| ← ПЕСНЬ ШЕСТАЯ | ОГЛАВЛЕНИЕ ↑ |
| ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ |
|
Надоело вам? Ну что же,
принуждать мне вас негоже; продолжаю зря марать в клетку общую тетрадь... Да, герой мой – не Онегин, а в строках сих мало неги (правда, и читатель мой – не Белинский никакой). И жена героя Маня – персонаж не без изъяна, хоть коня, схватив клюку, остановит на скаку. Вот вам участь всех хазарок: муж – герой, умён и ярок, а в быту – всё делать ей; что, по-вашему, важней?.. И она себе решила, что должна семью хоть силой не пускать в Итильский край, а свезти в Заморский рай, – ну, туда, где деловито тянутся на запад стриты и, асфальтом съев стерню, прут на север авеню, где Ратмира ангел сладкий столбенеет в плащ-палатке, прямо с корабля на бал люди живы за металл, а хоть чью совкову гордость вмиг развеет в клочья норд-вест, чтоб не смел смотреть пока на буржуев свысока... Что ж, она к послу Заморья – темной ночью, с ветром споря – побрела... Чу! шум и гам: ведь хазарки все – уж там (в каждой очереди, братцы, за первейшим не угнаться: хоть приди чуть свет с утра – занимал он со вчера). Ноги босы, грязно тело, стая туч летит без дела, свищет ветер, валит снег на 7000 человек. Мужиков в толпе не видно, – сесть в тюрьму боятся, злыдни, за попытку, яко тать, из Сусекии удрать... 6 утра; играют гимны, у церквей сбирают гривны; а к послу – по трое в ряд три версты дурех стоят. 7 звонят; светать не хочет, но кричит проклятый кочет; от хазарок-молодух ввысь исходит бабий дух. 8 бьет на Спасской башне; кто грызет пирог вчерашний, кто-то спит, а кто уж нет, кто-то ищет туалет... 9 бьют. Гуторят бабы: «Открывать прием пора бы». Стали тетки косы вить, чтоб посла в себя влюбить. В 10 – крики: «Начинают!» Вдоль толпы стрельцы шныряют, как заметят мужика – в «воронок» его пока. Бьёт 11: касатки, время общей физзарядки! Все задвигались, но вдруг придавили двух старух. Полдень; солнце воздух греет, в чернобурках дамы преют, а идущий мимо люд мрачен, зол, угрюм, надут... Час пополудни; не вскоре попадете вы в Заморье, – неторопко зимним днем у посла идет прием! 2 часа; звонят к обедне с колоколенки соседней; снег искрится; 3 часа; вянет женская краса... Вот 4 отзвонили; эх вы, бабы, вы забыли, что посол, скорей всего, в рай не пустит никого. 5 часов; ух, холодает! Очередь не убывает, и надежда-егоза замерзает, как слеза... 6 часов; стоят дурехи (мужикам уж стало б плохо); может, надобно не спать, в полночь очередь занять?.. 7 часов. «Прием кончаем!» – загремел посол ключами, и последней из тетерь Маня заскочила в дверь. Перед ней (уж вы терпите!) сам посол был, Mr. Питер, из Заморья визитер (и заморский же Майор). Он сказал Марии: «Ну-тка, у тебя – одна минутка, чтобы слезно изложить, что хазарам тяжко жить, что Итильский трудный климат твоего сынка не примет, что, помимо всяких квот, ты – Заморья патриот... Все означенное выше я раз сто сегодня слышал; эта песня хороша, повтори-ка не спеша!» Маня пискнула – и смолкла: видит, что не будет толка, – знать, решил заморский царь, что их рай – не для хазар... Из парадного подъезда вышла вон, с крылечка слезла; трижды прокричал петух; свет в дому посла потух. * * * Да, Мария... Горько, стыдно,беспринципно и обидно: побывавши у посла, идеал ты предала! (Был бы толк – сказали б люди: «Победителей не судят», – так что, главный в том скандал, что постиг тебя провал). Ведь Захар-то в это время тянет бранной службы бремя, чтоб попасть – куда? – в Итиль! А Заморье – низкий стиль... Чтоб вину свою загладить, принялась Мария ладить к переправке за кордон книг Захаровых вагон: грамоты берестяные и таблички восковые, палимпсесты и папирус (и когда же съест их сырость!), глиняных таблиц торосы, папильотки, папиросы, промокашки