
Из камина дым бесстрастный
шел как теней череда.
Ждал я с горечью рассвета;
в книгах я искал ответы,
Чтоб печаль исчезла эта
по любимой мной Рэда.
Той, которую лишь ангел
называет вновь Рэда,
Здесь забытой навсегда.

Шорох траурного шелка
так неслышно, но так звонко
Изнутри немым кошмаром
наполнял меня тогда.
И свой страх унять желая,
встал я, тихо повторяя:
"Это только гость, я знаю,
постучал в мои врата.
Запоздалый гость незванный
постучал в мои врата,
Гость пришел ко мне сюда."

За дверями было глухо,
так что я воспрянул духом,
И воскликнул: "Сэр иль Леди,
так случилось, что когда
Я в дремоте полуночной
в сон склонил устало очи,
Постучались тихо очень
вы в закрытые врата!
Я едва расслышал стук ваш", -
я открыл свои врата.
Там лишь тьма была, о да!

Глубже взгляд во тьму вонзая,
замер в ужасе сгорая,
Весь в сомненьях, не терзавших
никого и никогда!
Не давала тьма ответы,
в тишине храня секреты,
Слово лишь звучало где-то;
тишь шепнула мне: "Рэда?"
Это я шепнул, и эхо
мне ответило: "Рэда!"
Вот что слышал я тогда!

Я вернулся в сумрак зала,
но душа моя сгорала,
Вскоре снова стук раздался,
только громче, чем тогда.
Я сказал: "Конечно, это
лишь окно чем-то задето.
Мной разгаданы секреты
без особого труда;
Успокою сердце, тайну
разгадал я без труда:
Это ветер, как всегда!

Резко ставни приоткрыл я,
шумно вдруг расправив крылья,
Ворон в дом влетел, рожденный
в стародавние года.
Не склонившись в уваженьи,
не теряя ни мгновенья,
С превеликим самомненьем
на мои воссел врата.
На Паллады бюст, что сам я
ставил на мои врата
Сел, как будто навсегда!

Черной птицы вид суровый
мне вернул улыбку снова,
Ведь вела себя так строго,
и была очень горда:
"Превосходишь ты величьем
всю свою породу птицью,
Мрачный ворон, ты оттуда,
где царит Плутон всегда,
Так скажи мне, как зовешься
там, где мрак царит всегда?"
Каркнул ворон: "Никогда".

Изумился я ответу,
что дала мне птица эта,
Хоть и был лишен он смысла;
речь ее была чужда,
Но ведь нужно согласиться,
с кем еще могла случиться,
Чтобы в дом влетела птица,
села сверху, на врата,
Птица или зверь угрюмый
села сверху на врата,
С кличкой странной "Никогда".

Ворон же глядел сурово,
был готов промолвить снова
То единственное слово,
что запомнил он тогда!
Неподвижный, молчаливо
он глядел во тьму тоскливо,
И сказал я: "Как друзьями
я был брошен навсегда
На заре с моей надеждой
упорхнет он навсегда".
Каркнул ворон: "Никогда".

Услыхав ответ удачный,
я застыл в безмолвьи мрачном,
И промолвил: "Несомненно,
он запомнил без труда,
Что хозяин омраченный
вторил слову обреченно,
Словно приговор для счастья,
что погибло навсегда;
Мрачный реквием надежде,
что погибла навсегда,
Слышал в этом "Никогда".

Птицы важной вид суровый
мне вернул улыбку снова,
И решил подвинуть кресло
ближе к птице я тогда,
В кресло силясь опуститься,
я невольно стал дивиться,
Что в виду имела птица,
прилетевшая сюда,
Птица мрачная, худая,
прилетевшая сюда
В этом мрачном "никогда".

В кресле я сидел тоскливый,
размышляя молчаливо,
Пока ворон своим взглядом
прожигал меня тогда.
Размышляя над загадкой,
в полусне на бархат гладкий
Я прилег в дремоте сладкой,
как в счастливые года.
Но она на этот бархат,
как в счастливые года,
Не склонится никогда.

Мне вдруг стло ясно мниться,
что кадильный дым струится,
Я уидел серафима,
что сошел ко мне сюда!
И воскликнул: "О несчастный,
это наш Господь Всевластный
Шлет покой от муки страстной,
и забвенье навсегда!
И, приняв его, забудешь
о любимой навсегда".
Каркнул ворон: "Никогда".

Я вскричал, я начал злиться:
"Ты пророк иль дьявол, птица?
Искусителем иль бурей
пригнан ты ко мне сюда,
Я избавлюсь от уныний
в царстве мрака и пустыни,
Там, где правит ужас ныне?
Я молю, ответь мне "да".
Обрету мир в Галааде?
Я молю, ответь мне "да"!
Каркнул ворон: "Никогда".

Я вскричал, я начал злиться:
"Ты пророк иль дьявол, птица?
Ради Бога, пред Которым
мы склоняемся всегда,
Дай ответ душе несчастной,
я смогу в Раю прекрасном
Деву ту обнять, что страстно
ангел там зовет Рэда,
Ту святую деву счастья,
что в Раю зовут Рэда?"
Каркнул ворон: "Никогда".

Я вскричал: "Ты птица злая,
прочь отсюда, тварь ночная!
Возвратись к Плутону в царство,
там, где тьма царит всегда.
Перья - символ лжи ужасной -
здесь не оставляй напрасно,
И оставь мой дом безгласным,
прочь, покинь мои врата!
Уноси свой клюв отсюда,
и покинь мои врата".
Каркнул ворон: "Никогда".

И досель он не слетает,
молча сверху наблюдает,
С бюста бледного Паллады
наблюдает он всегда!
Взгляд его есть тьмы явленье,
будто злобный дух в забвеньи,
Светом тень, как привиденье,
распростерлась навсегда!
И душою, что отныне
завладел он навсегда.
Не спастись мне никогда!

Как-то полночью тоскливой,
размышлял что было силы
Я над книгой любопытной,
странной, той, чей смысл в прошлом.
Я почти что сну отдался,
но внезапно стук раздался,
Словно кто-то постучался
тихо так и осторожно.
«Это гость, - пробормотал я, -
в дверь стучится осторожно,
Он - другое невозможно».

Ясно вспомнилося мне -
это было в декабре,
Каждый уголек сам по себе, тлея
по полу водил узор.
Я мечтал о завтра страстно
и взаймы у книг напрасно
Я искал покой, напрасно,
от печали по Линор.
По чудесной, лучезарной,
той, которую назвали ангелы Линор,
Имя кануло с тех пор.

И печальный мягкий шорох
каждой темно-красной шторы
Взволновал меня, наполнил
страхом прежде невозможным.
И чтоб сердце тише билось,
встал, и мною повторилось:
«Это гость, просящий милость
в дом ему пройти возможность,
Поздний гость, просящий милость
в дом ему пройти возможность.
Он - другое невозможно».

Я не долго колебался,
страх в душе моей унялся.
«Сэр или Мадам, - сказал я, -
извините за небрежность.
Я ведь спал, и то не ложно,
вы пришли и осторожно,
Тихо так и осторожно
в дверь мою стучались нежно,
Что я не был в том уверен».
Тут я дверь открыл поспешно,
А за ней лишь мрак кромешный.

В глубину той тьмы вглядясь,
я стоял дивясь, боясь,
Сомневаясь, предаваясь
мыслям чуждым до сих пор.
Тишина ж вовсю молчала,
тьма мне знака не давала,
И одно лишь прозвучало
тихим шелестом: «Линор».
То шептал я, и шептало
эхо мне в ответ: «Линор».
Вот и все - весь разговор.

Я назад за дверь вернулся,
огнь в душе моей проснулся,
Вскоре слышу, что чуть громче,
снова кто-то там стучит.
И сказал я напряженно:
«За решеткою оконной
Что-то есть определенно -
пусть секрет будет открыт,
Пусть вконец я успокоюсь
и секрет будет раскрыт, -
Это ветер там шумит».

И взволнованный, толчками,
раскрываю резко ставни,
Там степной и величавый -
вижу - ворон очень древний.
И не выказав почтенья,
замерев хоть на мгновенье,
С видом лорда или леди
над моей входною дверью,
Он взлетел на бюст Паллады
над моей входною дверью,
Сел - и нету продолженья.

Черной птице той внимая,
позабыл я о печали.
В мрачном, строгом облаченьи
надо ж вид такой иметь.
«Хоть твой хохол срезан даже,
знаю точно - ты бесстрашен, -
Я сказал, - о ворон важный,
как зовут тебя, ответь.
Там, в ночной стране Плутона
как зовут тебя, ответь!»
Каркнул он: «Ни разу впредь».

Удивился этой птице,
что смогла так объясниться,
Хоть ответ ее был скуден,
мало смысла мог иметь.
Не найти по всему свету
тех, кто б видел птицу эту,
И счастливца вроде нету,
чтобы мог в дверях глядеть
На нее, будь даже зверь то -
не было такого ведь
С именем «Ни разу впредь».

Но на бюст тот одиноко
севший ворон каркнул только
Фразу, в ней возможно было
крик душевный усмотреть.
И замолкнул неподвижный,
прошептал я еле слышно:
«Как мои надежды ты же
завтра сможешь улететь,
Как друзья меня покинешь,
также сможешь улететь».
Каркнул он: «Ни разу впредь».

Вздрогнул от его ответа,
вовремя сказал он это.
Это весь запас словарный,
что сумел он заиметь
От хозяина без счастья,
с кем случилося несчастье,
Он запомнил в одночасье,
он сумел припев напеть
Панихиды по надежде
грустной той сумел пропеть,
Что звучит: «Ни разу впредь»,

Ворон, что сумел вначале
дать забыть мне о печали.
Сел на кресло я пред бюстом,
чтобы на него глядеть.
И на бархатном сиденьи
погрузился в размышленья,
Что за смысл и значенье
фраза та могла иметь.
Выкрик странной этой птицы
смысл какой мог бы иметь,
Что звучит: «Ни разу впредь».

Так задумался я снова
и не проронил ни слова
Птице, чьи глаза как о́гни
грудь заставили гореть.
И, в раздумья погруженный,
голову склонил я сонно,
Светом лампы освещенный,
на подушку, там, где впредь
На лиловой на подушке
ей уж больше не сидеть,
Никогда, ни разу впредь.

Мне казалось, что сгустило
воздух дымом из кадила,
Что в руках у Серафима,
чьим шагам дано звенеть.
И воскликнул я: «Несчастный!
Бог послал ж тебе лекарство,
Исцеления лекарство,
чтоб из памяти стереть.
Так глотни ж, глотни лекарство,
чтоб печалью не болеть!»
Ворон вновь: «Ни разу впредь».

«Предсказатель, зло несущий,
птица ты иль дьявол сущий,
Иль сюда от бури прячась
вынужден был залететь,
В дом, затерянный в пустыне,
где живет огромный ныне
Страх; возможно ли отныне
мне бальзам найти, ответь.
В Гилеадах от печали
мне бальзам найти, ответь!»
Каркнул он: «Ни разу впредь».

«Предсказатель, зло несущий,
птица ты иль дьявол сущий,
Небеса над нами Богом
всюду распростерты ведь.
Есть ли у меня надежда,
что в Эдеме я как прежде
Обниму Линор, как прежде,
душу успокой, ответь.
Ту невинную, святую,
обниму ль ее, ответь!»
Каркнул он: «Ни разу впредь».

Фраза эта - знак проститься.
Кто ты - демон или птица,
Возвращайся в мрак Плутона
и не смей назад глядеть.
Не оставь пера однако -
черной лжи дурного знака,
Одиночество мне благо,
прочь тебе пора лететь.
Перестань клевать мне сердце,
прочь тебе пора лететь».
Каркнул он: «Ни разу впредь».

И сидит, не улетает.
Продолжал и продолжает,
На Паллады бледном бюсте
продолжает он сидеть.
И глаза прикрыв, не внемлет,
словно черный демон дремлет,
Лампы свет под ним колеблет
тень его, и не взлететь
Уж душе моей из тени
той вовеки не взлететь.
Никогда, ни разу впредь.

Как-то раз в глухую полночь
я сидел, раздумий полный,
Над старинным многотомным
фолиантом. И от сна
Отбиваясь, слышу вроде
в двери стук. Но кто там бродит?
Пришлый странник в непогоде,
проходящий у окна?
«Это странник», - я промолвил, -
но не виден из окна».
Только стук. И тишина.

О, я помню, как виденье, -
на дворе был день осенний.
Тлел камин, дрожали тени,
догорал янтарь огня.
Ждал, наступит утро скоро.
И пытался в книгах горе
Утопить, чтоб о Леноре
не терзаться, свет кляня.
С нею ангелы навечно
лучезарность света дня
Отобрали у меня.

Шорохи пурпурной шторы
наполняли страхом скорым
Сердце с грёзой о Леноре -
стуки сердца моего.
И печален от потери,
я уже почти поверил,
Что в мои стучится двери
странник, только и всего.
Лишь прохожий запоздалый
возле дома моего -
Странник, больше ничего.

