Беспрозванный В., Пермяков Е.

Из комментариев к первому тому «Мертвых душ»

К вопросу о датировке исторического времени I тома поэмы

Вопрос датировки исторического времени поэмы неоднократно привлекал внимание исследователей (Случевская; Елистратова; Боровой; Саннинский; Смирнова-Чикина; Никишаев; Антокольский). Как нам кажется, все эти работы имеют одну общую черту при всем разнообразии их выводов. Авторы их считают, что обнаруженные ими возможности датировки некоторых реалий позволяют сделать вывод относительно исторического времени всего текста. При этом, по нашему мнению, игнорируются два существенных момента:

1. отбрасываются без убедительной аргументации реалии, дающие иные выводы об историческом времени;
2. «Мёртвые души» рассматриваются как исторический источник, а не как художественный текст. Поэтому возникают дискуссии об анахронизмах, авторских недосмотрах и ошибках. Особенности гоголевской поэтики остаются вне поля зрения.

Все разнообразие выводов указанных работ можно свести к двум:

1. в поэме изображено время второй половины царствования Александра I (Елистратова; Случевская; Антокольский). Основными аргументами в пользу этой гипотезы служат: авторское указание «всё это происходило вскоре после достославного изгнания французов [...]« и версия чиновников, что Чичиков – это переодетый Наполеон, выпущенный англичанами с острова Елены. Исследователи полагают, что «действие поэмы происходит до 1821 года, т. е. до года смерти Наполеона» (Случевская, с. 196; см. также: Елистратова, с. 105).
2. Другая точка зрения наиболее интересно представлена в работе Е. Смирновой-Чикиной, считающей, что время действия в поэме можно отнести к началу 30-х гг. ХХ в. Основанием для датировки служат основные этапы биографии Чичикова (Смирнова-Чикина, с. 172-174).

Особо хочется остановиться на статье Е. Никишаева. Отметим замечания автора, с которыми нам трудно не согласиться: «Считаем принципиально важным подчеркнуть, что при выявлении времени действия «Мёртвых душ» необходимо учитывать не только самые факты, отразившиеся в них, но и своеобразие использования историко-фактического материала, ориентировавшееся при этом на художественное целое поэмы, на особенности повествования и образно-композиционного строя» (Никишаев, с. 104). И далее: «Приняв во внимание всю сумму примет времени в тексте «Мёртвых душ», следует признать, что общие историко-хронологические рамки их содержания определяются 10 – 40 годами» (Никишаев, с. 104). Этим правильным, как нам кажется, посылкам явно противоречат выводы, которые делает автор статьи: «Сопоставление целого ряда хронологических примет в сюжетно-событийном плане позволяет заключить, что время действия «Мёртвых душ» обобщенно-концентрированное, его можно датировать периодом после Отечественной войны 1812-1814 годов и до декабрьского восстания 1825 года» (Никишаев, с. 105). Чувствуя непоследовательность в работе, Е. Ф. Никишаев, в конце концов, прибегает к спасительному аргументу: «Заключая, отметим, что решающее значение при определении времени действия «Мёртвых душ» имеет все-таки авторское указание, – «вскоре после достославного изгнания французов» (Никишаев, с. 105)1.

В своей работе мы попытаемся:

1. учесть поддающиеся датировке реалии в тексте поэмы, не разделяя их на значимые и незначимые; на этом этапе работы мы будем предъявлять к «Мёртвым душам» требования как к историческому источнику;
2. объяснить данные первого этапа работы с точки зрения структурных принципов поэмы, т. е. определить функцию датировок в рамках текста.