с кучей клякс, – в общем, всякий пипифакс. А на каждое изданье надо получить заране (не хватает прямо зла!) разрешенье от Гребла... Маня список составляет и в Гребло, вишь, представляет; там Бумажная Душа лист читает не спеша: – Что-то книги староваты; видно, с антиквариатом. Ну-ка, что у них внутри? Так и есть, да ты смотри: ишь, «язык – ну ты подумай! – в белом соусе с изюмом». Слушай-ка, возьмись за ум: где язык взять и изюм?! Или вот – ведь бред же пьяный: «Как приготовлять фазанов». Что еще тут есть у нас? Вот те на, «Медовый квас»: «Положи, во-первых, в кадку добрый фунт изюмин сладких, да лимонов пять, причем тонко резаных кружком; да добавь туда инжира, патоку (ковша четыре), восемь вёдер кипятка – и передохни пока. Дав остынуть, понемножку всыпь туда муки три ложки, чашку чайную дрожжей, и воды холодной влей. Как всплывут лимоны в кадке, квас разлей в бутылки хватко, пробки хорошенько вставь и на холод их поставь». Древний труд, определенно: где сейчас достать лимоны? В общем, нам самим нужны летописи старины. Так, вот свиток поновее; что здесь? – «Завтрак книгочея»: «городская» колбаса – наша гордость и краса (костная мука, коняга, пара крыс, крахмал, бумага), масло (списано в Покров с долговременных складов), сыр швейцарский (марки «200»), чай индийский Мосгортреста (с холмов Грузии притом!) и талон на сахар в нём». Между прочим, тайна это – наша местная диета! К ВЫВОЗУ ЗАПРЕЩЕНО. Что там дальше? Вот оно: – Бинвальд, «Горе полной чашей» (в общем, линия там наша, без уклонов, блин, и схизм); – некто Митин, «Итилизм – разновидность шовинизма и расизма». (Афоризма! Так и просится в плакат!..) – Л.Бернштейн – плагиат? – «Итилизм как разновидность шовинизма и расизма». (Надо б записать в букварь...) – Цезарь (ишь ты!) Солодарь, «Бывшие» и «Фарисеи»; – также дважды – Е.Евсеев: раз – «Фашизм под голубой (или желтою?) звездой», два – «Враг мира и прогресса» (князь, блин, Тьмы, как пишут в прессе, демон Зла и Божий гнев). Далее: – Корнеев Лев, вновь – «Враг мира и прогресса»! (Плагиат? Так ведь – не пьеса; в вёдро, в первый же четверг, разберемся...) – Гольденберг, «Итилизм: лицо и маски»; – Е.Модржинская, В.Лапский, «Итилистский яд» (злой сон: князь Олег им умертвлен!..) – Сойфер – мастер, блин, лиризма – «Крах теорий итилизма»; – Иванов – вот героизм! – «Осторожно: итилизм!» ...Что ж, такие сочиненья почитать, под настроенье, и в Итиле не грешно... К ВЫВОЗУ РАЗРЕШЕНО. * * * И настали – как сказать бы? –у Марии дни не бабьи, всякий день тебе – мигрень, но отнюдь не женский день: надо ж вывезти кафтаны, шифоньер, фортепиано, восемь ваз из хрусталя и – деньгами – три рубля. Побежала Маня сразу до Посыльного Приказу, – там, вишь, до Итиля аж могут переслать багаж... Только там сказали Мане: – Получи-ка ты заране дозволенье и «добро» вывозить свое добро. Для того должна ты срочно на осмотр представить очный весь багаж культурный свой на Неглинной, дом 8ой (там не прачечная, дура, – Министерство там культуры!); также посети-ка, блин, Комсомольскую, 1; да сходи не для блезира на Фадеева, 4, дабы отстоять в бою фисгармонию свою; посетив затем без гнева Чехова, дом 29, на Рабочую шустри, в зданье 93; на Суворовском бульваре (дом 12а, в амбаре) предъяви-ка, не шаля, все фарфоры-хрусталя... Маня, плача втихомолку и совсем уж сбившись с толку, кинулась по адресам... Я запутался в них сам. Расскажу-ка я сначала: сперва Маня побежала на Суворовский бульвар, дом 12а, в амбар; после – в очереди длинной в номер 8 по Неглинной отстояла десять дней (грусть-печаль стояла с ней); наконец, четыре ночи отстоявши на Рабочей, все ж протиснулась бочком в 93ий дом, где пылилося в амбаре то, что ушлые хазары, уносясь в Итиль златой, полагали