Успокоившись немного,
я промолвил: «Ради бога,
Не судите меня строго,
что промедлил из-за сна.
Я не ждал гостей, не скрою,
этой позднею порою.
Я сейчас же дверь открою,
если помощь вам нужна.
Распахнул я настежь двери.
Там лишь тьма стоит одна.
Только тьма и тишина.

Глядя в этот мрак бездонный,
так стоял я пораженный,
Полный грёз, сомнений полный,
пленник страха своего.
Тишину единым словом
я нарушил: «О, Ленора!» -
Я шепнул во мрак, который
эхом возвратил его.
Так на шепот прозвучало
эхо слова моего.
Эхо, больше ничего.

Я вернулся в дом несмело.
Вся душа моя горела.
Только снова стук раздался,
но еще сильней того.
Надо глянуть, в чем там дело.
Может, ставня отлетела.
Сердце бедное хотело
лишь покоя одного.
Я узнаю о секрете.
Видно, разгулялся ветер.
Ветер, больше ничего.

Подошел к оконной раме
и толкнул двумя руками.
Громко хлопая крылами,
тотчас в комнате возник
Ворон - весь во фраке черном,
весь величественный, гордый.
Важною походкой лорда
прошагал меж книг моих.
И взлетел на бюст Паллады,
словно было так и надо.
Взгромоздился и затих.

Этой гладкой чернотою
и гордыней напускною
Птица вызвала, не скрою,
на безрадостных губах
Тень улыбки и укора.
И сказал я: «Старый ворон,
Ты почти как древний воин
на полночных берегах.
Как зовут тебя, поведай?»
За моим вопросом следом
Крикнул ворон слово «Крах».

Тут я подивился снова,
как надменно и сурово
Человеческое слово
разумеет этот птах.
Хоть нелепость в чистом виде,
кто похвастает, что видел
В комнате своей, допустим,
эту тварь о двух крылах?
Прямо в комнате, на бюсте,
и в неведомом искусстве
Прокричавшей имя - Крах.

Этот ворон, одиноко
сев на бюсте невысоком,
Точно голосом пророка
душу всю излил в словах.
Нет, в одном лишь только слове!
Я промолвил: «Нет уж боле
Тех друзей моих, и волен
этот ворон-вертопрах
Улететь, как все надежды.
Что случилось с жизнью прежней?»
И в ответ услышал: «Крах».

Задрожал я от ответа
и решил, что птица эта
От хозяина-поэта
заучить смогла всего,
Как рефрен, одно лишь слово -
от хозяина былого,
От несчастного такого,
где от горя одного
До другого время длится.
Вот теперь твердит и птица
«Крах». И больше ничего.

Вновь мне стало интересно.
И, придвинув ближе кресло,
Где себе нашел он место,
погрузился я в мечтах,
В домыслах своих досужих,
среди бархатных подушек:
Что же дикий, неуклюжий,
злополучный этот птах,
Что умом отнюдь не блещет,
голосом своим зловещим
Мне накаркал этим «Крах»?

Так в догадках, небылицах
я застыл. А око птицы,
Словно пламя, из глазницы
сердце жгло мое насквозь.
Эти тайны и печали
голову мою склоняли
На подушки. Ах, тогда ли
с нею вместе довелось
Нам на бархате подушек
так лежать душою в душу?
А теперь навеки врозь.

Тотчас всё неумолимо
занесло клубами дыма -
Как кадило серафимы
раскачали в полный взмах.
Я вскричал тогда: «О, горе!
Это ангелы мне вторят,
Чтобы память о Леноре
превратилась в мертвый прах.
Бог мне шлет бальзам забвенья,
чтоб усопшей скрылись тени.
Тут же ворон каркнул: «Крах».

О, пророк иль злое чадо,
птица иль исчадье ада,
В наказанье иль в награду
ты мне послан? Для чего?
Есть забвенье, отвечай мне,
на земле пустой, печальной -
Здесь, в обители отчаяния,
скорби, горя моего?
Что поможет мне Ленору
позабыть? И крикнул ворон:
«Крах». И больше ничего.

О, пророк! Хоть тварь святая,
хоть ты дьявол - умоляю,
Всемогущим заклинаю,
царствующим в Небесах,
Мне вещай вороньей речью,
чтобы сердцу стало легче,
Будет ли с любимой встреча
там, в заоблачных краях?
Если здесь мне нет покоя,
что за черною чертою?
И ответил ворон: «Крах».

Пусть же это слово знаком
станет мне, вещатель краха.
Ты явился мне из мрака -
возвращайся же туда!
Ты мне клювом сердце точишь,
гибель жуткую пророча,
Улетай, посланник ночи,
не оставив и следа.
Пусть же призрачный твой образ
мой приют покинет тотчас
И исчезнет навсегда.

Но с тех пор в моем жилище
он сидит без сна и пищи.
Щурит демона глазищи,
улетевшего в мечтах,
Всё на том же бледном бюсте,
в круге света лампы тусклой,
И его тенями устлан
дом, внушая вечный страх.
И вокруг меня навечно,
словно тенью, круг очерчен,
Этим черным словом - Крах.

Раз ненастной ночью тёмной,
старой книгою огромной
Был пленён, стараясь вникнуть
в схоластический туман.
Вдруг неясный стук раздался,
кто-то в двери постучался
Кто-то в двери постучалс
или это был обман
В двери стук, а может, просто
леденящий кровь обман
Стук, а может быть обман.

Ясно помню вечер этот
я искал в той книге метод
Как отвлечься, как забыться,
охладить свой скорбный пыл.
Как избыть печаль и горе
по утраченной Леноре
Той, что в небе растворилась,
покорён которой был,
Той, по ком воспоминаний
до сих пор я не избыл,
Той, которую любил!

Шорох занавеси красной
страх вселял в меня ужасный
Я, боясь неясных звуков,
сжал в руке стальную трость
Кто он, тот кому не спится,
тот, кто в дверь мою стучится.
То ли призрак, то ли ангел,
то ли просто поздний гость,
Ищущий отдохновенья
или крова поздний гость.
Просто запоздалый гость.

Наконец мой страх унялся.
И чего же я боялся?
Это просто гость нежданный
подавал мне тихий знак.
Двери открывая живо,
заходи, сказал учтиво,
Но увидел вместо гостя,
только непроглядный мрак.
Леденящий моё сердце,
чёрный непроглядный мрак.
Чёрный непроглядный мрак!

Стоя у раскрытой двери,
вспомнил я свои потери
Разглядев во мраке чёрном
позабытые черты
Прошептал я - « О, Ленора!»
Вот она моя опора
Но ответа не услышал,
так куда же делась ты?
Где любовь моя и радость,
в край какой умчалась ты.
О, Ленора, где же ты!

Я поспешно в дом вернулся,
будто снова окунулся
В море грёз, воспоминаний
о возлюбленной своей.
Но сквозь приступы печали
в двери снова постучали.
Показалось. Треплет ставни,
это ветер суховей.
Просто колкий зимний ветер
дует у моих дверей.
Просто ветер суховей.

Вдруг из-под оконной ставни
ворон чёрный стародавний
Поглядел на бюст Афины
и уселся на него.
Чёрный,словно горя бремя,
неподвижный словно время,
Как холоп на господина,
я воззрился на него.
С удивлением, тревогой
я воззрился на него.
Ворон, больше ничего.

Не видать смешней картины -
ворон на челе Афины.
Мог прогнать его я тростью
безо всякого труда.
Но решил не торопиться,
вещей виделась мне птица.
Кто он гость ночной, откуда,
и зачем пришёл сюда.
«Как зовут тебя? - спросил я. -
И зачем пришёл сюда?»
Ворон каркнул - «Никогда».

Это что за наважденье,
может просто совпаденье
Нет, я явственно расслышал
это слово - «никогда»
В этом слове смысла мало,
но не по себе мне стало
Не встречал я раньше птицы
с глупой кличкой «Никогда»
Вещий ворон не врывался
в дом мой раньше никогда.
С глупой кличкой «Никогда».

За окном гудела вьюга,
мы глядели друг на друга
Я и старый чёрный ворон,
и подумалось тогда -
Что за вещая примета,
всё прошло, пройдёт и это,
Гость ночной, настанет утро,
растворится без следа.
Как и милая Ленора,
ворон сгинет без следа.
Ворон каркнул - «Никогда».

Вздрогнув в сумеречном свете,
при удачном столь ответе
Я решил - ручные птицы
за хозяином всегда
Воздух звуками колышут,
повторяя то, что слышат.
Видно, прежнего владельца
занеможила нужда,
И, нужде сопротивляясь,
повторял он - «Никогда».
Только слово «никогда».

Кресло я придвинул ближе -
«Вещий ворон, объясни же,
Что таишь ты в странном крике,
в странном крике «никогда»?
Что же бог сказать мне хочет,
тем, что ворон напророчит?
Не раскрыть такой загадки
самому мне никогда.
И зачем пришёл ко мне ты,
и зовёшь меня куда
Странным криком «никогда»?

Я сидел, печалью скован,
вещей птицей околдован,
Верно зная - с этой птицей
постучалась в дом беда.
И лишь горько усмехнулся,
в душу мрак мою вернулся
В этот миг мои надежды
разлетелись без следа.
Ту, которую любил я,
бредил ночью кем всегда,
Не увижу никогда!

Вдруг, как будто в клубах дыма,
ангел подлетел незримо.
И зачем же в час полночный
он пожаловал сюда?
Но в счастливом озареньи
понял - бог даёт спасенье.
Позабуду я Ленору,
скорбь отхлынет навсегда!
Буду счастлив я... но ворон
вдруг прокаркал - «Никогда!»
Снова каркнул - «Никогда».

Я поник челом в смятеньи -
в этой жизни нет спасенья
Но когда покинуть землю
мне придётся навсегда
Может быть, в пределах рая,
наконец-то, дорогая,
Дорогая мне Ленора
будет там со мной всегда.
Но и тут проклятый ворон
хрипло каркнул - «Никогда».
Снова каркнул - «Никогда»

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

«Злая траурная птица,
не пора ли нам проститься?
Улетай скорей, дорогу
напрочь позабудь сюда!
Осознал только теперь я,
твои речи - словно перья,
Словно траурные перья,
чёрные, как вестник зла.
Правда или ложь не знаю,
улетай же навсегда!»
Ворон каркнул - «Никогда».

С этих дней судьбы глашатай,
чёрный мрачный соглядатай
На прекрасный бюст Афины
взгромоздился навсегда,
И теперь моё жилище
превратилось в пепелище,
Мою душу чёрным клювом
будет ранить он всегда,
И от этой птицы вещей
не избавлюсь никогда!
В этой жизни никогда!

Как-то полночью печальной,
том открыв многострадальный,
Над теорией опальной
задремал я, задремал...
Но очнулся вдруг тревожно:
кто-то в двери осторожно,
Монотонно, односложно
вдруг ко мне стучаться стал.
«Это гость, - пробормотал я, -
но зачем? Я так устал...
Гость - и он меня достал!»

В декабре всё это было.
Помню, печь уже остыла,
Уголькам хватало пыла
лишь на красноватый свет.
Ночью, тяжкой, как вериги,
ждал я утра - чтобы книги
В сердце заглушили крики
о Ленор, которой нет...
Возле ангелов, прекрасна! -
там Ленор. Её здесь нет.
Есть лишь память, тьма и бред.

Шелковистый и неясный
шорох шторы темно-красной
Порождал во мне ужасный
и необъяснимый страх -
Страх, что прежде был неведом,
и за ним пошёл я следом,
Будто бы ведо́мый бредом,
с замираньем на устах
Повторяя - «Гость какой-то... -
с замираньем на устах. -
Поздний гость стучит, устав».

И колдуя над замками
непослушными руками,
«Гостю - сэру или даме, -
бормотал я, - очень рад!
Хоть никто нас не представил,
каюсь я, что ждать заставил
Вас в дверях противу правил!»
Вход открыл я - и назад
Отшатнулся в удивленье:
никого - лишь тени в ряд
Зачарованы стоят.

И обманут мнимым стуком,
тьмой очерчен, будто кругом,
Озадачен и испуган,
я глядел в ночную даль.
Зря... Ни шёпота, ни крика.
Тишина была безлика.
«Ах, Ленор!» - на грани мига,
словно выплеснув печаль,
Молвил я - и повторило
эхо имя и печаль.
Ах, Ленор! Как жаль! Как жаль...

Память - горькое наследство.
Я вернулся в кабинет свой,
Как в обитель мглы и бедствий, -
и опять услышал стук.
Нёсся он из-за решётки -
стук размеренный и чёткий,
Стук отрывистый, короткий -
резкий и зловещий звук.
Может, ветер бьёт решёткой,
порождая этот звук?
И упало сердце вдруг.