I

Остановимся на некоторых эпизодах «Мёртвых душ», поддающихся датировке:

1. Покупка Чичиковым мёртвых душ возможна лишь в том случае, если перед этим давно не подавали ревизских сказок, в противном случае герою просто нечего покупать. И.И. Медведева на этом основании определяет следующие границы: 1815-1833, т. е. между 7 и 8 ревизиями.
2. В поэме упоминаются чиновники «нижнего земского суда». Нижние земские суды появились в России в 1775 г. Учреждением о губерниях этого года были созданы Верхний земской суд и Нижний земской суд. Верхний земской суд просуществовал до 1796 г., нижний – значительно дольше. 3 июля 1837 г. на основании «Положения о земской полиции вообще и в особенности о земских судах» и «Наказа чинам и служителям земской полиции» нижние земские суды переименовываются, при этом значительным изменениям подвергается их структура (ПСЗ, т. XII. № 10 305).
3. Чичиков покупает крестьян «на вывод» и только мужской пол. Е.С. Смирнова-Чикина справедливо указывает, что «такая покупка не могла происходить позже 1833 г.; так как в этом году был издан закон, запрещавший продавать крестьян «с разлучением семьи»« (Смирнова-Чикина, с. 173).
4. «А теперь же время удобное: недавно была эпидемия, народу вымерло, слава богу, не мало» (Гоголь, т. VI, с. 240). Вероятно, речь идет об эпидемии холеры, прокатившейся по России в 1831 г. Собственно говоря, эпидемия началась раньше, в 1829 г. в Оренбурге, в 1830 г. охватила Тифлис и Астрахань, но по всей России распространилась в 1831 г. До этого эпидемия холеры была в 1823 г. в Закавказье и Астрахани, следующая массовая эпидемия холеры была лишь в 1846 г.
5. «...да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу!» (Гоголь, т. VI, с. 240). 200 рублей за ревизскую душу – это реальный размер ссуды, установленный в 1824 г. указом от 3 июля «О новом постановлении займов из сохраненных казен под залог деревень». Все губернии России были разделены на два класса. К первому относились центральные губернии, где размер ссуды равнялся 200 рублям; ко второму – окраинные, где ссуда составляла 150 рублей государственными ассигнациями. Размер ссуды был изменён в 1839 г. Интересно, что в ранних редакциях размер ссуды равнялся 250 рублям, 200 рублей появились лишь в окончательном тексте «Мёртвых душ».
6. В поэме несколько раз встречается упоминание о жандармском офицере: в конце 1-ой главы, например, «жандармский полковник говорил, что он [Чичиков. – В. Б., Е. П.] учёный человек [...]« (Гоголь, т. VI, с. 18). Как известно, особый корпус жандармов был образован в 1827 г. по «Положению о жандармском корпусе и разделении онаго на пять округов» (ПСЗ, т. II, № 1062), шефом его был назначен А. X. Бенкендорф, годом раньше определённый управляющим III отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
7. «...образовалась комиссия для построения какого-то казённого весьма капитального строения». (Гоголь, т. VI, с. 232). В ранних редакциях этот эпизод биографии Чичикова расшифровывается: «Скоро представилось герою нашему новое поле для извлечения выгод: составилась комиссия постройки храма божия» (Гоголь, т. VI, с. 561). Е. С. Смирнова-Чикина справедливо полагает, что речь идет о нашумевшей в своё время постройке храма Христа Спасителя в Москве (Смирнова-Чикина, с. 173-174). Храм был торжественно заложен в октябре 1817 г., в начале 1820-х гг. учреждена комиссия, члены которой в 1827 г. отданы были под суд Московской уголовной палаты за воровство и злоупотребления, обнаруженные в результате ревизии под руководством генерал-адъютанта Стрекалова (Мостовский, с. 24).
8. «Крепости были записаны [...] с принятием полупроцентовых и за припечатку в Ведомостях» (Гоголь, т. VI, с. 148). «Губернские Ведомости» выходили в России с 1838 г. (ПСЗ, 1837, т. XII, № 10 304). Правда, в 1830 г. было Высочайше утверждено Положение об издании «Губернских Ведомостей» в виде опыта в шести губерниях: Астраханской, Казанской, Киевской, Нижегородской, Слободско-Украинской и Ярославской (ПСЗ, 1830, т. V, № 4036), однако сведений об их выпуске в это время нет (Лисовский, с. 23).
9. Е.Ф. Никишаев обратил внимание на странное «ассигнацелюбие», наблюдающееся у помещиков, с которыми торгуется Чичиков. В споре с Коробочкой Чичиков, пытаясь её убедить, говорит: «Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берёте ни за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а все синими ассигнациями» (Гоголь, т. VI, с. 53). Или фраза Собакевича: «извольте – по семидесяти пяти рублей за душу, только ассигнациями [...]« (Гоголь, т. VI, с. 103). Е.Ф. Никишаев объясняет это следующим образом: «Манифест 9 апреля 1812 года потребовал все платежи в казну вносить ассигнациями, но это постановление стало неукоснительно исполняться только с 1817 года. Оно было подтверждено в 1819 году» (ПСЗ, № 27 693) в ответ на жалобы министру финансов о нехватке ассигнаций и на просьбы позволить приём платежей монетой. Кроме того, с 1818 г. было начало изъятие из обращения части ассигнаций, а с 1819 г. был предпринят их обмен на новые образцы, продолжавшийся до 1821 г. Это не могло не привести к тому, что в руках у помещиков оказывалось мало бумажных денег. [...] Уже в конце 20-х гг. стали допускаться некоторые послабления, а указ 11 октября 1830 г. «окончательно отменил стеснительные для плательщиков статьи манифеста 1812 года» (Никишаев, с. 102; см. также: Друян, с. 7-10).
10. Обратимся к слухам о Чичикове, привлекшим внимание большинства исследователей, а именно к цепочке Чичиков – Наполеон – Антихрист. Как нам кажется, в данном случае основанием для датировки может служить не только дата смерти Наполеона, но и характер слухов. Предположим, что Наполеон умер не в 1821 г., а позже, например, в 1840. В таком случае основание для датировки должно было бы исчезнуть. Однако сам характер слуха (Наполеон–Антихрист) позволяет отнести его ко времени войн с Францией и некоторому времени после них, когда подобные представления были широко распространены в России2.
11. Напомним авторское указание: «Впрочем, нужно помнить, что всё это происходило вскоре после достославного изгнания французов» (Гоголь, т. VI, с. 206).
12. Хочется обратить внимание на ещё одну деталь, оставшуюся незамеченной предыдущими исследователями: «Чаще же всего заметно было потемневших двухглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконичной надписью: «Питейный дом»« (Гоголь, т. VI, с. 11). Это авторское замечание впервые в тексте разделяет два временных плана: «теперь» (настоящее время автора и читателей) и «тогда» (прошедшее время излагаемых событий). Более подробно об этом см. ниже.