взять с собой... Там стояли шифоньеры, гарнитуры, интерьеры, стол бильярдный, два кальяна, фисгармонья, фортепьяна, дюжина дворцовых стульев, шляпки из соломы, с тульей, пять органов, три рояля, барельеф на пьедестале, чемоданов Кордильеры, итальянские портьеры, Альпы склянок валерьяны, сарафаны из сафьяна, облачение раввина, Робеспьера гильотина, лапти, шузы и вьетнамки, кастаньеты и тальянки, ожерелья, медальоны, папильотки и лосьоны, курьи перья, жардиньерки, гроздья гнева в бонбоньерке, хлопья и лохмотья платьев, бюсты, идолы, распятья, – всё, чем в наш X век обладает человек... К Мане вышел человечек – ну, совсем как огуречик, – весь зелененький он был (он рассол с «Тархуном» пил). Он повел такие речи: «Всех зараз – не обеспечить, воля царская темна, очередь у нас длинна. Нам ведь надо, для порядка, ваши перебрать манатки, не спеша и не в злобе выбрать, что берем себе... Потому – такая дата: завози багаж свой клятый, не поря горячку зря, к нам 8го сентября». «Как же так? – Мария плачет, – ведь Греблом нам срок назначен! Не могу я осень ждать, нам же в мае уезжать...» «Да не в этот год, дуреха, – огуречик рек со вздохом, – а минёт столетий мрак – и однажды будет так: князь владимирско-московский, князь великий (он таковский!) Дмитрий свет-Иваныч наш (ты пока пакуй багаж) выведет войска, зевая, против темника Мамая с войском Золотой Орды (эх, в качель ее туды!) Это будет, – он глаголит, – бой на Куликовом поле; наши победят в бою – утварь примем мы твою». ...Эй, все люди доброй воли! Землю топчете доколе – помните и пойте сей подвиг Марьюшки моей: бросила она кафтаны, шифоньер и фортепьяно ради вековой мечты... Смог бы поступить так ты?! * * * Той порой, в начале марта,на прокатных таксо-нартах их селенье посетил славный поп о.Кирилл. Сын крещеного хазара, седоглавый, сухопарый, ласков, кроток, прост с толпой, вообще – почти святой. Он ходил от дома к дому, помогал тому-другому; иль ребяток в круг возьмет, старой байкой их займет: «Вот что, хлопцы, вам на смех старый дед сейчас расскажет: жил когда-то князь Олег (внук евойный нынче княжит). К слову, жили мы при нем там же, где теперь живем. И подметил как-то князь, оглядясь вокруг украдкой: хоть в земле обильна грязь, нет в его земле порядка. Мы же – знай себе живем на своем горбе родном. Стало быть – он был стратег! – попалить хазаров нужно; за конем своим Олег шкандыбает на конюшню. Ну а мы, при всем при том, на своем горбе живем. А в конюшне, как всегда, крутятся волхвы с дарами; «Князь, – рекут, – грядет беда! Станет конь причиной драмы!» Ну, а нам чего? – Живем на пригорочке своем... Ну, Олег коня прогнал (предсказаний он боялся); конь обиженно заржал и в окрестностях скончался. Да как раз на месте том, где от века мы живем. Князь оплакать прах решил, – к нам на холм полез неспоро: тьму яичек подавил, там и сям порушил норы... Я, конечно, укусил, – так бы всякий поступил». А потом у них в приходе объявился брат Мефодий, тучный лакомка, жуир, винопийца и сатир; за Кириллом шлялся всюду и в полях его, паскуда, грыз – с разумностью бобра – всходы вечного добра... Вот однажды, утром ранним, поп Кирилл зашел и к Мане, а у ней в дому – тоска: нет вестей от муженька. «Тятя, тятя!» – дети плачут (хочут кушать, не иначе). Пожалел Кирилл их мать, стал на кухне хлопотать... Тут как тут – стихии вроде – в дом ввалился брат Мефодий; всё сожрал он, что Кирилл на неделю наварил: артишоки, борщ зеленый, воблу с пивом, гриб соленый, джем клубничный, ежевику, жерех-рыбу, землянику, «Иней» (йогурт), кекс лимонный, лососину, макароны, нашараби, осетринку, пиво с воблой, рачьи спинки, суп-солянку, торт, тефтели, устриц горку, фрикадели, хачапури, цепелинай, чебуреки, шмальц гусиный, щи с капустой, «Экстры» пляшку, юшку-з-рыбы, ягод чашку... А потом и говорит: «Я придумал алфавит!» А потом запел, скотина (аж скворцы слетели с тына), прочирикал весело вот какую песенку: «Выйди, Маня, вечерочком! Я тебя в твоем садочке, хоть почти ты бабушка, поцелую. Ладушки?» ...