Ставень я открыл - и Ворон,
величав, велик и чёрен,
Из веков, чей древен корень,
появился на окне
И, не одаривши взглядом,
чёрным блещущий нарядом,
Горд, как знамя над парадом,
в комнату влетел ко мне
И воссел на бюст Паллады -
так он прилетел ко мне -
Тёмный, в тёмной тишине.

Странно! Облик этой птицы
мне помог приободриться,
Хоть и был темней криницы,
той, где глубока вода.
«Лорд трагического вида,
или ты слуга Аида,
Или же беглец из скита, -
как ты выбрался сюда? -
Я спросил, - и как зовёшься,
раз уж ты попал сюда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».

Сам не свой от изумленья
был я, слыша рассужденья,
А не карканье иль пенье -
столь привычные всегда
Нам в пернатых. Да и кто же,
мне подобно, видел тоже
Птицу, что на мрак похожа
и сидела без труда
На макушке у Паллады -
без малейшего труда! -
Птицу с кличкой «Никогда»?!

Ах, как был невозмутим он,
этот Ворон! Как единым
Словом - грусти господином -
суть, что холоднее льда,
Выразив, окаменел он,
угольный на бюсте белом.
И шепнул я оробело:
«Канет ранняя звезда -
Он исчезнет, как надежда,
как друзья и как звезда...»
Каркнул Ворон: «Никогда».

Понимая - это чудо! -
стал я размышлять: откуда
Прицепилось, как простуда,
как репейник, как беда,
К чёрной птице это слово?
От хозяина какого
В час движенья рокового
из надежды в никуда
Научился Ворон слову,
что уводит в никуда,
В никуда и в никогда?

Чопорный, как лорд в визитке,
на своей Палладе хлипкой
Вызывал мою улыбку
этот полуночный мим.
И на ироничной ноте
в кресле бархатном напротив
Я задумался: а вроде,
должен быть неотделим
От секретов заповедных
и от тайн неотделим
Ворон с именем таким.

Не произнося ни слова,
был как будто бы я скован,
Неподвижен, зачарован -
так впери́л в меня свой взор
Ворон - птица тьмы и страха.
Я откинулся на бархат,
Фиолетовый и гладкий,
чувствуя в груди укор:
Ведь не сядет больше в кресло -
ах, как горек был укор! -
Никогда моя Ленор.

И видение мне было:
будто ангел внёс кадило,
И надежду источило
прямо в душу мне оно!
Я подумал на мгновенье:
«Может, Божье изъявленье
Даровало мне забвенье
в час, когда вокруг темно
Без Ленор... Так пей непентес
в час, когда вокруг темно!»
Но забыть мне не дано.

И вскричал я: «Вещий Ворон!
Ты пером иль сутью чёрен?
Искушеньем или горем
был ты приведён сюда,
В дом, что стал сгоревшим садом,
в мир, безмолвьем схожий с адом?
Может, в кручах Галаада
бьёт забвения вода,
Чтоб хлебнуть и вмиг забыться -
в Галааде есть вода?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Я вскричал: «Кто ты, не знаю -
демон или вестник рая, -
Но ведь истина святая
негасима, как звезда!
Так скажи во имя света:
есть ещё надежда где-то
Для души несчастной этой,
чей удел теперь - беда,
Меж святых Ленор увидеть?», -
и разверзлись холода...
Ворон каркнул: «Никогда!»

Я сказал: «Разлуки знаком
слово, вспоенное мраком,
Ныне стало. Ты ж над прахом
взвейся, ибо ждёт Плутон
Тьму твою во тьме могильной,
всеобъятной и всесильной.
Улетай, раскинув крылья,
вытащи из сердца вон
Клюв свой! - и оставь Палладу,
и меня оставь, и вон!...»
«Никогда!» - ответил он.

И с тех пор он вечно рядом,
не меняющий наряда
Цвета мрака, и Паллада
гасит взор, и череда
Дней и лет в когтистых лапах
меркнет, и ложатся на пол
Тени от печальной лампы
на шнуре - туда-сюда...
И душа, уж неживая,
вслед за мглой - туда-сюда! -
Не воскреснет никогда.

Как-то с книгой в час полнощный,
переводом озабочен,
Я присел, чтоб терпкой пылью
надышаться в полусне -
Сладким грезам предавался,
но внезапно звук раздался,
Будто кто-то в дверь стучался,
пожелав примкнуть ко мне:
"Что за гость в ночи, нежданный,
беспокоит в тишине?
Кто там в дверь стучит ко мне?".

До сих пор все помню ясно -
поздней осенью, ненастной,
В обрамлении каминном
груду тлеющих углей -
Вновь ворочась до рассвета,
я напрасно ждал ответа
И дремал под стоны ветра
в размышлении о ней -
Той Линоре, что блистала
ослепительней огней!
Где ты, солнце, прежних дней?

Беспокойный, но не резкий,
шорох алой занавески
Полнил сердце смутным страхом -
все твердил, дрожа, во сне -
Что не стоит так бояться,
духом следует собраться -
"Это просто гость незваный
постучался в дверь ко мне:
Видно, просит он приюта
при спадающей луне -
Кто там в дверь стучит ко мне?

Наконец, себя взяв в руки,
превозмог живые муки,
Страх нахлынувший сгоняя,
тихо двинулся на зов -
К цели следуя с сомненьем,
(до чего дрожат колени!),
С запоздалым извиненьем
брёл под тиканье часов -
Отпер дверь я с опасеньем,
двинув внутренний засов:
Тьма - и больше никого!

Устремясь во мрак глубокий,
дрогнул, сердцем одинокий,
Утомленный ожиданьем -
за порогом ничего!
Но как прежде, ночь молчала,
тьма роптаньем отвечала,
Я единственное слово
Небесам шептал всего -
"О, Ленора!" всё звучало -
(эхо множило его):
Эхо - больше ничего!

В дом потерянным вернулся,
от предчувствий содрогнулся -
Стук же явственней раздался,
чем звучал допрежь того:
"Верно, что-нибудь случилось,
если тьма зашевелилась,
Словно крыльями забилось
в ставень дома моего -
"Это ветер, успокойся -
пошумит и что с того?"
Ветер - больше ничего!

Настежь я окно с решеткой
распахнул - своей походкой
Тотчас вышел важный Ворон,
созерцатель древних дней -
Клюв гордец держал спесиво,
шёл надменно, неучтиво -
И взмахнув крылом лениво,
весь в вальяжности своей
Важно влез на бюст Паллады,
размещенный у дверей
И небрежно сел на ней...

Оставалось подивиться
поведенью наглой птицы -
Я невольно усмехнулся -
до чего ж она горда!
"Временем ощипан славно,
роль ведешь ты презабавно,
Но а все-таки скажи мне,
в том краю, где ночь всегда,
Как ты прозван у Плутона -
Патриархом?" - Вот тогда
Ворон крикнул - "Никогда!"

Птичий крик остервенелый,
принял я оторопело
И невольно подивился
на реакцию тогда -
Хоть и мало смысла было, -
несомненно, захватило
Это зрелище, где птица,
села, резвостью горда,
Прокричав с гортанным кличем,
без особого труда,
Обличая - "Никогда!"

Беспощадно и сурово
страх твердил одно лишь слово
Душу выпростав над сводом,
где гремело - "Никогда!"
Сам же гость не шевельнулся
и пером не встрепенулся
Наконец в ответ я кинул:
"В вечность скрылись без следа
Собутыльники-друзья:
сгинешь сам и что тогда?"
Ворон каркнул - "Никогда!"

Приговор услышав строгий,
обмер я в сплошной тревоге -
Видно звал его хозяин
лютым именем Беда,
То безмерное мученье
возрастало, как теченье
У открытого пруда -
Там, где бурная вода
Выбивает без труда
под напором корку льда
В марте с криком - "Никогда!"

Скорби повод не давая,
улыбнулся я, вздыхая,
Кресло поплотней придвинув
против вестника тогда,
И склонившись безмятежно,
дал фантазии безбрежной
Повод, вопрошая нежно -
"Ты же ворон, правда, да?
Зря ты, брат, твердишь зловеще
вечно то же, что всегда:
Вот заладил - "Никогда!"

Так сидел я, мыслей полный,
и пронзительно-безмолвный
Проникал, сжигая сердце,
взгляд, как чёрная звезда -
Полон грусти запоздалой,
головой склонясь усталой,
Я приник к подушке алой,
и подумал вдруг тогда -
Неужели образ малый,
что в душе любил всегда,
Не прильнёт уж никогда?

Гаснет пламя, дом темнеет
и холодным мраком веет -
Может быть с паникадилом
серафим пришёл сюда?
Тут, почуяв упоенье,
я вскричал - "Оставь мученья!
Сам Господь послал прощенье
нам с Ленорой навсегда:
Обрету ли я забвенье
в тишине, ответь, тогда?"
Каркнул Ворон - "Никогда!"

Я взмолился в скорби вещей -
"Птица ты иль дух зловещий?
Бесом ты иль громом послан,
искушая без суда?
Кто ты - враг неустрашимый
или призрак нелюдимый,
В край, тоскою одержимый,
дух пришёл смущать сюда?
Дай покой необходимый
и избави от стыда!"
Каркнул Ворон - "Никогда!"

"Что бы ты мне не пророчил", -
я вскричал, - "Посланник ночи,
Небом пламенным над нами,
богом, скрытым навсегда,
Всем святым, я умоляю,
мне сказать - в пределах Рая,
Мне ль явится блажь святая,
что средь ангелов горда -
Та, прекрасная Ленора,
что со мною навсегда?"
Каркнул Ворон - "Никогда!

"Что ж", - воскликнул я, вставая, -
"Убирайся, птица злая!
Ты из царства тьмы кромешной -
возвращайся же туда!
Не желаю лжи позорной,
словно эти перья чёрной,
Заклинаю, дух упорный, -
сгинь отсюда навсегда,
Вынь свой жуткий клюв из сердца,
впредь до божьего суда!!"
Каркнул Ворон - "Никогда!

Так надменный и зловещий,
восседает Ворон вещий,
Чёрный, как исчадье Ада,
и не мчится никуда -
Зло глядит в проём оконный,
словно демон полусонный,
В струях света тень ложится,
звёзды гаснут без следа:
Спит душа моя в той тени
и трепещет навсегда -
Мнишь, восстанет? - "Никогда!"

Как-то в полночь, в час тоскливый,
Растеряв во тьме все силы,
За прочтеньем странной книги,
Полной древних мудрых тайн,
Задремал и слышу вдруг
В двери смутный тихий стук,
Непривычно жуткий звук.
Что за нечисть бьётся в двери?
Принесло ко мне кого?
Кто стучится ночью в двери?
Глюк и больше ничего.

Да, я помню... Однозначно,
За окном декабрь был мрачный.
Умирал во тьме прозрачный
Свет торшера моего.
Ждал, когда рассвет сквозь шторы
Скорбных книг разрушит горы,
Не вернувших Леоноры;
Тлен нелепых уговоров
Самого себя о ней;
Светом ангельского хора
Выжжет память прошлых дней.

Колыхнулась занавеска
Над дверьми легко и резко,
Напугав пурпурным блеском.
Сердце выпало на дно
И внутри забилось нервно.
В душу страх проник мгновенно.
Странный гость стоял наверно
За дверями в темноте.
Просто гость стоял наверно
За дверями в тишине,
Гость, как будто бы во сне.

Ужас первый сжег мгновенья,
Я спросил, прогнав сомненья:
«Кто там, я прошу прощенья,
В этот крайне поздний час?
Я дремал, не слышал стука,
Вы держали робко руку,
Постучав чуть слышным звуком
В двери дома моего».
Не был я ни в чем уверен,
И, открыв тревожно двери,
Не увидел никого.

Взглядом в темноту вникая,
Долго я стоял, втыкая.
Страх, сомненья прогоняя
Из своих душевных нор.
Тишь стояла гробовая.
Тьма вокруг с конца до края.
Только ветер в поле знает,
Шепчет имя «Леонор».
Этот шепот, словно эхо,
Эхо ветра в коридор,
Остальное полный вздор.

Молча в комнату вернулся
И уже совсем проснулся,
Но в тревоге обернулся,
Стук гремел за тенью штор.
Ну конечно, я уверен!
Ветер в окна, а не в двери,
Бьется, ветками стуча,
И гремит стальной затвор.
Ну конечно, сильный ветер
Воет пасмурный минор.
Просто ветер сбил затвор!

Я открыл окно наружу,
И в окно проникла стужа,
Вместе с ней, еще что хуже,
Ворон, перьями шурша.
Без стыда или сомненья,
Позабыв просить прощенья
За непрошеный визит.
Древний ворон с видом лорда
Сел на раму двери гордо,
Словно он решил всё твердо:
Просто сесть и сделать вид.

Антрацитовая птица.
Улыбаться или злиться?
К счастью этот не приснится,
Черных глаз могильный взор.
С виду ты не так и страшен,
Но, конечно же, отважен.
Из под крова старых башен
Прилетел ко мне во двор?
Дом твой древний тот собор?
Из-под крова старых башен?
Каркнул ворон: «Nevermore».