Вероятно, наш список можно было бы и продолжить но, думается, на этом можно пока остановиться3. Из наблюдений с очевидностью следует, что свести все датировки в единую хронологическую цепочку невозможно. Следовательно, нужно или отказаться от дальнейшего рассмотрения вопроса, или сменить точку зрения, учитывая при этом художественную релятивность всех датировок. Если разбить все наши данные на две группы (датировки, связанные с биографией Чичикова, и датировки, относящиеся к миру губернского города, поместий), то получается следующая картина: время поездки Чичикова приходится на начало 1830-х гг., а факты биографии героя подтверждают такой вывод. Время города и поместий не имеет точной временной определённости и растянуто между 1810-30 гг. Ниже мы попытаемся выяснить, имеет ли смысл наше наблюдение в рамках «Мёртвых душ» как художественного текста, а также какую функцию могут выполнять датировки.

II

Имеет ли значение в «Мёртвых душах» введенная нами оппозиция «Чичиков – мир, в котором он путешествует»? Обратимся к структуре пространственно-временных отношений поэмы. Ю.М. Лотман отметил: «Основным дифференцирующим признаком в пространстве “Мёртвых душ” становится не оппозиция «ограниченное – неограниченное», а «направленное – ненаправленное». [...] Для того, чтобы стать возвышенным, пространство должно быть не только обширным (или безграничным), но и направленным, находящийся в нем должен двигаться к цели. Оно должно быть дорогой. Дорога – одна из основных пространственных форм, организующих текст «Мёртвых душ». Все герои, идеи, образы делятся на принадлежащие дороге, устремлённые, имеющие цель, движущиеся – и статичные, бесцельные» (Лотман, 1968, с. 45, 47). Чичиков – «герой дороги», имеющий свою Цель. Он не принадлежит ни одному пространству, а лишь пересекает их. По этому признаку он чётко противопоставлен и городским чиновникам, и помещикам – всему образующему тот мир, в котором он путешествует.