И настали – расхлебать бы! – вновь у ней заботы бабьи, вековечная тоска: продинамить мужика. Обещалась в понедельник вместе сбегать в ближний ельник, а сама-то не пришла, – дескать, не́ дали дела; говорила, – мол, во вторник сходим вместе в осокорник, а сама-то не пришла, – были всякие дела; обещалася, что в среду завернет в сосняк к обеду, а сама-то не пришла, – заморочили дела; а под вечер четверговый посетить клялась дуброву, но взяла и не пришла, – были, видимо, дела; надавала обещаний в пятницу прийти в ольшаник, а сама-то не пришла, – помешали, мол, дела; говорила, что в субботу в ивняке покажет что-то, а сама-то не пришла, – дескать, важные дела; посулила в воскресенье встречу под лесною сенью, но, в натуре, не пришла, – типа, грузят, блин, дела... Наконец, такое дело ухажеру надоело; не джентльмен Мефодий был, – бабе отомстить решил. Он явился к ней с Кириллом – и давай, с умильным рылом – знал же, сволочь, чем донять! – в веру местную склонять: «Ваша вера нашей хуже; так что ты, пока нет мужа, не зевай, подсуетись, в нашу веру запишись. Например, купить вам сложно то, что есть хазарам можно, а у нас ты можешь есть всё, чего в продаже есть. Вас религия в субботу не пускает на работу, а у нас в сей день на труд как на праздник люди прут. Пару слов про обрезанье: изуверство, истязанье, мракобесие одно! Да тебе-то – все равно... Кстати, вспомним про детишек: не суем им летом книжек, а доступны им всегда солнце, воздух и вода: на дворе торчит трава, на траве торчат дрова, на дровах, торча с утра, травит травку детвора. И потом: «хазары», Маня, – неприличное названье, обзывательство, скорей, просто... просто как «еврей»! ...Что? Ты все же не согласна? Ах, напрасно, ох, опасно! Не простит Ярило вам нелояльности к властям!» Ну, да знамо ведь: хазарки в кознях тоже не подарки; мчится Маня поутру в Лавру, к Фролу и Лавру. В Лавре встретила Фрола, про Кирилла наврала, что Мефодия Кирилл дефлорировать решил. Лавра на бюро сошлась, за охальников взялась; этого Кирилла, стерву, по статье 121ой укатала в Сыктывкар (он, к тому же, из хазар); а Мефодия брутально били делом персональным; отодрав его как след, отобрали партбилет. * * * На Суворовском бульваре(дом 12а, в амбаре) три недели – хоть завой! – Маня бдит, как часовой. Это вам не сказка, братцы! В сказке – мужику стараться, а в реальности – зело бабам тоже тяжело. (Не случайно, прямо скажем; ведь царев Указ был даже, что должны народ и рать всяку разницу стирать: между умственной заботой – и физической работой, между миром – и войной, между летом – и зимой, меж степными хуторами – и большими городами, между следствий – и причин, и меж женщин – и мужчин. Вот и результат, фемины: рожей стали – как мужчины, гордо известив весь свет, что в стране-то секса – нет). В общем, в очереди снова – бабы, строги и суровы; заправляет всем как след самостийный женсовет. Все – крутые активистки, диссидентки, суфражистки, кое-кто из них – чекистки, остальные – просто киски: Софа Дэрэх – запевала, Эма Баит – подпевала, и еще в придачу к ним – Ада Соф и Сара Пним... Скоро сказка говорится, дело мешкотно творится; в свой черед (наказ Гребла!) Маня в кабинет вошла. ...