Я успел лишь удивиться:
Говорит чудная птица.
Только смысла лишь частицы
В этом жутком «Nevermore».
Можно только согласиться,
Что с любым кто видит птицу,
Что-то странное случится
В стенах дома своего.
В правоте своей уверен.
Важно замер он над дверью,
Ворон с кличкой «Nevermore».

Ворон, сидя одиноко,
Горделиво, полубоком,
Не моргая даже оком,
Слово повторял одно.
Словно вся душа созданья
В этой точке мирозданья
В слово вылилось одно.
Он застыл без трепыханья .
Что ж, спасибо за свиданье,
Завтра вылетишь в окно.
Ворон каркнул: «Nevermore».

Я ответил: «Ну и ладно.
Снова ты ответил складно.
Без сомнения, стократно
Ты когда-то повторял
За хозяином несчастным,
Говорившим слишком часто
Это слово «Nevermore».
Эту песню дней печальных,
Беспробудных, погребальных,
Как страдалец мим Пьеро.
«Nevermore». О, «Nevermore»!»

Я придвинул кресло к двери,
До конца еще не веря,
Ухмыльнулся, взглядом меря
Черной птицы силуэт.
И связать пытался мысли,
Что мой разум тихо грызли,
Не давая мне ответ.
Что-то вещее в нем было,
Как смертельный приговор,
С неземной и мрачной силой
Повторял он: «Nevermore».

Я сидел, в бреду сгорая,
Мысли нить совсем теряя,
Ничего не понимая,
Под его сверлящий взор.
Голова клонилась на бок.
Вызывал во мне припадок
Яркой лампы ореол.
Так злорадно фиолетов
Яркой лампы ореол.
Депрессивный, без ответов,
Этот чертов «Nevermore».

Душный воздух стал плотнее.
Стало видно всё труднее.
Я увидел, как алеют
Крылья ангелов вокруг.
«Негодяй!» и я заплакал.
«Ты и есть святой оракул.
Память укради, как вор,
О любимой «Леонор»,
Грани милых черт стирая
С лика бедной «Леонор»».
Каркнул ворон: «Nevermore».

«Ты пророк, - кричал я, - птица,
Демон ты или Десница?
Как могло вот так случиться?
Ну, ответь же что-нибудь?
Расскажи мне правду страха.
Как воспрянул ты из праха?
Что за искренний игнор?
Заклинаю, умоляю,
До каких терпеть мне пор?
Что же делать мне? Не знаю!»
Каркнул ворон: «Nevermore».

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

«Ах ты, адское создание!
Будь ты знак или прощанье,
Правосудие, страданье,
Убирайся быстро вон!
Ты принёс одно несчастье,
Сердце клювом рвёшь на части.
И под своды старых башен
Убирайся в свой собор!
Разыграл в душе ненастье.
Перьев не роняй позор!»
Каркнул ворон: «Nevermore».

Только ворон не взлетал,
Всё сидел и важно ждал.
Свет в его глазах сверкал
Мрачным дьявольским укором.
Ореол от лампы вечно
На пол падает беспечно.
От заката до рассвета
В призрак мёртвого поэта
Ворон свой вонзает взор.
Без привета и ответа
Бесконечный «Nevermore»...

Полночью глухой, печальной
Размышлял я неслучайно
Над стопою книг, хранящей
Позабытых знаний твердь...
Носом уж клюю, как вдруг
Слышу посторонний звук:
Вежливый-учтивый стук;
Словно кто-то тюкнул в дверь.
«Гость», спросонок бормочу,
«Вероятно, тюкнул в дверь -
Вот и всё. Иди проверь».

Помню ясно, то не бред
В сумеречном декабре:
Затухающие угли
Ткали призрачный узор.
Помыслы зари алкали;
Книги ведь дадут едва ли
Утоления печали
По утраченной Ленор,
Светлой деве, кою ныне
В Небесах зовут Ленор...
Здесь же рок уж имя стёр.

Шёлков, невесом, невесок,
Шорох алых занавесок,
Взволновав, наполнил злыми
Страхами - аж жуть берёт;
Сердце отводя от края,
Замер я, всё повторяя:
«Некий странник умоляет
В комнату впустить его...
Поздний странник умоляет
В комнату впустить его...
В общем, только и всего».

Через миг окрепнув духом,
Боле не натужа слуха,
«Сударь», говорю, «иль дама,
Извинить прошу меня:
Прикорнул слегка над чтивом,
Вы ж стучали столь учтиво,
Обходительно на диво,
Что с трудом я стуку внял»,
И распахиваю створку,
Пришлеца увидеть мня, -
Темень только лишь одна.

Всматриваюсь в глубь её
Устрашён и изумлён,
Грёзами витая там,
Где не смел я до сих пор;
А безмолвие - безбрежно,
Неподвижность застит вежды,
Тихо призвуком надежды
Слово шелестит: «Ленор?»
Это я шепнул; оттуда
Отклик слабенький: «Ленор!»
И закончен разговор.

С растревоженной душой
Вновь бреду за стол большой,
Вскоре слышу прежний стук -
Чуть погромче, столь же кратко.
«Мыслится», решаю, «мне,
То решётка на окне;
Надо глянуть, что там с ней,
Дабы разрешить загадку...
Успокоиться на миг,
Дабы разрешить загадку...
Ветр, небось, шуткует гадкий!»

Настежь ставень открываю -
Внутрь, крылами трепыхая,
С важностью ступает Ворон
Из времён святых поверий;
И ничуть не поклонившись,
Даже не остановившись,
С видом благородным взмывши,
Сел над комнатною дверью...
На Афины изваянье
По-над комнатною дверью...
Тщательно поправил перья.

Аж в улыбочке расплыться
Мрачной заставляет птица,
Чёрную как смоль сурово,
Строго расправляя грудь.
«Да, пострижен ты со вкусом,
Но считать негожим трусом
Ворона остерегуся -
Ведь нощной нелёгок путь...
Как тя кличут в землях адских,
Из которых держишь путь?»
Ворон проворчал: «Отнюдь».

Хоть ответ был неудачен
И весьма не много значил,
Поразился я, мол дичь
Поняла вопроса суть;
Да нельзя не согласиться:
Ни единому счастливцу
Не случалось видеть птицу,
Севшую передохнуть...
Птицу или даже зверя,
Севшего передохнуть,
С кличкой вычурной «Отнюдь».

На недвижном изваяньи
Ворон, глядя со вниманьем,
Высказал одно то слово,
Точно им излил всю грусть;
И сидит безмолвно, чинно...
Даже пёрышком не двинет...
Я шепчу: «Друзья иные
Разлетелись раньше чуть...
Утром он меня оставит,
Как надежды раньше чуть».
Молвит птица тут: «Отнюдь».

Испугавшись внятной речи,
«Несомненно», я перечу,
«Ты единственное слово
Умудрился умыкнуть
У хозяина-страдальца,
Коего, распяв, как в пяльцах,
Ковыряло Лихо пальцем;
Песни же - поклажи жуть...
Плач по умершей Надежде...
Волокли поклажи жуть
Под названьем “Впредь отнюдь”».

Но ведь Ворон - не ошибка,
Вызывает он улыбку;
К птице-изваянью-двери
Кресло я решил толкнуть;
Погрузившись в мягкость ткани,
Стал нанизывать мечтанья
На мечтанья, размышляя,
Что, зловеще вспенив муть,
Подразумевала птица,
Неуклюже вспенив муть,
Мрачным клёкотом «Отнюдь».

Молча я искал отгадку
Перед птицей чёрно-гладкой,
Чей горящий взор нещадно
Прожигал до сердца грудь;
Всё сидел, сплетая скань
Грёз, откинувшись - отстань! -
На подушечную ткань,
Освещённую чуть-чуть,
Чью фиалковую ткань,
Освещённую чуть-чуть,
Не примнёт Она отнюдь!

Чую, воздух стал густым,
Благовонный веет дым
Из курильниц Серафима,
Что вызвякивают нудь.
«Ах, проказник! Против правил
Твой Господь тебя направил,
Облегченье дать заставил,
Де Ленор навек забудь!
Пей-глотай, мол, избавленье
И Ленор навек забудь!»
Ворон проворчал: «Отнюдь».

«Предсказатель! зла частица!»,
Говорю, «пусть даже птица!
Искуситель тебя бросил -
Буря ль - не куда-нибудь,
А на брег не устрашённый,
В угол здешний чудотворный...
В дом сей, ужасами полный;
Ты способен намекнуть...
Есть... лекарство в Галааде?..
Волен честно намекнуть?!»
Ворон проворчал: «Отнюдь».

«Предсказатель! зла частица!»,
Говорю, «пусть даже птица!
Ради Господа, которому
Мы оба рады спину гнуть...
Стылому скажи от горя,
Встречу ли в раю у моря
Праведную деву, коя
В Небесах торит свой путь...
Обниму ли деву, коя
В Небесах торит свой путь».
Ворон проворчал: «Отнюдь».

«Ну, на том и расставанье,
Птица-бес!», кричу, вставая,
«Возвращайся к ветру, буре,
В адскую нощную студь!
Чёрных перьев не рони -
Знаков лжи твоей родни!
Нас с тоской оставь одних!..
С изваянья быстро - фьють!
Клюв из сердца вынимай,
Сам из двери быстро - фьють!
Ворон проворчал: «Отнюдь».

Птица, с места не спорхнувши,
Всё ещё сидит - ей лучше
С изваяния Афины
Вниз глядеть; устав, сморгнуть;
Очи древнего повесы
Как у дремлющего беса.
Заставляет луч отвесный
Тень от дичи к полу льнуть;
Нет, душа из лужи-тени,
Продолжая к полу льнуть,
Не восстанет уж отнюдь!

Длилась полночь дольше ночи.
Я устал и смежил очи
Над тяжелыми листами
фолианта древних слов.
И, когда я спал уныло,
застучало и забило,
Что-то в дверь тихонько било,
в дверь моих печальных снов.
«Гость в мои стучится двери», -
думаю, и сам не верю.
«Гость в ночи, где тьмы покров».

Я прекрасно помню вечер
в декабре. Померкли свечи,
Но малейший уголь, тлея,
на полу чертил узор.
Я не мог дождаться света,
в книгах я искал ответа,
Как забыть о леди этой,
об усопшей, О Ленор, 
имя чье сейчас на небе
Ангелов поет собор.
Здесь ей нет имен с тех пор.

Смутный, шелковый, неясный
шорох штор в ночи опасной
Охватил с такою властью,
как ни разу до сих пор.
И встревоженно молчал я,
чтобы сердце не стучало,
Помышляя, что немало
ходит странников в ночи.
«Запоздалый поздний путник,
темноты усталый спутник
Робко в дверь мою стучит».

Восклонившись, я встряхнулся,
успокоился, проснулся,
«Сэр, - сказал я, - или леди,
чей я слышу стук сейчас,
Я смиренно извиняюсь,
но в догадках я теряюсь
Слышу ль я иль ошибаюсь,
можно ль мне увидеть вас?»
Широко открыл я двери
и глазам своим не верю:
Только ночь. В который раз.

Изумясь, во тьму уставясь,
думал: «С разумом расстанусь,
Коль на миг еще останусь
я в сомнениях своих».
Но ночная мгла молчала,
чернота не отвечала.
И тогда дерзнул я тихо
вопросить ее: «Ленор?»
Тихо, с робкою надеждой
пошептал я ей: «Ленор...»
Бесполезный разговор.

Возвратился ослабело,
но душа почти горела,
И явиться не замедлил
снова стук из ничего.
Он был более отчетлив.
Отдавал себе отчет я,
Что обязан знать я, что там,
и исследовать его.
Сердце, тише, я услышу,
что стучится в дверь и выше...
Ветер. Больше ничего.

Дверь отчаянно рванул я,
и тогда, меня минуя,
Сам себя не именуя,
не спросив, не поклонившись,
не вступая в разговор
В гордом царственном обличье
и с достоинством не птичьим
Ворон-лорд, печать величья,
в дверь вошел, как приговор.
Просто сел на бюст Паллады, 
И окончен разговор.

Тут мой ужас изменился
и улыбкою сменился.
Так был вид его забавен,
так престижен, так тщеславен
Гробовым своим нарядом,
что взыграл во мне задор.
«Сэр, - сказал я так с улыбкой, -
На брегу Плутона зыбком
Родовое ваше имя
каково с давнейших пор?»
Ворон каркнул: «Nevermore».

Удивился я немало,
что так ясно мне сказал он.
Пусть и очень мало смысла
содержал сей странный вздор.
Но нельзя не согласиться
с тем, что имя мрачной птицы
Заставляет изумиться.
Здесь абсурда перебор:
То, что птице было надо
Важно сесть на бюст Паллады
И назваться «Nevermore»!