Однако Чичиков подвижен не только в пространстве, но и во времени. Сразу оговоримся, что мы рассматриваем временные отношения не как самостоятельные, а как подчинённые пространственным. Обратимся к тексту поэмы и посмотрим, какие временные характеристики получают выделенные Ю.М. Лотманом типы пространства.

Неподвижность городского и помещичьего мира выражается в постоянных авторских характеристиках («вечная жёлтая краска», «вечный слоёный пирожок», «вечный мезонин» и т. д.), застывших характерах, ему принадлежащих (даже Плюшкин, являющийся, казалось бы, исключением, так как имеет свою биографию, дан в последней стадии застывания, это конечная точка его развития). Все эти герои лишены одного существенного признака – они не имеют будущего времени.

Своего предельного выражения неподвижность мира достигает в предметах, ему принадлежащих и прямо связанных с идеей времени. Например: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум очень походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошёл опять покойно щёлкать направо и налево» (Гоголь, т. VI, с. 45-46; курсив наш. – В. Б., Е. П.) – о часах в доме Коробочки. Или часы у Плюшкина: «На одном столе стоял даже сломанный стул и, рядом с ним, часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину» (Гоголь, т. VI, с. 114-115; курсив наш. – В. Б., Е. П.). Уместно будет, как нам кажется, напомнить замечание Ежи Фарыно: «В случае локуса “Манилов” время никак не отмечено. И это неспроста. Мир Манилова – мир ахронный, он пребывает в застывшей бездейственности времени и меняется не темпорально, а пространственно (и то лишь в “мечтаниях” об “огромном доме”)» (Фарыно, с. 619-620)4.

Время теряет свою определённость не только для героев, но и для автора, заставляющего Чичикова проехать в первый день поездки (к Манилову и Коробочке) 75 верст5. Таким образом, мир, в который погружён Чичиков с 1 по 10 главы «Мёртвых душ», – принципиально неподвижный. Время в нем, как и пространство, лишено направленности, т. е. временной линейности: прошедшее – настоящее – будущее6.

Чичиков имеет не только прошедшее, настоящее, но и, что очень важно, будущее время. «Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем, ещё не мало пути и дороги придётся им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди – это не безделица» (Гоголь, т. VI, с. 245-246)7. Время Чичикова линейно, направлено от прошлого к будущему. Кроме того, оно имеет важное сюжетное значение: именно биографические время героя скрепляет отдельные сцены в единую сюжетную цепочку.

Итак, мы рассмотрели оппозицию «Чичиков – окружающий его мир» с точки зрения временных отношений в тексте. Главный герой путешествует в пространстве и движется во времени. Противопоставленный ему мир – неподвижен. Вернемся к датировкам и посмотрим, как они работают в поэме.

Мы уже отмечали, что свести их в единую хронологическую цепочку невозможно. Следовательно, говорить о едином для «Мёртвых душ» реально-историческом времени бессмысленно. По нашему мнению, указанные нами датировки в поэме лишены хронологического значения8. Это не даты, а своеобразные сигналы. Неподвижный с точки зрения художественного времени мир, по которому путешествует Чичиков, с точки зрения реально-исторического времени «растянут» между 10-30 гг. XIX столетия. А при авторском стремлении к сдвигу хронологических примет к послевоенному времени (именно здесь важны два авторских указания) эта система сигналов придаёт оттенок патриархальности миру, в котором прошлое равно настоящему9. Кроме того, если учесть, что сюжетное время длится несколько недель, то «растянутость» временных сигналов дает эффект эпического времени, рождает временную глубину в тексте. Реально-историческое время поездки Чичикова приходится на начало 30-х гг., даты его биографии выстраиваются в хронологическую цепочку, и это рождает ощущение «выдвинутости» героя во времени, его принадлежности к новому веку. Безусловно, это ощущение является результатом действия и других факторов, нам лишь важно отметить, что этому подчинена и система временных сигналов в тексте.

