| ← ПЕСНЬ ТРЕТИЯ | ОГЛАВЛЕНИЕ ↑ |
| ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ |
|
Осень в сказке нашей, осень.
Редко глянет неба просинь, лес свою теряет сень, все короче белый день... В ветхом бабкином салопе призрак бродит по Европе, опираясь на костыль, – ищет замок Моррисвиль. Он бредет из Готы прямо, где под Критику с Программой призрак замка Фриденштейн варивал ему глинтвейн (в глиняном горшке старинном, над готическим камином, положив в портвейн анис, чуть гвоздики, барбарис, чуть корицы ароматной, имбиря, орех мускатный, сахару, ваниль, лимон – вточь, как старый хрыч барон). Силы же Европы старой чхают на фантомов чары, их сплочает интерес: Общий рынок и ЕЭС. И бредет – за милей миля – мрачный мститель Моррисвиля... Видит: Боровицкий холм над речною рябью волн; по холму расползся важно за стеной многоэтажной, сторожа́ столетий пыль, красный замок – Моррисвиль. Призрак влез подземным ходом от реки, под низким сводом грохоча по черепам, что века валялись там. И нашел: в Тайницкой башне, в обстановочке домашней, в бронемаечке простой царь сидит Сусек VI. Царь в броне со страху преет, ну, а призрак – враз звереет и орет, как идиёт, сло́ва вставить не дает: «Слышь-ка, царская ты рожа, что наделал ты, о Боже! Ты ж, крестьянский ты дебил, как эсер меня сгубил! А ведь был же я бессмертный, потому как жутко верный, классный классовый кощей в смысле счастья всех людей! Папа сам, Гизо, Меттерних (и не помнят уж теперь их) бралися меня травить, извести и отравить. Но не таких напали: ничего не потеряли массы смердов, хлопов, псов (лишь цепочки от часов). А зато гульнули крепко, взявши к маузеру цепку (чтобы по ногам не бил) от кадил-паникадил! Глянь: салоп мой – бабы Веры, что стреляла самой первой в городничего и проч., чтоб народу, блин, помочь; а пенсне – от тети Нади, что – где надо и не надо – лезла, здравие блюдя гениального вождя; вот платок Озимой Любы, им утершей алы губы после сдачи в ВЧК дорогого муженька; мой костыль – героя Павки, Павлик этот – как там в справке? – то ль чугунку проложил, то ли батьку заложил... Ты же – продал идеалы (взяв за них позорно мало), и меня сгубил притом, – вот, остался лишь фантом... Ты яйцо разбил без дела, в коем смерть моя сидела: мой девиз – сплоченный класс, ты ж – хазар исторг из масс! Все, теперь останусь с вами, буду вам греметь цепями (пролетарий потерял, ну а я их подобрал) и стенать, как на Лубянке враг народа в несознанке!» – Так нашел свой верный стиль призрак замка Моррисвиль, нерушимый и могучий, всенародный и кипучий... Это присказка, а вот – сказка чередом пойдет. * * * На таком вот грустном фоне,при осеннем межсезонье, у Захара на душе – вроде как весна уже: там, в душе его, – гулянье, песни-пляски, с гор катанье, демонстрация обнов, лужи масла от блинов... (Счастье – если ждешь морозов, а приходят только грозы, иль когда нам шлют вожди вместо града лишь дожди). И побёг Захарка тут же – под дождем и через лужи – справку брать, что не злодей, из конторы из своей. Но не встретил там восторгов у исконных местных оргов (сей народ, как говорят, всех народов старший брат): Сам Директор – зря не дергай! – слал за справкой той к парторгу, тот – за подписью к комсоргу, тот – проформы для – к профоргу, тот – культурненько к культоргу, тот – за выпивкой к райторгу, а случившийся физорг отослать грозился в морг... Но Захар – хазар упрямый; цельный месяц клялся мамой, что не крал карандашей, мышьяка, самих мышей и сантехника конторы Сан Иваныча, который – вот бессовестный нахал! – год уж с гаком как пропал. Ну и вот, конец концами, как смекнуть могли б вы сами, помогла Захару вновь та же Дорого Любовь. (Да, она была – буквально – из таких, из либеральных, и – к тому заметьте – все ж представляла молодежь; молодым же, как известно, в рамках отчих истин тесно, предают они за чих