Но, однако, одиноко
сидя в полночи глубокой
На Палладе молчаливой,
чей пустой не дрогнул взор,
Больше слова не изрек он,
и я думал: «Одинок он.
И друзья его далёко,
их ночной не слышен хор.
И должно быть, на прощанье
Он мне скажет: «До свиданья»...
Гаркнул ворон: «Nevermore!»

Этот крик взорвал безмолвье, -
уж не невпопад промолвил
Старый ворон это слово,
но, как мысленный отпор,
Я сказал себе: «Спокойно!
Господин его покойный
Был, по-видимому, беден,
скорчил зол его напор.
Это слово повторял он
и лишь ворону вверял он
Вопли горя: «Nevermore».

Может, то была ошибка,
но с рассеянной улыбкой,
Отвалившись в кресле зыбком,
я уставился в упор.
И в раздумья погрузился:
«Диво ль, ворон мне явился,
будто призрачно приснился
Мрачный, древний пережиток,
как исчадье черных гор,
И навеки обречен он
Глупо квакать: “Nevermore”.»

Так сидел я, размышляя,
ничего не изъявляя
Этой птице, что горящий
в грудь мою уперла взор.
Прежним страхом утомленный,
приклонился полусонный
К черной бархатной подушке,
чей затейливый узор
Так, как раньше, так, как прежде,
та рука той леди нежной
Вновь не тронет. Nevermore.

Только тьма вокруг сгустилась,
как завеса опустилась
Фимиама, что кадила
нам несут с Ливанских гор.
«Нет! - сказал я, - не дари нам
возвращения к руинам,
Хоть и свыше ты имеешь
этот вещий заговор,
Но Ленор полузабыта,
и тоска давно избыта,
отпусти!» - Лишь «Nevermore».

«Прореки, - ревел я снова, -
Твоего я жажду слова,
Хоть из рая или ада
ты явился мне в укор,
Говори, о воплощенье
в этом мире обольщенья,
Мне забвенье, избавленье
от печали и мученья
Будет ли дано прощенье, -
отвечай, покоя вор!»
Как рефреном: «Nevermore».

Он спокоен - я в смятенье.
«Ну скажи тогда, творенье
То ли Света, то ли Тени, -
хоть в конце времен, в Эдеме
Не найдет ли в Вечном Царстве
сей измаявшийся взор
Ту, что по земле не ходит,
чье жилище на восходе,
Леди ту, что в небосводе
воспевает райский хор?»
Нудный голос: «Nevermore».

«Так да будет это слово
нам прощаньем, чтобы снова
Мне вовек тебя не видеть,
и закончим разговор.
Убирай скелет и перья
от Паллады. Я не верю!
Не клади клеймо на душу,
лжи и яда приговор!
И уж лучше быть с тоскою,
чем в покое, но с тобою».
Вновь рефреном: «Nevermore».

И навечно, не взлетая,
все сидит и все мечтает
Черный ворон на Палладе
над дверями с этих пор.
И глаза его полночны,
он как демон - демон, точно,
Им светильник каждой ночью
теневой плетет узор.
Этой тени крепки нити,
за которые не выйти
Мне вовеки - Nevermore!

Как-то раз в полночном мраке
думал я в усталом страхе
О причудливых пытливых
знаньях позабытых уж,
Я кивал, ко сну склоняясь,
вдруг послышался, стесняясь,
Стук, как будто извиняясь,
робкий в дверь. «Бежит от стуж
То лишь гость, - ворчу, - стесняясь,
в дверь, стуча, бежит от стуж,
Только гость средь мёрзлых луж».

Ах, я вспомнил, то безродный
злой Декабрь был холодный,
Каждый уголёк негодный
призрак отражал на пол,
Я охотно жаждал утра,
тщетно думая, что мудро
С книги пыль смахну и пудру
уберу с лица Линор,
Ангела, творенья света,
милой девушки Линор,
Век в забвенье очень скор.

И любой томящий шорох
грустных красных штор, и морок
Ужасал, питая страхом,
я дрожал как никогда,
И чтоб сердца стук умерить,
стал я повторять и верить:
«То лишь гость стоит у двери,
то лишь гость пришёл сюда,
То лишь гость стоит у двери,
то лишь гость пришёл сюда,
Только гость, а не беда!»

Тут душа моя окрепла,
не страшась нисколько пепла,
«Сэр или мадам», - сказал я, -
«извинить меня молю
Я дремал, меня простите,
Вы пришли и в дверь стучите,
Плохо слышно, подождите,
я себя потороплю...»
Дверь открыл и будто сплю:
Там лишь тьма, я ей внемлю.
 

В тьму уставясь, я дивился
и пугался и молился,
Сомневался, к снам взывая,
к ним никто взывать не смел,
Но молчание стеною
всё ж не говорит со мною,
Есть лишь слово и виною
шепчет о Линор? Я бел,
Прошептал, Линор, и эхо
я в ответ поймать сумел,
Лишь его поймать сумел.

В комнату вернувшись, бдящий,
всей душой своей горящей
Снова стук услышал вскоре
громче я, чем до того,
Да, конечно, я заметил,
бьёт решётка о стекло,
Дайте мне взглянуть скорее,
что таинственней всего,
Дайте сердце успокоить,
просто распознать его -
Ветер лишь, и ничего.

Отворил затвор, дыханье
сбилось, пред лицом порханье
Врана статного намёком
тех святых прошедших дней,
Не в почтеньи он склонился,
даже не остановился,
Словно лорд он взгромоздился
над светлицею моей,
Занял бюст Паллады мудрой
над светлицею моей,
Только лишь сидел над ней.

Позже траурная птица
злой улыбкою искриться
Заставляла мои думы,
и её могильный вид
Был слегка высокомерен.
«Нет, не струшу, я уверен.
Пусть угрюмый древний Ворон
жутко из Ночи глядит,
Не Плутон ли сам, поведай,
жутко из Ночи глядит!»
«Нет», - ответил Вран и бдит.

И дивясь нескладной птахе,
слушал речь её во мраке,
Думал я, ответ пернатой
мало ясности родил,
И нельзя не согласиться,
всякий, кто на свет родится
Вряд ли сможет похвалиться,
Вран его благословил,
Птах иль зверь на изваяньи
не его благословил:
«Никогда», - он объявил.

Ворон, на том бюсте сидя,
всё твердил, меня не видя,
Слово то, как будто в оном
душу он свою излил,
«Ничего уже не будет,
не крылами бьёт он, судит, -
Бормочу, давясь от жути, -
дал друзьям он пару крыл -
Улетели, и надеждам
дал он пару чёрных крыл».
Птица каркнула: «Забыл!»

Вздрогнув, тишину разрушил,
и повтор ударил в уши,
«Несомненно, - произнёс я, -
в том он откровенно весь»,
Рентер скорбного удела
в плен беды попал умело,
И внимает очень смело
песням тяжким, слышу здесь
Плач Надежды песней тяжкой,
несомненно, слышу здесь.
Это «нет» скупое днесь.

Ворон же тянул лукаво
дум улыбку, с мягким нравом
Кресло мягкое подставил
к птице, бюсту и к двери,
Тихо в бархат погружаясь,
фантазировал, гнушаясь
Тех фантазий, их лишаясь,
птица прошлого - бери,
Мрачная дурная птица,
всё былое забери.
«Никогда, не жди зари!»

Тут присел я, всё гадая,
тщетно фразы подбирая
Для пернатого, чьи очи
через грудь мне сердце жгли,
Я сидел в раздумьях долго,
голову склонив без толку,
На подушке Лампа колко
зло смеялась. И угли
Угасли, прячась в бархат,
о, злорадные угли,
Ей сказать бы: «Не смогли!»

А затем мне показалось,
в терпком воздухе качалось
Серафимово кадило,
чьи шаги, звеня, на пол
Пролегли. «Подлец, как можно,
Бог дал отдых, ты ж безбожно
Не спешишь, иль выпить сложно
мёд забвенья. О Линор,
Чтоб не помнить безмятежно,
безмятежно о Линор.
Вран ответил: «Кончен спор!»

Ты пророк иль сень порока,
птица ль, дьявол ли, жестоко
Шлёт тебя мне Искуситель,
шторм ли выбросил на брег
Твоё тело в мрак пустыни
колдовской, где дом поныне
Держит призраков в твердыне.
«Ты скажи, для нас, калек,
Есть бальзам ли Галаада
тем, кто душу зря обрек».
Вран ответил: «Нет, вовек!»

Ты пророк иль сень порока,
птица ль, дьявол ли, и строго
Гнётся небосвод над нами,
обожаем я и Бог
Эту душу, что в печали,
всё стремится к райской дали,
Где Линор объятья ждали.
Их дождаться я бы смог,
О, Линор - святая дева
в ликах ангелов. Итог:
Ворон каркнул: «Мир жесток!»

«Брось то слово в знак прощанья,
птица или бес», - вскричал я, -
«Уходи обратно в бурю,
в Ночь, где царствует Плутон,
Не оставь мне след обмана
чёрный средь души тумана,
Не хочу я видеть Врана,
бюст покинь под тяжкий стон,
Вынь свой клюв из сердца, призрак,
улови мой тяжкий стон».
«Никогда», - ответил он.

Только Ворон не порхает,
всё сидит, сидит - вздыхает
На Паллады бюсте бледном
у двери, в глазах - беда -
Моим чаяньям не внемлет,
демон в них суровый дремлет,
Пол черты его приемлет
в свете Лампы иногда,
В них душа моя мелькает,
И подняться ей, несчастной,
невозможно никогда!

Ночью тёмной, ночью длинной
в тихой комнате каминной
Над коллекцией старинной,
задремал я, как назло.
Вдруг в окне сверкнуло что-то
и раздался стук. Дремота
Вмиг с меня слетела. Кто-то
бился в двери тяжело.
Может, это свет из бездны
или призрак бестелесный?
«Призрак!» - звякнуло стекло.

Да, я помню: в дрёме Млечной
плыл декабрь бесконечный,
Посреди дороги вечной
стыли звёздные стада.
Тлел в камине красный гребень,
тьма свои двоила крепи,
А рассвет застрял на небе,
будто канул на года.
Думал я в минуты горя
о любимой - о Леноре,
Что исчезла навсегда.

Шторы красные молчали,
только чью-то тень качали,
И душа моя в печали
замирала в тишине.
Страх невиданный, крылатый,
будто тайный соглядатай,
Приковал меня, проклятый,
не давал подняться мне.
Кто стучится в дом - разбойник?
Призрак, гость или покойник?
Кто стучится в сердце мне?

Словно бубен, сердце билось,
тишиною тьма давилась,
Я сказал: «Имейте милость,
покажитесь, тайный гость!
Задремал я над судьбою
или плакал над собою,
Проглядел в тоске-запое -
гостя я, как псина - кость...»
Дверь жилища приоткрыл я,
промелькнули чьи-то крылья,
Разглядеть не удалось.

На крыльце - на тёмных плитах -
шевелился бездны выдох.
В долгих, чёрных монолитах
пребывала тишина.
Я молчал, душа молчала,
с тьмою жизнь мою венчала.
В страхе сердце прокричало:
«Без Леноры жизнь темна!»
И ответило мне эхо
сатанинским долгим смехом:
«Здесь Ленора! Здесь она!»

Я вернулся в дом, в обитель.
Чёрт - моих несчастий зритель.
Это он меня увидел
в окнах дома моего?
Я к портьере прислонился,
будто в щель земли забился,
Ком теней в мой дом ввалился,
взяв себя из ничего,
Или ветер с толку сбился
и к моей душе прибился...
Ветер, больше никого.

Буйный ветер стукнул ставней,
из-за шторы с видом Фавна
Вышел Ворон стародавний,
гордый, важный, будто лорд.
Было столько в нём бравады
и угрюмой, злой услады,
Он взлетел на бюст Паллады,
непонятной силой горд.
Крылья вскинулись отдельно,
засвистела запредельность...
Кто он - ворон или чёрт?

В темноте светилась птица,
будто в ней ожили лица...
Неужели ворон снится? -
прошептал я, как вода.
Или это тьма светила?
Я спросил, собравши силы:
- Ворон-чёрт, Леноры милой
ты не видел ли следа?»
Гордый Ворон встрепенулся,
на меня не оглянулся,
Крикнул Ворон: «Никогда».

Мне осталось удивиться:
наважденье или птица
В странной комнате-темнице
отвечает без труда.
Разве сердце согласится,
чтоб с потерею смириться?
Может быть, явилась птица,
чтоб позвать меня туда,
Где ночная мгла клубится,
где Леноры свет таится.
Ворон буркнул: «Никогда».

И в меня, как бездна, глядя,
он крутился на Палладе,
Бюст качался, с ним не сладив,
будто падал в никуда.
Я хрипел: «Друзья-повесы
все ушли, остались бесы!
Моё сердце из железа,
но и в нём сквозит беда.
Неужели счастье минет
и меня Господь покинет?» -
Ворон молвил: «Никогда».

