|
▲
«Настоящим обращаюсь к соответствующим компетентным Советским Властям с убедительной просьбой о выдаче моим родственникам разрешения на выезд ко мне в Израиль на постоянное жительство... Учитывая гуманное отношение Советских Властей к вопросу объединения разрозненных семей, надеюсь на положительное решение моей и моих родных просьбы, за что заранее благодарю. Вызываемые родственники:
Яша бросил письмо на стол, опустился в кресло и включил настольную лампу: темнело, был час возвращений с работы. Шагах в двадцати от него, в круге света от лампы, возник старик на изломанной чугунной скамье, задвинутой в кусты. Кусты были пыльные и запущенные, – обыкновенные кусты городских бульваров. И старик тоже был запущенный и жалкий; он тоскливо смотрел куда-то, кажется, на страдающих ожирением голубей... Яша хорошо знал, что сейчас произойдет. Вот в это мгновение. Он предчувствовал, и помнил, и с безнадежной отчетливостью понимал, что ничего уже нельзя изменить. А плохие мгновения почему-то останавливаются... Прожилки в глазах старика – какого-то оранжевого цвета. У соседей на кухне капала из крана вода. Мгновение распухало, как нарыв. Последний аргумент в ссоре... Яша внутренне съежился. Сейчас... – Жид, – сказала Ната. Странное чувство, почти облегчение... Яша ударил ее по лицу. Она ответила, – быстро и легко, как будто заранее подготовившись. Получилось даже ловчее, чем у него... Это было унизительно и больно. Мучительно хотелось ударить еще, и еще раз. От ярости перехватило дыхание. Ничего он не добился, и опятъ побит он. Теперь побит и так тоже... По асфальту под ногами плавали зеленые пятна. Бешенство медленно откатывало по жилам, как волна прибоя, оставляя после себя грязно пенящуюся пустоту. И пустота эта звенела от пощечины... Ну, была бы гойская драка. Ей это можно, а ему нет. Стыдно и неприлично. И может собраться толпа. А это опасно. Ведь он не в своем доме... – Зачем скамейку поломал, Оперман? – вдруг закричала на старика опрятная моложавая женщина, кормившая неподалеку голубей. – Ты не в своем доме! Убирайся к себе в Израиль и тогда ломай что хочешъ, вы ж там материально хорошо обеспеченные... Убирайся! Старик опустил слезящиеся глаза, медленно поднялся и двинулся в сумерки, будто вжавшись сам в себя и некрасиво волоча ногами первые опавшие листья. Яша глянул ему вслед, придвинул лежащую на столе раскрытую книгу и механически стал выписывать на лист бумаги: «Лишь немногим удалось спастись бегством из страны ужасов; остальных просто не выпускали, а если кому-нибудь и давали возможность уехать, то накладывали арест на его имущество. Когда же за границей рассказывали об ужасах, происходящих в СССР, угнетатели пользовались этим как предлогом для еще более зверской травли тех, кто оставался в СССР...» Плохие минуты почему-то возвращаются. – Я тебя люблю, – сказала она. Яша поднял голову и увидел ее красивые торжествующие глаза. И светилось в них веселое любопытство: что последует далее?.. – Полная беспринципность, – уходя, неизвестно о чем заметила женщина, кормившая голубей. Неприятный старик, ее бывший муж, тут же вернулся. Он увидел, как они целуются... Старик устроился по привычке на том самом месте, с которого его согнали, входная дверь хлопнула, в прихожей зажегся свет. – Обед разогрел? – послышалось оттуда свежее сопрано. – Нет, Ната, я пришел минуту назад, – обыкновенным голосом ответил Яша, сунул письмо в ящик стола и стал торопливо исправлять в выписанной цитате «СССР» на «Германия», потому что у Фейхтвангера было именно так.
1983
|