принципы отцов своих: кипятят вино-наливку, добавляют яйца, сливки, рафинад туда же – хлюп, называют это суп; или – пастой лососиной в смеси с печенью гусиной начиняют, например, царь-пирожное «эклер»...) Ну-с, Захару справку дали, мол, «В Конторе Трали-Вали сей холоп такой-то срок отрабатывал оброк. Трали-Вальная Контора подтверждает, что разора вышесказанный холоп ей не сделал, остолоп. Будучи добром казенным, за Конторой закрепленным, с этого момента он от Конторы откреплен». С тем Захару – вот нелепость! – выдали его же крепость (кою никакой батрак видеть не должон никак), ну а там – его карьера по шурупам инженера, все, что делал умник сей в рамках должности своей: он был занят в разбраковке мерзлой и гнилой морковки, импортной – с брюссельским хрустом – и уже цветной капусты, мокрой и сырой картошки, прораставшей понемножку, а еще – не так уж глуп! – вбил 1 (один) шуруп... И была еще в той ксиве «Благодарность», – за ретивость в избирательной возне (всенароднейшей вполне). Что за время было, право! Благороднейшие нравы, а на Выборах в актив тьма была альтернатив. Контрпримеры ведь известны: на единственное место выдвигался аккурат одинокий кандидат. Тут же – выбор был свободный: тот же кандидат народный прочился в один присест сразу на десяток мест. Так что, коль не любишь шуму – выбирай его в Госдуму, а считаешь, что он стар, – выдвигай в Совет Бояр; голосуй его, жалея, иль в Сенат, иль в Ассамблею, или избирай, болван, в Государственный Диван... Только разве в этом дело? В этот день все тело пело: в Избирательном дому был буфет, где хоть кому продавалася тушенка, апельсины и сгущенка, баночная ветчина, – вот же были времена! ...Что́, читатель, на диете? Чхать тебе на яства эти? Сыто брезгаешь, браток, выделять желудком сок? То же было и с Захаром, но не спьяну, а недаром: был он – черт ему не сват! – в Счетную дружину взят (а туда берут не много, – по процентной норме строго, чтоб представлен был с хвалой всякий населенья слой; так что в этой Счетной Сотне наш Захар входил почетно в 45 процентов – блин, меньше их всегда! – мужчин, в 30 душ из молодежи, в четверть лиц с непьяной рожей и в 1% числа не-сотрудников Гребла). Как кормили их! Цыпленок, да молочный поросенок, нежная ягнятина, а еще – телятина! ...Впрямь тут взропщешь: что за метод! – если б молодняк весь этот аккуратно откормить, много лучше стало б жить; сколько бы тогда досталось мяса, и яиц, и сала, молока (и масла с ним) избирателям простым!.. Ну, поевши, вся компанья тайное голосованье проводить пошла себе: погасивши свет в избе, люди руки «за» подняли, тайно их пересчитали – и сошелся результат с тем, что из Гребла был взят: девяносто восемь целых, семь десятых – справно, зрело! – это, видишь ли, число хорошо на стих легло. И, как это все, ребята, было при Сусеке Пятом, всей Дружине опосля роздал царь по Три Рубля, и грудастая сопрано под баян с фортепиано там же, в замке Моррисвиль, исполняла водевиль: «Будто ныне князь Олег замышляет – все как ныне! – покарать хазар-коллег за подделки из конины: он могучий был нарком и радел за Пищепром. И кудесник-референт повторял не раз с кручиной: «Сгубят, князь, тебя в момент фокусы хазар с кониной; ты бы, князь, хотя б на спор съездил к ним, как ревизор!» Князь сбирался, – видит Бог! Да мешала дел рутина: ехать никуда не мог, даже на разбор с кониной. И коня его давно сперли, и не мудрено... Он, громя Потребсоюз, круглый день сидел с дружиной, строго проверяя вкус колбасы и буженины... Как-то раз под звучный марш им внесли котлетный фарш. Были в фарше языки, шпиг, говядина и яйца, мера масла и муки и фисташки (от китайца); сверх того еще – изволь – перец, хлеб, мускат и соль. Но случилась западня: в фарш хазары подмешали тук Олегова коня, околевшего в печали... Умер вещий тем же днем, подавясь своим конем. А ведь