Странный ворон был угрюмым
и наделал много шума...
Слава Богу! - я подумал,
он сказал мне: «Никогда».
Он страдальцев утешает,
Божьей веры не лишает...
Пусть кому-то жить мешает,
но мешает не всегда.
Вон, прикрыв немые вежды,
он во мне не сжёг надежды,
Что исчезли на года.

Чёрной бездны не пугаясь,
к вещей птице придвигаясь,
И, вздыхая, будто каясь,
я на бархат сел тогда.
Обретя душою нежной
то ли отдых безмятежный,
То ль во тьме полёт безбрежный,
я сказал: - Ты ворон, да!
Но вокруг дымились вещи
и казался звук зловещим
В этом крике «Никогда!»

Полный трепетных догадок,
до нечистой силы падок,
Оживавшим монстрам ада
я шептал: «Сюда! Сюда!»
Ворон медлил, выли вьюшки,
в пустоте звенели кружки,
К алой бархатной подушке
прислонился я тогда...
К ней Ленора прикасалась,
в темноте кровила алость,
Как убитая звезда.

Темнота под небом тесным
озарилась повсеместно
И с кадильницей небесной
Серафим влетел сюда.
Я кричал: «Верни мне, Боже,
ту, которой нет дороже,
Иль придёт забвенье, всё же,
о Леноре навсегда?
Прекрати мои мученья!
О, приди, приди забвенье!» -
Каркнул Ворон «Никогда».

Я скорбел: «О, Ворон мрачный,
ты, наверное, палач мой!?
С шуткой чёрной, неудачной -
кем ты послан был сюда?
Из какой земли пустынной -
беспросветною лавиной -
Ты влетел из ночи длинной
в моё сердце навсегда?
И найду ли я забвенье
посреди земного тленья?» -
Крикнул Ворон «Никогда».

Призрак ты, пророк иль птица,
мне охота удавиться,
Но скажи мне, прежде, птица,
только раз и навсегда:
В небесах, где свет играет,
в золотых пределах Рая,
Отыщу ли я, сгорая,
ту, которой нет следа?
Среди ангелов Ленору,
может, я увижу скоро?
Ворон каркнул: «Никогда».

Я вскричал: «Умри, паскуда!
Я надеялся на чудо!
Ты из бездны, ты оттуда,
где безумство и беда.
Не хочу в тебя смотреть я,
а хотел бы умереть я...
Исчезай, уйди в подклетья
чёрной бездны навсегда!
Вынь свой коготь, клюв смердящий
из души моей кричащей».
Гаркнул Ворон «Никогда».

Бюст Паллады. В доме пусто.
Ворон - чёрной крови сгусток -
Крепко держит мрамор бюста
и молчит... А боль тверда.
Вечность тёмная дымится,
и зловещий Демон, птица,
Всё сидит и не таится...
Ворон замер - на года.
И душа моя - из боли,
из моей проклятой доли
Не воспрянет никогда.

Как-то в поздний час вечерний
я сидел над книгой древней
Долго, так что очутился
я в каком-то полусне.
Может древнее преданье
усыпило мне сознанье;
Только я едва расслышал
тихий стук в мой кабинет.
«Гость какой-то, - я подумал, -
постучал в мой кабинет.
Это гость пришел ко мне».

Шел декабрь - я помню точно.
Было это в час полночный.
Тлел камин, и отблеск красный
тени плющил по стене.
Я желал напрасно горе
по исчезнувшей Леноре
Сделать тише. Но, напрасно,
я не мог забыть о ней:
Деве с именем прекрасным.
Я не мог забыть о ней,
Наяву и в полусне.

И печальный, тихий шорох
шелестел в пурпурных шторах.
О, какой же ужас шорох
этот вызывал тогда во мне;
Сердце сжалось и не билось,
я шептал почти без силы:
«Это только гость какой-то
постучал случайно в дверь.
Только гость случайный, поздний
постучался в эту дверь;
Только поздний гость, поверь».

Я едва собрал все силы,
чтоб промолвить: «Гость мой милый,
Нет, обиды затаенной
не держи - я был во сне
В этой комнате. В потемках
еле слышно стук негромкий
Прозвучал. Ты так неясно
постучал снаружи в дверь.
Ты прости меня!» и тут же
распахнул я настежь дверь -
Тьма и только тьма извне.

В сумрак ночи удивленно
я смотрел завороженный;
Но в мечтах не здесь - в минувшем
оставался. Там, во тьме
Не было округ ни звука,
мучила безмолвья мука,
Только тихий стон: «Ленора!»
вдруг раздался в тишине.
Это молвил я, и эхо
возвратило слово мне.
Только эхо там, во тьме.

Дверь я затворил несмело.
Вся душа моя горела.
Снова стук и он как будто
слышится в моем окне.
«Там, в окне загадка эта!
Нужно лишь добавить света,
Нужно посмотреть и разом
разгадать загадку мне;
Успокоить сердце нужно,
и - решить загадку мне».
Только ветер там, во тьме.

И из этой тьмы морозной
вдруг влетел, и с видом грозным
Над моей уселся дверью
Ворон - птица древних дней.
Он сидел там с видом важным,
на меня не глянув даже,
Без поклона, без привета,
без почтения ко мне.
Точно лорд какой-то знатный -
без почтения ко мне.
Сел и замер, как во сне.

Гость мой черный, гость мой грозный,
вид твой строгий и серьезный
Лишь улыбку, да - улыбку,
вызывал теперь во мне.
«Повидал ты, брат, не мало, -
я сказал, - и храбр, пожалуй!
Ты поведай, древний Ворон,
из далеких, мрачных мест,
Расскажи, какое имя
было там дано тебе?»
Громко крикнул Ворон: «Нет».

Я был удивлен, пожалуй,
тем, что птица мне сказала,
Пусть совсем не много смысла
заключал ее ответ.
Только разум вряд ли нужен,
если вдруг влетит из стужи,
В поздний, зимний час ворвется
в задремавший кабинет
Тварь незваная, ночная -
точно в логово к себе -
С именем таким, как: «Нет».

Ворон мрачный, одинокий
говорил одно лишь только
Слово, будто в слове этом
что-то важное он пел.
В тишине сказал зловещей
я ему: «Мой Ворон вещий,
От друзей, когда-то близких,
не остался даже след;
Ты меня покинешь тоже,
только лишь взойдет рассвет!»
Мне ответил Ворон: «Нет».

Я от этого простого,
незатейливого слова
Вздрогнул телом и душою
в кабинетной тишине.
«Несомненно, слово это -
часть какого-то куплета
Птицей слышанной когда-то, -
бормотал я сам себе, -
и рассказ печальный этот,
о загубленной судьбе,
Завершался словом «Нет».

Разгадать бы тайну эту!
По скользящему паркету
Я придвинул свое кресло
прямо к двери в кабинет,
И на бархатном сиденьи,
предаваясь размышленьям,
Я смотрел застывшим взглядом,
и искал, искал ответ.
Что хотел поведать Ворон?
В чем был заключен секрет
Слова сказанного: «Нет»?

Так, раздумьем увлеченный,
я сидел завороженный
Взглядом птицы, и пылала
вся душа моя в огне.
Я откинулся, как если б,
я без сил лежал на кресле
С темной бархатной обивкой,
но обивку эту
не примнет уже вовеки
та, что больше всех нужней.
Та, которой больше нет.

То ли воздух здесь сгустился,
то ли ангел вдруг спустился;
Тихим шагом опустился
ангел светлый на паркет.
«Этим сном или виденьем
мне Господь дает спасенье,» -
Крикнул я - «покой желанный,
и забвение о ней.
Так глотай забвенье это
и забудь, забудь о ней!»
Мрачно молвил Ворон: «Нет».

«Может, ты орудье злое,
может ты - пророк покоя,
Или, может, ты предвестник
страшных дней, и зол, и бед?
О, скажи мне, умоляю:
здесь в тоскливом, мрачном крае,
В этом доме одиноком
будет исцеленье мне?
О, ответь мне, заклинаю:
будет исцеленье мне?»
Но ответил Ворон: «Нет».

«Или ты орудье злое,
или ты - пророк покоя!
Заклинаю небом, Богом,
только дай мне, дай ответ!
«За порогом жизни этой -
пусть во Мраке или в Свете -
Вновь увижусь ли с Ленорой
там, куда влечет нас Смерть?
С этой девой лучезарной
там, куда влечет нас Смерть?»
Ворон мне ответил: «Нет».

«Замолчи, посланник ада! -
крикнул я ему. - Не надо
Больше слов! Ступай обратно -
в область, из которой мне
Ты явился наважденьем,
птицей в черном опереньи,
Чтоб терзать мне душу, чтобы
доставлять мне только вред.
Уходи, покинь навеки
этот тихий кабинет,
И не говори мне «Нет»!

Ворон дом не покидает.
Восседает, восседает
Неподвижно и не слышно,
больше он ни «Да», ни «Нет»
Не промолвил. Взглядом сонным,
этим взглядом отрешенным
Смотрит, и от птицы черной
тень ложится на паркет,
И душе моей из тени
вырваться туда, на свет
Не получится, о нет!

Как-то раз в начале ночи,
той, что нету одиноче,
Сон застал меня за чтеньем
древних знаний и начал.
И пока клевал я носом,
кто-то вдруг совсем без спроса,
Но при этом осторожно
в дверь входную постучал.
«Гость какой-то, - я промолвил, -
в дверь входную постучал,
Ищет он в ночи причал».

Как сейчас я это помню,
был декабрь тогда холодный.
Каждый уголь, умирая,
духа слал на мрачный пол.
С нетерпеньем ждал я утра.
Я не мог в сознаньи мутном
В книгах тех спастись от скорби
по утраченной Ленор.
Той одной, кого отныне
ангелы зовут Ленор.
Нет её с недавних пор.

Страхом грудь мою наполнил,
фантастичным и безмолвным,
Грустный шорох штор пурпурных,
он смятение принёс.
Чтоб унять сердцебиенье,
тихо молвил в тишине я:
«Это гость какой-то просит
в дом впустить его в мороз.
Запоздалый гость какой-то
просит в дом впустить в мороз.
Вот и всё, всего лишь гость».

Взял в кулак я свою волю.
Смело, не колеблясь боле,
«Сэр, - сказал я, - или леди,
вашу скромность я ценю.
Задремал я ненароком,
не услышал стук негромкий.
Очень тихо вы стучали,
к моему придя жилью».
И решительным движеньем
открываю дверь свою.
Только в тьму смотрю стою.

Взгляд тонул в пучине ночи.
До сюрпризов неохочий,
Я стоял и слушал молча
странных дум тревожный хор.
До рассвета путь был долог,
тишины держался полог,
И нарушило молчанье
слово лишь одно: «Ленор?».
Я спросил, а эхо вторит
слово лишь одно: «Ленор».
Страхам всем наперекор.

Ночь. В камине еле тлело,
а душа моя горела.
Вскоре вновь раздались стуки,
даже громче в этот раз.
Вот теперь я понял чётко:
на оконной на решётке
Эти звуки раздаются.
Мы исследуем сейчас.
Сердце отдохнёт немного,
тайну выясним сейчас.
Верно, ветер дурит нас.

Распахнул я створки ставней,
тут же, молнии внезапней,
Запорхнул солидный ворон,
как из старых добрых дней.
Безо всяких реверансов,
думать не давая шансов,
Облетел он всё пространство
тёмной комнаты моей.
Сел на голову Паллады
в тихой комнате моей.
Сам чернее всех ночей.

Он, прервав ночную пытку,
вызвал у меня улыбку.
Но строга и величава
мрачной птицы красота.
Я сказал: «Хоть ты потрёпан,
но, как видно, храбрый ворон,
Благородный древний воин,
из былин пришёл сюда.
Назови мне своё имя,
раз уж ты пришёл сюда».
Он ответил: «Никогда».

Поразился я ужасно,
произнёс он очень ясно.
Хоть в ответе мало смысла
и по сути не туда,
Но нельзя не согласиться,
что нигде шальная птица
Ни к кому не прилетала,
чтоб так просто, без труда,
На скульптуру взгромоздиться
и так просто, без труда
Молвить слово «никогда».

Ворон, сидя одиноко,
в продолженьи диалога
Говорил одно лишь слово,
будто в нём его судьба.
А потом хранил молчанье
на верхушке изваянья.
Я сказал: «Друзей уж нету,
улетели без следа.
Утром он меня покинет,
как надежды, без следа».
Произнёс он: «Никогда».

Удивила меня эта
точность нового ответа.
Я сказал: «Но, без сомненья,
его знаний полнота
Ограничена готовым
лишь одним вот этим словом.
Может быть, его хозяин
часто в прежние года
Напевал такую песню
часто в прежние года
С этим словом - “никогда”».

Ворон, туча штормовая,
вновь улыбку вызывая,
Мне навеял размышленья,
дум возникла череда.
Я к нему подвинул кресло,
и мне было интересно,
Что же этот вещий ворон
мне хотел сказать тогда,
Что зловещий, мрачный ворон
мог поведать мне тогда
Этим словом - «никогда».

