← ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ ОГЛАВЛЕНИЕ ↑

 

ПЕСНЬ ОСЬМАЯ

(фрагменты)

 
Как противно - одурело
доводить до точки дело!..
Выбился герой из сил;
да и автор - приостыл.
Но - раз надо, значит, надо,
ждет тебя, Захар, награда,
кончен должен быть рассказ...
Петь начну в последний раз.

Все тоскуют и скучают,
изнывают и болтают;
вот один лишь диалог
средь иных забот-тревог:
– Как мне быть с такой бедою:
запрещают брать с собою
документ, что я хазар!
Видно, редкий экземпляр...
– Так возьми в Гребле столичном
на обмен другой, отличный,
свежий, чистенький с лица,
экспортного образца!
– Где, в столичном?.. Вдруг там скажут:
для такого, мол, вояжу –
где родился, там меняй...
– Ну, в родной уезд езжай.
– Да, а ну как там мне скажут:
мол, закон у нас на страже,
где живешь, там и меняй...
– Значит, в свой посад езжай.
– ...Ну а вдруг – в Итиле скажут:
липу, мол, суешь и лажу,
новодел твой экземпляр,
и совсем ты не хазар...
– Знаешь, коль уж так охота,
из купцов голландских кто-то
может вывезти в момент
твой исконный документ.
– Да, а вдруг, боясь острога,
«потеряют» по дороге?
– Значит, сам вези тогда.
– Так нельзя же... Вот беда!..

Чтоб в пути остаться целым,
всё впопад и к месту делай
(только олух и дурак
действует, болван, не так):
ведь с цветущею брюнеткой
можно есть салат, креветки,
даже вепря целиком,
красным запивать вином
(шепчет острый смысл нам галльский,
что портвейн португальский
тут уместен (I сорт),
завезенный нынче в порт);
с юной же блондинкой нежной
поглощаем мы прилежно
сливки взбитые с безе,
отдавая дань лозе,
прославляющей по праву
бреги озера Абрау
(«И, пожалуйста, гарсон, –
с виноградника Дюрсо!..»)

Ишь как: ныне князь Олег
в гроб, врагам на радость, ляжет...
Медициной он небрег;
впрочем, вскрытие покажет.
Вот, навек остепенясь,
на лафете едет князь.
Он простить не мог хазар...
Что там в полости? – Не шутка:
изъязвленье и катар
эпителия желудка.
Мстительность, понять пора,
не доводит до добра.
Ездил князь всю жизнь верхом,
не ходил, предавшись лени...
Ревматический синдром
поразил его колени.
Зря презрел Олег слова
встречного врача-волхва.
Князь в броню как будто врос,
хоронясь от стрел, быть может...
Результат: фурункулез
по всему покрову кожи.
Вот пред князем – грустный труд! –
ордена его несут.
Звон стаканов он любил...
Тромбы в венах, камни в почках,
печень напрочь съел этил...
Но всё это – лишь цветочки.
Зря, не веря докторам,
он ступал по черепам.
Вот в аппендиксе абсцесс,
виден паралич трахеи,
пораженье ЦНС
и следы двух рук на шее...
Тут боярин Брут решил:
князь змеей ужален был.

...
как-то раз услышал где-то
про фруктовую диету
...
...
Кушал он абсент полынный,
ел прилежно кюммель тминный,
да анисово перно,
да зубровку заодно,
малость граппы виноградной,
да сливовицы изрядно,
да из яблок кальвадос,
да ликерный «абрикос»;
...
можжевелового джина,
...
апельсинный кюрасо.

Тушки в ряд кладут вначале, –
так, чтоб не соприкасались,
и ощипывают сплошь
(унимая пальцев дрожь) –
в направлении, обратном
росту перьев. (Все понятно?
Кстати, тушке дав остыть,
перья трудно удалить;
чтоб продукт не искорежить,
чуть натягивают кожу
в месте выдерга пера, –
не забудьте, повара!)
Крылья тушкам расправляют –
а совсем не обрывают! –
и затем их по одной,
взяв за горлышко рукой
(а другой рукой – за ноги),
растянув в длину немного,
опаляют над огнем
(очень действенный прием), –
только крайне осторожно,
чтобы ценный жир подкожный
раньше времени не сжечь.
(Тихо там! Об важном речь!)
...Потрошат, набравшись духу,
через вспоротое брюхо;
промывают по нужде
(но не держат зря в воде).
Чтобы после всех усилий
тушки благолепны были
и не оскорбляли взгляд,
им заправиться велят:
кожу брюха надрезают,
ноги им туда вправляют;
крылья (уж таков режим)
за спину заводят им.
Запихнув затем по-рядно
в емкость, тесную изрядно,
маринуют должный срок,
чтоб они пустили сок...
Всё. Они готовы к варке,
СВЧ, тушенью, жарке,
ждущим их наперебой
за кордонною чертой.

Эх, да было бы что кушать!..
Помнишь ли, душа-Танюша,
ка́к застольным чередом
славен Лариных был дом?
Что́ за стол на свадьбах сырный!
А на масленице жирной –
дар почтенной старины –
что́ за чудные блины!
А ростби́ф окровавле́нный,
Страсбурга пирог нетленный,
лимбургский (голландский) сыр!
(Или то другой был пир?..)
Помнишь, как на именинах
гости в ряд садились чинно,
им несли пате, желе,
консоме, соте, филе,
пралине, парфе, суфле,
блан-манже и крем-брюле?..
Ну а мы – для пасторали
в лес с тобой от них удрали,
взяв с собой (чтоб не хилеть)
романтическую снедь:
консервированных килек,
пива (дома ведь не пили),
черный хлеб (небось не яд)
и – в заначку – шоколад...
Помнишь ли, как зори гасли,
трупы килек в ржавом масле,
хлеба вымокшего цвель,
нашу хвойную постель,
бодрость, аппетит, прохладу,
липкость талых шоколадок,
пива на губах следы?
(Как хотелось нам воды!)
А наутро, без печали,
мы от шалаша бежали –
в город (был нам некий зов),
и купили пирожков:
каждый – граммов так по 200,
и сочился жир сквозь тесто;
запах, слышный за версту,
ливер, тающий во рту...
Помнишь, Таня, – мы вначале
их по дюжине умяли,
да еще – чего стесняться? –
вместе съели штук 15,
ну а после – для порядку
уписали по десятку,
тут и прозвонил брегет
ехать к маме на обед...

(2003)