Архитектура провинциального города в «Мёртвых душах»

В образе губернского города NN, созданного Гоголем в 1 томе «Мёртвых душ», доминирует ряд реалий, связанных прежде всего с архитектурным пейзажем города. Для их рассмотрения нам необходим небольшой фрагментарный экскурс в историю русского градостроительства.

Уже начиная со второй половины XVIII в. в России правительство предпринимает ряд усилий к изменению архитектурного облика городов империи. Усилия были направлены на то, чтобы заменить устройство старых городов с их беспорядочной скученной застройкой «регулярной» планировкой (за основу брался «шахматный порядок»: «Все улицы и площади центра предполагалось застроить “сплошною фасадою”, с целью более рационального использования площади фасадов и уменьшения длины улиц» – Ожегов, с. 50).

Первоначально реализацией идеи создания «регулярных» городов занималась специальная градостроительная Комиссия (известная под наименованием «Комиссии Бецкова»), однако она осуществляла работы по перепланировке в основном крупных городов. В частности, именно Комиссия Бецкова занималась восстановлением Твери, разрушенной в 1763 г. большим пожаром; проект реконструкции был признан образцовым, поскольку наиболее полно воплощал новые градостроительные идеи. В целом же планы правительства начинают реализовываться лишь в конце XVIII – начале XIX вв. Работы ведутся вплоть до середины XIX в., очень медленно, особенно в провинции. Основные трудности в этом процессе порождало столкновение реального сложившегося облика города (часто даже не города, а посада, возведённого в этот ранг административными преобразованиями) и новых градостроительных установлений: «Архитекторы [...] не пытались совместить новую регулярную планировку с сложившейся сеткой улиц, ибо она была неправильной, противоречащей самой идее регулярности» (Кириллов, с. 171). Поэтому в ходе реконструкции ломка нередко опережала строительство10, что, вкупе с планировкой широких улиц и площадей, предусмотренной проектами, создавало специфический облик российских городов, отмеченный многими мемуаристами. Именно такими увидел и Петербург и Ярославль маркиз де Кюстин, посетивший в 1839 г. Россию: «этот город [речь идет о Петербурге. – В. Б., Е. П.] дворцов со своими огромными пустыми просторами и мощёными площадями очень похож на поле, перерезанное дощатыми заборами. Отдалённые от центра части города сплошь застроены маленькими деревянными домишками [...] Стоит только покинуть центр города, и вы теряетесь в едва намеченных улицах, вдоль которых тянутся постройки казарменного вида. [...] Улицы поросли травой, потому что они слишком просторны для пользующегося ими населения» (Кюстин, с. 123-124). Ср. также: «Ярославль, как и все русские провинциальные города, необычайно разбросан и кажется безлюдным. Его улицы поражают своей шириной, [...] а дома отделены друг от друга огромными пустырями, в которых теряется население» (Там же, с. 232). Сходные замечания содержатся в воспоминаниях Ф.Ф. Вигеля: «Въехав в Пермь, особенно при темноте, некоторое время почитали мы себя в поле, не было тогда города, где бы улицы были шире, а дома ниже. [...] это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено было быть губернским городом; и оно послушалось, но только медленно» (Вигель, т. 1, ч. 2, с. 143).

Именно эти черты выделяет Гоголь в архитектурном облике губернского города NN: «Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения и живописи» (Гоголь, т. VI, с. 11); «покатился он [Чичиков. – В. Б., Е. П.] в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озарённым тощим освещением из кое-где мелькавших окон» (Там же, с. 13).

Планы правительства по созданию нового регулярного города реализовывались прежде всего в строительстве казённых зданий, что было обусловлено постоянным реформированием административной системы: «Увеличение числа губерний с двадцати до пятидесяти и значительное увеличение числа уездов вызвали необходимость расширения органов местного самоуправления. Для размещения многочисленной администрации требовалось построить в ряде новых и старых губернских и уездных городов здания присутственных мест» (Ожегов, с. 68). Облик переустроенных городов определял прежде всего центр: «Возросшие административные функции городов вызвали необходимость организации общественных центров в виде публичных площадей с присутственными местами, торговым комплексом и другими общественными зданиями» (Кириллов, с. 171).