Я сидел и думал снова,
не произнося ни слова.
Ну, а ворон жарким взором
прожигал мне грудь до дна.
Я, былое вспоминая,
тихо голову склоняя
На подушку с бликом лампы,
загрустил, что та одна
Этой бархатной подушки
та, ушедшая одна,
Не коснётся никогда.

Вдруг, как будто исходило
от незримого кадила,
Фимиама дуновенье
мне почудилось тогда.
Я сказал себе: «Несчастный,
это знак тебе негласный.
Небо ангелов прислало,
чтобы грусти маета
О Ленор ушла навеки,
чтоб забылась маета».
Каркнул ворон: «Никогда».

Я воскликнул: «Предсказатель!
Птица или зла вещатель!
Искусителем ты послан?
Иль с пургой попал сюда?
Я прошу тебя, послушай,
есть ли где бальзам на душу,
Чтоб унял мои терзанья,
как спасения вода?
Будет мне в пустынном доме
избавления вода?»
Он ответил: «Никогда».

Я воскликнул: «Предсказатель!
Птица или зла вещатель!
Заклинаю небом. Оба
мы верны ему всегда.
Ты скажи, в свой час в Эдеме
мне удастся ли на небе
Прикоснуться к той, чья нынче
не блестит в ночи звезда?
Вновь к Ленор меня в том мире
приведёт моя звезда?
Ворон каркнул: «Никогда».

Я вскочил в знак расставанья
и вскричал: «Отродье вранье!
Убирайся в свою бурю
и в ночные холода!
Перьев не оставь на память,
мне пора себя избавить
От твоих прогнозов ложных,
и исчезни без следа!
Клювом не терзай мне сердце
и исчезни без следа!».
Он ответил: «Никогда».

Ворон всё сидит над дверью.
Что расстанемся, не верю.
Всё сидит на изваяньи,
и стезя его тверда.
А когда блестит глазами,
то как демон со слезами.
Тень его по полу пляшет,
и из этого пятна
Знать душе моей на волю
из вот этого пятна
Не прорваться никогда!

Хмурый, в полночь, я однажды,
думал, хворый, с чувством жажды,
Над фольклорными томами,
что забыты уж давно,
Дивно, дрёмно, падал сонный,
вдруг услышал звук сторонний,
Видно кто-то в час дремоты
вторгся в общество мое.
«Гость незваный, - прошептал я, -
в дверь стучит он, не в окно -
Точно - гость, а кто еще?»

Помню: ночь была густая,
выл декабрь - пора сырая,
Из камина, догорая,
ткало пламя полотно.
Как же зорко ждал я зори;
зря бальзам искал от хвори
В книгах нет строки о горе -
горе, что мне суждено -
Ангел знает теперь имя
робкой радостной Лено -
В этом мире нет ее.

Груз сомнений, так суровых,
грустный шорох штор багровых
С силой стылой устремили
страх немыслимый в нутро;
Чтоб минула вся тревога,
я твердил особо строго,
«Это странник у порога
просит вход ко мне в жилье -
Поздний странник у порога
просит вход ко мне в жилье;
Только он, а кто еще?»

Тотчас я воспрянул духом;
начал молвить с мнимым другом,
«Леди, мистер, извиняюсь,
верьте, вовсе не вранье!
Просто слышал сквозь дремоту,
нежно в дверь стучит там кто-то,
Звуком слабенькую ноту
стуки сеяли в чутье,
Что едва их различил я» -
и открыл дверь на крыльцо
Тьма здесь, больше ничего.

В мрак кромешный я глазея,
там стоял, дивясь, робея,
Теми грезами терзаний
не дерзал еще никто;
Но молчала ночь жестоко,
от затишья нету прока,
Лишь одно веленьем рока
было шептано: «Лено!»
Это я был кто шептал, но
эхо вдруг пришло: «Лено!» -
Да, лишь эхо, что еще?

Я шагнул спеша в покои,
вся душа горела в зное,
Скоро стуки повторились
снова, словно баловство.
Я сказал: «теперь все явней!
Нечто бродит там у ставней:
Странно! что за шум отравный,
мне разведать бы его -
Чтобы сердцу быть в покое,
мне разведать бы его; -
Ветер, верю на все сто!»

Тут толкнул я ставень кромкой,
статью крыльев грохот громкий,
Старый ворон, величавый,
создал и влетел в окно;
Он не сделал ни поклона,
неучтиво, беспардонно;
С миной леди иль барона
сел над дверью, где темно -
Сел на статую Паллады
там, над дверью, где темно -
Сел, на этом вроде все!

Перья птицы из эбена
пряли пышно чары плена,
И печаль свою улыбкой
стало греть мое лицо.
«Пусть хохол твой лыс, плачевен,
ты не трус, со мной безгневен,
Ворон! мрачен ты и древен,
с брегов ночи существо -
Знатно как тебя зовут там,
где Плутон простер крыло?»
Каркнул Ворон: «Не дано!»

Диву дался я при встрече
с грубой дичью складной речи,
Хоть малейшего нет смысла
в том ответе, аж смешно!
В стане смертных, знайте точно,
не был тот, чтоб дерзко, очно!
Птица села ему прочно,
вдруг над дверью высоко -
Чтобы сели на бюст птица,
зверь над дверью высоко,
С броской кличкой «Не дано!»

Но на бюсте мирном, ровно,
Ворон бросил ведь любовно,
Только слово одно, словно
душу всю излил в него.
Следом он не дал мне путно
ведом - не взмахнув могутно -
Я представил едва смутно:
«Все друзья ушли давно
Он покинет меня утром,
как надежды все давно».
Вран промолвил: «Не дано!»

Я в зловещей тиши редкой
вздрогнул весь от фразы меткой,
Явно все что он бормочет,
в клетке им обретено,
Кто над ним был раньше властен -
верно, был беде подвластен
«Дни ненастны, я несчастен» -
пел он, будто велено -
В скорбь надежд и меланхолий
все припевы слив, в одно
В то одно лишь, в «Не дано!»

Перед птицей дальше зыбко
лишь цвела моя улыбка,
Прямо ближе к ней, к упрямой
кресло двинул я назло;
Вдавшись в мягкий бархат с шиком,
глядя в бюст игривым ликом
Вникнуть я захотел мигом:
что могло то существо -
Грозно, грубо и угрюмо
то худое существо
Вылить криком «Не дано!»?

Весь в догадках - так бурлескно,
я не смог ни слога честно
Выдать врану, в мою рану,
в грудь вонзившему копье;
Дальше я главу в печали
плавно клонил в том причале
Тайн, который освещали
лампы искренно, давно,
На подушку из пурпура
вновь любимая чело,
Ах, опустит? «Не дано!»

Дымом зримо в ноздри било,
будто скрыто здесь кадило,
Свято в такте Серафима
чуть сверкало серебро.
«Бедный! горе взяло в плен, да?
ты закован между стен, да?
Бог забвенье из непента
выслал от любви к Лено!
Залпом, залпом из непента
пей, забудь свою Лено!»
Каркнул Ворон: «Не дано!»

Я воззвал: «Пророк!? - был нем он, -
Кто ты, птица или демон? -
Злом соблазна ли взъерошен,
бурей брошен далеко?
Изгнан, храбрый и хранимый,
в ночь пустынь, тоской томимый -
В доме Деймосом давимый -
молви, я молю, словцо -
Есть там, есть там в Галааде
средство, мне скажи в лицо!»
Он ответил: «Не дано!»

Я воззвал: «Пророк!? - был нем он, -
Кто ты, птица или демон?
Свод нам нами распростерт и
чтим мы то же божество -
Дай душе, дышавшей горем,
путь к Эдему, к райским зорям,
К дальним брегам, где за морем
шепчут ангелы «Лено» -
Путь к объятьям моей девы -
робкой радостной Лено.» -
Но ответ был «Не дано!»

«Знак разлуки с этих пор он, -
я воскликнул, - Вор иль ворон!»
В бурю странствуй ты обратно,
в царство ночи, где темно!
Прочь лети своей дорогой,
след исчезнет лжи жестокой!
Я останусь сам с тревогой! -
не бросай ты мне стило!
Клюв из сердца теперь вынув,
вон от бюста чрез окно!»
Каркнул Ворон: «Не дано!»

И мой Ворон, не порхая,
все сидит, сидит у края,
Бледно-белую Палладу
не оставит ни за что!
Блещут силой в тьме, в истоме,
как у беса, очи в дрёме,
Снова лампа в моем доме
тускло светит на него;
А душа моя из тени,
что кружится как кольцо,
Не спасется - не дано!

Как-то, полночью угрюмой,
утомлённый тяжкой думой,
Я дремал над фолиантом
старых повестей, но вдруг
Сон прервался мой несчастный,
в дверь послышался неясный,
Очень тихий и неясный,
леденящий душу стук.
«Это поздний гость, - решил я, -
постучался ко мне вдруг
Добрый старый друг».

Помню я довольно ясно,
то декабрь был ненастный,
И сгорал янтарный уголь,
тень кидая на ковёр.
Утра ожидая сонно,
всё листал томов я сонмы -
Утешенья пил я сому
по утерянной Ленор.
Имя светлого созданья,
наречённого Ленор,
Мне запретно с давних пор.

Отсвет пламени узорный
по лиловым крался шторам,
Наполняя душу страхом,
неизвестным до сих пор,
И твердил я замирая,
всё никак не открывая:
«Постучался, полагаю,
заглянул в мой бедный двор
Добрый друг, его конечно
не видал я с давних пор, -
Поздний визитёр».

Наконец, в поту холодном,
вымолвить сумел я: «Кто там,
Как же тихо вы стучите,
леди или джентльмен,
Как же тихо вы подкрались,
как же тихо постучались...»
Я открыл - лишь ветер, скалясь,
душу выморозил мне...
И застыл я, прислонившись
обессиленно к стене,
Словно бы во сне...

Долго вглядываясь в темень,
содрогаясь от сомнений,
Молча я стоял у двери,
словно чуя приговор,
И печально мне внимала,
ничего не отвечала
Ночь, когда «Ленор» звучало,
тихо я шептал: «Ленор», -
Пустота вбирала жадно
имя горькое Ленор,
Пряча память на запор.

Я вернулся в дом угрюмо,
погружённый в свои думы,
Но покоя не дождался,
в ставни дома моего
Громче прежнего стучали,
и, забыв свои печали,
Побежал скорей встречать я
незнакомца моего, -
Но не видно за окошком
вовсе гостя моего,
Ветер - больше ничего.

Я раскрыл окно, и тут же,
с криком резким и натужным,
Словно вестник мрака, ворон
показался за окном.
Словно древнее проклятье,
словно смертное объятье
Чёрный шествовал приятель
в мой усталый старый дом,
На Паллады бюсте бледном
ворон сел, тяжёл, весом -
Словно рунный древний том.

Улыбнулся я усилью
важному, с которым крылья
На Паллады бюсте бледном
чёрный ворон распростёр:
«Ты потрёпан жизнью, вижу,
силой духа не обижен, -
Так скажи же, мрачный призрак
из плутоновых озёр,
Царственное твоё имя,
что носил ты до сих пор», -
Ворон каркнул: «Nevermore!»

Удивился я ужасно
речи ворона столь ясной,
Я своей душевной смуте
явный тут прочёл укор.
Согласитесь и заметьте,
что немного есть на свете
Тех, кому он так ответит,
с кем он вступит в разговор.
Птица или чёрный призрак -
этот ворон-визитёр
По прозванью Nevermore?

Ворон, угольно черневший,
на Паллады бюст взлетевший,
Вымолвил одно лишь слово
мне, и больше ничего.
Замолчал он, как убитый,
и застыл он, словно влитый,
И промолвил я сердито
и не глядя на него:
«Ты покинешь меня утром,
как другие до того», -
Ворон каркнул: «Nevermore!»

Вздрогнул я, когда внезапно,
снова чётко, снова внятно,
К месту так ответил ворон.
Глядя на него в упор,
«Без сомнения, - вскричал я, -
был, как я, весьма печален
Прежний ворона хозяин,
научивший с давних пор
Птицу речи, что звучала,
как смертельный приговор.
Знак судьбы сей Nevermore».

Я придвинул, улыбнувшись,
две диванные подушки
К царственной Паллады бюсту.
Встретив гостя моего,
Я решил расположиться,
на диван облокотиться
и задать вопросы птице.
Интереснее всего
Этот мрачный клич, который
услыхал я от него -
Что же значит Nevermore?

Размышляя так, сидел я,
и на птицу не глядел я,
Чьё буравящее око
в сердце впилось, как багор.
Молча, тьмою окружённый,
в думы тихо погружённый,
Размышленьем утомлённый,
и лиловых шелест штор
В свете ночника мерцавших,
всё шептал мне о Ленор,
Ускользнувшей в Nevermore.