На останках гарнитура там сидит Губа Не Дура, с блюдца чай вприкуску пьет и с коллегой речь ведет: «Да зачем, скажи, мне дети? Глупы предрассудки эти! Мы с приятелем вдвоем замечательно живем: в бабьих нуждах ежедневных знает толк он – точно евнух, и такой же ласк знаток, мягок, тих, душой широк; если день не слишком жаркий, мы обедаем пуляркой иль копченым каплуном с легким молодым вином; на базар везет нас мерин (он покладист и проверен), огород мне пашет вол, – он смирён, хоть чуть тяжел; ради шерсти для вязанья – это ведь мое призванье! – завела я валуха (нрав – овечий, ха-ха-ха); а при выборе партнеров завсегда со мной мой боров, добрый, кроткий, и ужель лучше сука иль кобель?!.» Отхлебнув немного чая, ей товарка отвечает: «Да, каплун хорош... Постой, вот тебе рецептик мой: крупного овна зарезав, шкуру сняв и ножки срезав, тушу и курдюк мельчат, луком правят и перчат; фарш в желудок помещают и желудок зашивают (перед этим, стало быть, не забудь его отмыть). Меж камней копают яму и костер разводят прямо; как огонь с угольев сдут – тут желудок и кладут. Сверху землю насыпают, вновь костерчик разжигают; подождешь 5-6 часов – вот твой ужин и готов»... Наконец, Губа, скучая, Маню вроде замечает; говорит ей сквозь зевок свой заученный стишок: «По царевому Указу и Майорову приказу, заплати-ка, не жалей, нам за вывоз хрусталей; но весь скарб такого рода – достояние народа, и культуры нашей часть мы вам не дадим украсть! Так что прежде полученья моего соизволенья объясни-ка всё насквозь: что – откуда – где взялось». Маня же – не лыком шита и не войлоком подбита, – обо всем наперечет разъяснения дает: «Медальон халдейский старый – от пра-пра... прабабки Сары, а браслеты и подвески – Ривочки, ее невестки; статуэтки – часть приданого пращурки Рахиль Лавановны, перстень – свадебный подарок нашей бабушке Тамаре... А еще – вот тут, в бумажке – золотой баран с барашкой; в столь ответственный момент – это лично вам презент». Руки тут Губа воздела и сквозь пальцы посмотрела: ладно, мол, вези в Итиль свой задрипанный утиль. * * * Через речку, недалечкоесть еще одно местечко, где бы надо побывать, – ру́бли в деньги обменять. Там, в 13ой хибаре на Смоленском на бульваре, назначает казначей, сколько стоит фунт рублей. (Вот финансовый где гений! Он количество всех денег делит каждый день без свар на количество хазар.) ...Ох, и очередь, ребята! Мы хазарами богаты: прибывает всё народ, ну, а курс – наоборот. Курс обмена, курс обмана! По рублю за пол-тумана здесь давно уж не дают, – вам не богадельня тут. (Объясню опять, – для женщин: денег-то в казне все меньше, но все больше простофиль, отъезжающих в Итиль.) Тут бы и застряла Маня (Три Рубля зажав в кармане, чтоб в толпе не потерять) дней на двадцать-двадцать пять. Но – удача ей сияла: подобрался к ней меняла, сладкой жизнью угнетен, быстрый разумом Невтон. (И стрельцов он не боялся, и Гребла не опасался, т.к. был он неспроста из Казани сирота.) Так Марии подфартило: денег ей сменял ловчила – менее, чем казначей, но зато куда шибчей. ...Всё. Пошла она обратно, в свой посад. И так понятно: что́ без мужика смогла – все поделала дела. Только где ж супруг твой, Маша? Извелась, голубка наша; да не ведает, что он в прошлой песне был казнен... Только глядь – бегут в обновах ей навстречу Лида с Вовой и кричат на весь квартал: «Папа весточку прислал!» Точно, верьте иль не верьте – Манин адрес на конверте, штампик почты полевой, крестик цензора кривой, да почтовый герб на ленте (с надписью «Festina lente»), а потом – уперся взгляд в дату: 10 лет назад (т.е. те поры, в которых был Захар стрельцом на сборах; видно, почтарю в пути довелось в корчму зайти)... «Здрасьте! Я тут – в медсанбате, весь в бинтах лежу в палате, в результате свежих ран я – герой и ветеран. Всякие в меня стреляли, да в порочный круг попали, что висел, от пуль храня, под рубахой у меня. Как я есть недострелённый, то меня определенно комиссуют – и домой. Справка есть! Навеки твой». (1996) |
| ↓ ОГЛАВЛЕНИЕ | ПЕСНЬ ОСЬМАЯ → |