раньше ел Олег под веселый звон стаканов горы рубленых котлет (специальных, для гурманов)!.. Вспомнят ли рецепт стряпни: как рубилися они?» * * * Но свернем-ка с мемуаровв день сегодняшний Захаров: ищет сделать он скорей список с крепости своей (каждая бумага, братцы, пригодится, может статься, – про Итиль плетут порой, что и там – бумажный строй). Хоть к писцу попасть непросто – их в стране зело не вдосталь, чтоб не мог вражина-тать прокламашки размножать, – до писца Захар добрался и прекрасно столковался, что-почем и что-к-чему сунув с закусью ему... Что ж, усталый, но довольный, в настроении фривольном он дорогою прямой пошагал – куда? – домой. И за ужином с женою (благо дети спят, не ноют) пережевывал пельмень и события за день: - Я, – мол, – Мань, в обход всех правил снова кучу справок справил... – Не молчала и жена, вспоминала и она: - Представляешь, я сегодня в лавке садо-огородной встала к очереди в хвост, чтоб купить хотя б компост, потому как ты, заморыш, сам меня потом позоришь, что, мол, я одну лапшу с магазинов вам ношу. - Помогла же мне – Любаша (это секретарша наша); видно, добрая душа, и собою – хороша! - Там сначала – тары-бары, а потом – ругать хазаров, что купить не может – вот – человек простой помет; а потом какой-то пьяный лез к прилавку за гуано, лез без очереди, гад, и побился об заклад, а потом – не ради смеха в дым коро́мыслом заехал, но не на того напал, а не тот – тот сдачи дал. - А еще – еще у Любы, у нее – такие губы! У нее такие руки – убегают даже брюки, у нее такая грудь! И не чванится ничуть... - Ну, сейчас того калику крепко сбили с панталыку, а для шуму и красы били также и часы. И, в амбицию ударясь, – бой последний, бой, блин, тары – бил челом другой дебил и оскомину набил, и орал, дурак набитый: «Режь хазар – и будем сыты! Развелось у нас их – как необрезанных собак!» – Бил в набат он всех ногами, делал всмятку сапогами, бил баклуши, был психоз, что купить нельзя навоз... - Вот тебе урок, Манюся: там, где драка, – ты не суйся. - Да и ты ей там не суй, ты цветов ей презентуй!.. ...Вот на завтрашнее утро – может, глупо, может, мудро – к Любе шел Захар опять, – свой доку́мент возвращать: шел с букетом, что с оглядкой насбирал с соседской грядки: вот матерка (лист – с ладонь), вот с замашкою посконь, вот красавки, вот обманки, самосейки и дымянки, и культурнейший один Красный мак-папаверин... Люба мило улыбнулась, косяком раз затянулась и нашла, что он-де мил, хоть и – из хазар-чудил; он свободен, словно птица, он увидит заграницу, он, как Чайка, на газу пролетит через грозу!.. А Захар же, упоенный, лаской Любы окрыленный, полетел скорей назад, в Красногорский свой посад (взять у старосты справульку, что не спортил ни бирюльки), чувствуя, что этим днем будет фарт ему во всем! ...Староста, прохвост вселенский молодой Владимир Ленский (а по батюшке – Ильич), дома был и ел кулич. Выслушав Захара хмуро, он сказал: «Есть процедура, утвержденная Греблом, далай-ламой и царем: должен я ни за понюшку осмотреть твою избушку, уяснить себе дабы состояние избы, да убыток государев счислить от житья хазаров; да заплатишь за ремонт, – вот такой тебе афронт!» Как тут быть? Ведь эти гро́ши, что сдерет без всякой дрожи с них Владимир свет-Ильич, сто́ит Кремль (дворца опричь)! Ну, всего, конечно, проще посоветоваться с тещей; а у той родился план: в помощь Женю звать, Каплан. «Прошлым паводком, – ты слушай! – был разлив речонки Шуши; и застрял в нем твой Ильич, ровно как в тенетах дичь. А Капланша-то борзая с Емельяновым Мазаем и спасла его, дубье... Он послушает ее». Точно, Женька прибегала, да на старосту орала: «Ах ты жмот, поганый мент! Все, стреляться сей момент! Нынче, Ленский, ты с Евгеньей споришь о могильной сени!» Отвечал он ей ладком: «А пойдем другим путем! Вот я цену им снижаю, а они мне, уезжая, пусть