Только воздух вкруг сгустился,
и внезапно появился
Смирны запах, так, как будто
ангел крылья распростёр.
«Знаю, знаю, - тут вскричал я, -
чтобы утолить печали,
Послан был мне Безначальным,
чтоб забыть мою Ленор,
Вестник сей с напитком грёз.
Дай же, дай же мне его!»
Ворон каркнул: «Nevermore!»

«О пророк, посланец Неба,
или недр ада, где бы
Ты ни жил до этих пор,
Порожденье преисподней,
или просто непогоде
В дом заброшенный в угоду,
есть ли где Небесный Двор?
Во врата Иерусалима
вделан ль яспис до сих пор?»
Ворон каркнул: «Nevermore!»
 

«О пророк, посланец Неба,
или недр ада, где бы
Ты ни жил до этих пор,
Заклинаю Всемогущим,
прославляемым всем сущим,
В чьих чертогах гимн поющих
ангелов не молкнет хор,
Встречу ль я в Раю прекрасном
деву с именем Ленор?»
Ворон каркнул: «Nevermore!»
 

«Будь тогда последним слово
это - я вскричал сурово, -
Прочь, чудовищная птица,
вестник ложного суда!
Прочь же, ворон, прочь же, скоро
Улетай к своим озёрам,
где Плутон царит всегда!
Вынь свой коготь мне из сердца,
дверь захлопни навсегда!»
Каркнул ворон: «Никогда!»
 

Ворон всё не улетает,
и по сей день восседает
На Паллады бюсте бледном,
словно злобный бог суда,
И буравит адским оком,
чёрный демон мой жестокий,
И в неярком свете лампы
тень его видна всегда,
И моя душа больная
из объятий тени ада
Не вернётся никогда.

Как-то в полночь, в скорбь немую
я, ослабший, в ночь глухую
Над старинными томами
позабытого того
В полудреме чуть склонялся,
но внезапно звук раздался,
Словно кто-то постучался
в дверцу дома моего.
«Это странник, - я подумал, -
возле дома моего.
Странник - больше ничего».

В декабре, я помню, было,
сумрачной зимой унылой,
Когда тень любая - призрак,
что встревожен навсегда. 
Не снимали книги скорби -
уходили в никуда
Мысли их, одной Ленорой,
той, что скрылась навсегда
В небесах средь серафимов,
той, чье имя навсегда
Стерлось в мире - без следа.

Тихий шепот штор лиловых,
ночных мыслей нездоровых
Порождали страх неясный
в ране сердца моего.
Разум, думал, успокою,
повторял во тьме порою:
«Это визитер стучится
в двери дома моего.
Поздний гость приюта просит
у крылечка моего, -
Гость - и больше ничего!»

Поборов в душе тревогу,
избрал новую дорогу:
«Сэр, - сказал я, - или мистрис,
замедленья моего
Не судите так, обидеть
не хотел я никого. 
Слишком тихо вы стучались
В двери дома моего.»
Распахнул тогда я настежь
дверцу дома моего:
Тьма - и больше ничего.

Глубоко во тьме взывало
нечто, душу волновало
Нечто, что не посещало
в мире смертных никого.
Тишина несокрушима,
темнота же - недвижима,
Лишь «Ленора!» прозвучало
слово сердца моего.
Это я шепнул, и эхо
повторило раз его.
Эхо - больше ничего.

В комнате душа горела,
вскоре повторилось дело:
Стук, услышал я, стал громче.
Я сказал: «Да ничего.
Происходит все случайно,
без какой бы либо тайны.
Успокою на мгновенья
стуки сердца моего.
Ветер - больше ничего.»
 
 

Приоткрыл окно, и странный
показался гость незваный:
Из-за ставней влетел Ворон,
Ворон прежних светлых дней.
Будто лорд иль леди - диво:
важно и почти спесиво
Он вспорхнул на бюст Паллады,
сел так мягко на него.
Сел - и больше ничего.
 
 

Это птица не стращала -
грусть в улыбку обращала,
Но кладбищенские скорби
не сокрыть ни от кого.
Я сказал: «Твою мы хитрость
одолеем без труда.
Лишь скажи мне, древний Ворон,
из Ночи попав сюда,
Свое имя, то, что носишь
ты с рождения всегда.»
Молвил Ворон: «Никогда».

Не было почти предела
удивлению - несмело
Слушал я ответ столь мрачный,
чуждый счастью навсегда.
Мы не можем согласиться,
что надежды будут длиться
Так недолго... Но а птица
над дверями никуда
Не исчезнет, и несчастья
остаются навсегда,
Если имя: «Никогда».

Ворон говорил так слово,
хоть оно было не ново,
Будто всю свою он душу
изливал в нем, и когда
Без движенья на Палладе
он сидел, словно в отраде,
Прошептал я: «Друзья скрылись
уж на вечные года.
Утром он меня покинет,
как надежды - навсегда.
Молвил Ворон: «Никогда».

Услыхав вновь это слово,
произнес я, вздрогнув снова:
«Верно, Воронов хозяин
глубоко страдал всегда.
Был угрюм он и невесел,
вместо нежных, добрых песен
Научил свою он птицу
повторять одно всегда,
Только слово «Никогда».
 
 

Размышлял я так, невольно
успокоился довольно,
Сел в свое тихонько кресло,
голову подняв туда,
Где был Ворон, бархат кресел,
лампы свет неинтересен
Для него, того, кто горе
на земле несет всегда.
Что же значит: «Никогда»?
 
 

Тщетно разгадать старался
эту тайну, рисовался
Надо мною черный Ворон
с мрачным взором навсегда.
Заронил одно сомненье,
и поник в немом мученьи
Я на бархатной подушке,
в свете лампы... Никогда
На лиловый бархат кресла,
как в минувшие года
Не припасть ей - никогда!

«Подожди, - сказал я, - реет
и как будто что-то веет...
Иль с кадильницей небесной
серафим пришел сюда?
Шелестит как дуновенье...
Это Бог послал забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
чтобы в сердце навсегда
О потерянной Леноре
стерлась память - навсегда!»
Ворон каркнул: «Никогда».

«О, пророк! - вскричал я, - вещий!
Птица или дух зловещий!
Небеса ль тебя послали
или Ад принес сюда
Из пещеры мертвой, бренной,
вечно хладной и нетленной!
Я молю, скажи: забвенье
обрету ли я когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»
 
 

«Умоляю, пророк вещий!
Птица ты иль дух зловещий!
В Небесах, что ныне Богом
скрыты от меня всегда,
Мне откроется ль святая,
что живет в преддверьи Рая
Та, которую Ленорой
ангелы зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда!»
 
 

«Прочь! - воскликнул я, вставая, -
прочь отсюда, птица злая!
Возвращайся в царство Ночи,
улетай опять туда!
Забери обман позорный,
словно оперенье черный.
Прочь, оставь меня навеки
одного здесь - навсегда!
Каркнул Ворон: «Никогда!»
 
 

И сидит недвижно вещий
Ворон, черный гость зловещий,
С бюста бледного Паллады
не умчится никуда.
И глаза его пронзают,
точно демоны терзают
В сновиденьях меня;
лампа на пол тень бросает,
И душа моя из тени
на полу за все года
Не восстанет - никогда!

Как-то раз, в конце недели,
ужин съев (из двух сарделек),
я то ль спал, то ль нет - под телик
(шла какая-то мура).
Вдруг - как будто позвонили...
Звук - как в старенькой мобиле...
Это в дверь звонок был - или
из подъезда, со двора?..
Я подумал: «Гость к кому-то
позвонил мне со двора,
спутав кнопок номера.»

Я ведь помню: это было
в декабре, - ненастном, стылом...
В батарее что-то выло
воем кино-упыря...
Я мечтал забыть о Ленке,
как школяр - о переменке,
хоть на ночь забыть о Ленке,
умотавшей за моря.
Навсегда, на безвозвратно -
под проклятья декабря -
к Иордану, за моря.

Донимал неясный шорох, -
словно мышь шуршала в шторах
(не раздергивал которых
мне казалось, со вчера).
И, в паршивом настроенье,
чтоб унять сердцебиенье,
мямлил ту же хренотень я:
«Это кто-то со двора
позвонил не в ту квартиру,
спутав кнопок номера;
или - глупая игра.»

Но потом я встрепенулся,
к домофону потянулся,
телик выключив, ругнулся
на звонившего хмыря,
ну а вслух - составил фразу:
«Кто́ там? Вас не слышал сразу,
у меня тут - ум за разум...» -
Только выступал я зря:
все давно в домах засели,
ритуально матеря
холодрыгу декабря.

В ожидании ответа
мысль скакала беспредметно...
Но прислушивался тщетно:
нет ответа со двора.
И шепнул невольно: «Ленка?»
Отразившись от простенка,
эхо мне вернуло: «Ленка...» -
на издёвку жизнь щедра...
А чего я ждал, наивный,
чьих ответов со двора?!
Там лило, как из ведра.

Ведь ко мне звонят всё реже...
Только - снова слух мне режет
то ли дребезг, то ли скрежет, -
мерзкий, честно говоря...
Вот же повод для опаски!
Видно, в окнах слой замазки
искрошился без покраски,
или, там, дефект штыря, -
накосячили, короче,
бракоделы-слесаря,
шпингалеты мастеря...

Чтоб покончить с этим вздором,
я окно открыл... И Ворон
вдруг ворвался: важен, чёрен,
в блеске мокрого пера;
преисполненный нахальства,
с видом важного начальства,
оборзевшего от чванства, -
тяжело вспорхнул на бра...
Ишь, насест себе надыбал:
ленкино стенное бра!
(Снять давно его пора...)

Сильно птичка удивила!
Но еще - и рассмешила:
больно уж смешно застыла
на погнутом старом бра...
И спросил я восхищённо:
«Как зовут тебя, ворона?
Из какого Легиона?
Где кричишь свое «ура»?
Если уж ко мне вломилась -
сообщи-ка, будь добра!..» -
Каркнул Ворон: «Ни хер-ра!»

Вздрогнул я, услышав это, -
все же я не ждал ответа.
Вроде бы, теперь - не лето,
не мутит мозги жара...
Тяжело не согласиться:
это бред! - Но ведь не снится,
что сидит вот эта птица
в комнате моей на бра
(да не важно совершенно,
на торшере, иль на бра)
и зовется - «Нихера»...

Но, сказав одно лишь слово,
вещий Ворон замер снова,
словно - веско и сурово
тайну выдал на-гора...
Вот же умник, в самом деле!
Я шепнул, почти без цели:
«Все надежды улетели, -
им слинять пришла пора.
Даже Ленка умотала -
и твоя придет пора...»
Каркнул Ворон: «Ни хера!»

В общем, было очевидно:
Ворон, выглядя солидно,
каркал вовсе не ехидно,
не от мрачного нутра,
а набрался этой шняги
при каком-то бедолаге,
что твердил, нажравшись браги
прямо с самого утра, -
словно отпевал надежды
днем и ночью, до утра -
злой припевчик: «Ни хера...»

И от скуки, если честно
(может, станет интересно...),
я придвинул ближе кресло
к Ворону на старом бра -
и выдумывать стал траблы,
про которые так нагло
эта курица могла бы -
будучи и впрямь мудра -
в рассуждения пускаться,
с высоты стенного бра
утверждая: «Ни хера»...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но в тенях чужой печали -
веки опускаться стали;
ангелов шаги шуршали
по проплешинам ковра...
Снилось мне, что помаленьку
подниму самооценку,
стану забывать про Ленку,
и пройдет моя хандра;
раз уж ангелы слетелись -
улетучится хандра...
Каркнул Ворон: «Ни хера!»

«Вот ты как! Пророк ты драный,
из Геенны гость незваный! -
птице я сказал упрямой,
восседающей на бра. -
Так поведай, бога ради:
в этом вашем Галааде -
есть еще бальзам на складе?
Есть же, вроде, доктора?
Я согласен быть излечен, -
боль разлуки так остра...» -
Каркнул Ворон: «Ни хера!»

«Ладно же, вещун пернатый!
Даже если сатана ты,
и в Аду твои пенаты, -
раз сидишь ты тут на бра,
отвечай мне, проклятущий:
в жизни, этой - иль грядущей,
там, под сенью райских кущей,
где теплы всегда ветра, -
встретиться решусь ли с Ленкой,
что всю жизнь была храбра?» -
Каркнул Ворон: «Ни хера!»

Крикнул я: «Катись ты к нетям,
задолбал ты словом этим,
есть предел всему на свете,
распрощаться нам пора!
Хватит щелкать клювом черным
с вдохновением злотворным,
притворясь посланцем горним!
Слазь-ка с ленкиного бра -
и давай, вали отсюда,
не оставь здесь ни пера!» -
Он ответил: «Ни хера!»

И сидит, сидит с тех пор он,
надоевший этот Ворон,
неподвижен, тошнотворен,
на недействующем бра.
Он - видение, химера...
Но при свете от торшера
тень его ложится серо
на потертости ковра;
вырваться из тени этой
к миру света и добра -
не выходит. Ни хера.