оставят хоть одно дальнозорное окно». Сговорились; он, без понта, цену божью взял ремонта, и пошли Захар с женой отдавать свой долг земной: свет оплачивали (божий), газ (которым дышим) тоже, воду (в смысле, H2O) – боле, вроде, ничего... Нет, еще: почти без спора оплатили разговоры (как сказали б в их краю, разговорчики в строю). В общем, через все бирюльки получил Захар справульку: «(Справа сверху – ШТАМП углом.) Выдана Захару, в том, что де он, живя в Сторонке, в государственной избенке, вместе с кошкою одной, сыном, дочкой и женой, уезжая за границу, чтоб навеки поселиться, всю Правленью оплатил убыль от того, что жил. Подпись: староста правленский Вольдемар Уланский /Ленский/. П р и м е ч а н ь е: в сем дому можно жить по май ему». Как Захар домой явился (днем! и сам же удивился), теща встретила его (до́ма – больше никого): - Должен ты бежать учиться на извозчика, возницу! - Здрасьте! – взял его испуг. – Это почему же вдруг? - Потому как слухи были: ямщикам-то всем в Итиле – слушайся, зятек, меня – с льготой продают коня! - Конь... Какой-нибудь уродец. Ни субарый инохондец, ни текинец, ни рено не доступны все равно. Так не дергайтесь заране; и скажите мне, где Маня? - В школе, месяц напролет справки про детей берет... * * * Да, жена Захара Манявот уж месяц, душу раня, в школе – 1-ой приходской – мыкалась с отцом Фокой. Он учитель был народный, и могуче, но свободно речи блеял без конца; вот одна для образца: «Что хазарка Лида ваша – это ж правда ведь, мамаша, и не я ведь выдумал, что хазарка Лида, мол! А за школьный тир в подвале тоже вы голосовали; строили родители, вас же там – не видели! Да и Лида – хороша же: не читает «Правду» даже. Впрочем, и у Вовочки по «Основам» двоечки. У него в диктанте клякса, а вчера сбежал из класса: вишь, его хазарчиком обозвали мальчики! Он у вас умне́й всех, что ли? Герцля он читает в школе. Ну, так ставить что́ ж ему по Закону Божьему? Кстати, сдать хоть 5 шеле́гов в «Фонд Защиты Печенегов От Хазарских Ужасов» – вы не удосужились! В общем, повторяю снова: плохо учится ваш Вова. У него – три «неуда», а болтать мне некогда». И таскала Маня сдуру за детей макулатуру, плуг несла в металлолом (а купила – за углом), конспектировала с Вовой корифеев по «Основам» и читала Лиде вслух «Правду» (был такой гроссбух) – чтобы справки взять про деток с полным перечнем отметок. Что еще добавить тут? Ну, дадут их ей, дадут... А с Захаром что случилось! Стала брать его унылость, прямо с раннего утра начиналася хандра. (Объясняла Мане ведьма, что жила в избе соседней: «У него, видать, всурьез – зимний авитаминоз»). Вставши, он не умывался, кушал, но не одевался, а смотрел весь день смурно́ в дальнозорное окно – ну, и видел там, вестимо, – ярко, четко, резко, зримо – все, что приказал вечор там показывать Майор... Там сначала голосисто льется песенка горниста, гимн играют, а потом – новости: что? где? почем? Вот – охотничьи колбаски (прямо как в гостях у сказки), банки «птичья молока» (в сказке нет его пока); вот – невиданные сроду спецтовары для народа, а потом – наоборот: для товаров тех – народ (если есть средь вас невежда, это – репортаж со съезда)... Сказывал потом Майор, ка́к наказан Мишка-вор: уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу, – впредь не мог чтоб Мишка-тать этой лапой воровать. Хроника: боярин Леший бит вчерась царем по плеши. Сплетни: очинно стал крут при царе боярин Брут. Мир животных: Змей Горыныч пялился в окно с витрины; семь голов висели в ряд и смотрели. Это – Взгляд. (Змей Горыныч был невесел, спьяну головы повесил, и у трех голов с тоски заплелися языки). Вновь Майор: мол, вы все вместе смо́трите программу «Вести», представляет вам эфир все, чем жив сегодня мир! Новости: сегодня в море, гордо рея на просторе, выплыл на Кабул в упор Стеньки Разина линкор. Вот – еще сегодня в мире: «Лягте на пол, три-четыре! Шевельнетесь – нож в живот: это – ограбленье». Вот! В мире всё сегодня в меру (всякой красоты, к примеру). Как красив стрельцов мундир! Красота спасает мир. А еще – сегодня Муре отдавили ногу, дуре. (Впрочем, не трагична весть: у нее еще ведь есть...) У Весталковой Марии были схватки родовые; у села Бородина разродилася она. (И Ташкент, и Севастополь поздравляют дядю Степу: жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин). А Изаура-девица не согласна поступиться (несмотря на весь нажим) крайним принципом своим. «Мне, – кричит, – мой до́рог прынцип, и, пока не встречу прынца, буду прынцип свой – эхма! – стимулировать сама». Половцы бузят Поволжья: «Коль хазарам – воля Божья ехать в свой итильский рай, мы поедем – за Дунай!» В Хамлидже (колледж в Итиле) сверхоружие слепили; к счастью, вышел пшик, капец, – лук у них сломался: х-хец... Запуск в геростратосферу произведен «Беленджера». (Вот же имя – Беленджер! Явно ведь хазарский зверь...) Но в «Селоре» – их окошке – видно лишь Итиль немножко, а из нашего окна марки «Темп» – страна видна!.. Вот не-королевич Бовин, наш собкор (кажись, в Тамбове), развернул в один присест Панораму славных мест: Дон на Куликовом поле, Чудска озера раздолье, плес на Калке, на Угре, Ватерлоо и Куртре; взглядом вел по Лукоморью, по долинам и по взгорьям, через Альпы, на Босфор, – ах, родной страны простор! А что э́то за задворки – Куйбышев, Свердловск иль Горький? Тут с перрона говорят: «Все. Уже не Ленинград»... А ватерполисты, значит, на реке играют в мячик; тише, Танечка, не плачь, наши выиграют матч! Вновь Майор: «До самой Кушки спят усталые игрушки; даже Мишка лег в кровать. (Вот бы – лапу оторвать!)» О погоде: сей порою буря мглою небо кроет, хо́лмы Грузии – во мгле (где-то выбило реле)... Вдруг в окошко некто мрачный выглянул – и плюнул смачно... Зритель, слышь, не шебарши: это ведь – От всей души! Тут Захар и встрепенулся; как утерся – так очнулся и свой сплин преодолел: ведь еще так много дел! Скажем, взять у Воеводы открепленье от похода... К Воеводе на прием он поехал тем же днем. * * * Воевода же с Майором(час не знаю уж который) полдничали, выйдя в бар: ели бимбер, полугар, пенник, да первач, да старку, да кумышку, да кизлярку, палинку, да заодно с хлебом хлебное вино. Потому стрелец дежурный (караульный, но культурный) рек Захару не в злобе: «Смирно стой и жди себе». Встал Захар там беспечально... Да и вспомнил, как ночами в погреб лез при стуке в дверь – это ведь мог быть курьер с предписаньем Воеводы срочно выступать в походы, – а жена шла открывать, что «его нет дома», врать... И теперь Захар стебался: с ратью уж почти расстался! Воевода тут пришел, в кабинет его завел и сказал: «В твоем, брат, деле, что в учетном есть отделе, сказано, что ты, подлец, был обучен как стрелец, но учил ты плохо, боров, тактику ночных дозоров. Так иди и дослужи, а отслужишь – доложи». - Как же так? За что? Да я же не успею к сроку даже! – затрясло Захара аж. – Боже мой! Какой пассаж!.. - В общем, так или иначе, уяснивши незадачу, обстановку оценив и решенье учинив, организовавши споро вместедействие с Майором, отдаю тебе приказ: двигай, падла, из сейчас в те поры́, когда на сборах брезгал тактикой дозоров! – А в углу Майор, нахал, ухмыляясь, чачу жрал... ...А и правда: я напрасно вам тут скармливаю басни, если время на табло уж к обеду подошло! Да, еще событий много на Захаровой дороге, но твердит моя хандра, что прерваться мне пора. Верю я (уверен, то есть), что струится эта повесть, как – в сиянье перспектив – меж зубов аперитив; но, как слышали мы смлада, и закусывать ведь надо! Так что – вас поздравить след с Перерывом На Обед. (Вот меню:
Ешьте же! А продолженье, как известно из газет, следует. Засим – привет. (Январь – июнь 1994) |
| ↓ ОГЛАВЛЕНИЕ | ПЕСНЬ ПЯТАЯ → |