Изображённая в 1-ом томе «Мёртвых душ» центральная площадь не вполне типична; в тексте упоминаются «лавки и гостиный двор», но в описании площади они отсутствуют, хотя «по планам перестройки городов все городские учреждения, включая присутственные места, [...] в большинстве городов переносились поближе к торговой площади и гостиному двору» (Кириллов, с. 68). Центральная площадь города NN, изображенная в поэме, имеет подчёркнуто казённый облик: «они дошли наконец до площади, где находились присутственные места; большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как мел, вероятно для изображения чистоты душ помещавшихся в нем должностей; прочие здания на площади не отвечали огромностию каменному дому. Это были: караульная будка [...], две-три извозчичьи биржи и наконец длинные заборы [...]; более не находилось ничего на сей уединённой, или, как у нас выражаются, красивой площади» (Гоголь, т. VI, с. 141).

Эта деталь в целом отвечает и более общей трактовке Гоголем основных черт провинциального города «Мёртвых душ». Это город чиновников и чиновниц, «казённый» город. Ср.: «В России есть губернские и уездные города; в числе тех и других есть такие, кои должно назвать казёнными, потому что в них встречаются по большей части одни только должностные лица...» (Вигель, т. 1, ч. 1, с. 60).

Другим важным принципом градостроительной политики правительства, непосредственно связанным с идеей регулярности, был принцип нормативности. Ещё во 2-ой половине XVIII в. начали издаваться специальные альбомы, содержащие «Фасады примерные против протчих вновь строющихся городов», в которых были даны образцы казённых и частных зданий. Но если в екатерининскую эпоху число типовых фасадов домов было относительно невелико и они служили скорее образцами, примерами, то в 1830-40-е гг. регламентации подчиняются все типы построек, включая заборы и ворота. Рвение к порядку иногда доходило до абсурда. Так, в проекте будки для часовых даже предусматривалось, что «внутри будки в верхнюю отвязку вколачивается железный гвоздь, на который часовой вешает шинель или тулуп» (ПСЗ, 1842, т. VI, № 231). Поэтому «вечный мезонин» был красив не только по «мнению губернских архитекторов», но и потому, что его предусматривало большинство «примерных» фасадов одно-двухэтажных домов.

Нормативная градостроительная политика имела и ряд положительных сторон, а «образцовые фасады», например, в редакции 1809 г. проектировались квалифицированными архитекторами (А. Захаровым, В. Стасовым и др.). Однако для Гоголя современная ему архитектура России, особенно массовая, градостроительная, была чисто негативным явлением: «Мне всегда становится грустно, когда я гляжу на новые здания, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумлённый глаз величеством рисунка, или своевольною дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною пестротою украшений» (Гоголь, т. VIII, с. 56). Свои архитектурные пристрастия, счастливо выраженные афоризмом «архитектура – тоже летопись мира» (Там же, с. 73), Гоголь противопоставляет «однообразию» новых русских городов, их убогой дисгармоничности.

В «Мёртвых душах» образ провинциального города складывается через преломление реального в идеальном, где в качестве последнего выступает архитектура «Вечного города». Русь увидена Гоголем из «прекрасного далека» в сопоставлении с Римом: «не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными, высокими дворцами, вросшими в утёсы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; [...] не блеснут сквозь наброшенные одна на другую тёмные арки, опутанные виноградными сучьями, плющом и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные, ясные небеса» (Гоголь, т. VI, с. 220).

В связи со сказанным важно отметить гоголевскую апологию готики, прозвучавшую в цитированной выше статье «Об архитектуре нынешнего времени». Основная пространственная координата готического стиля в архитектуре – вертикаль, в противовес этому в архитектурном пейзаже города NN преобладает горизонталь: гостиница «была очень длинна», «широкая, как поле, улица», «бесконечно широкие улицы» и т. д.; ср. то же, но уже в «общероссийском» масштабе повествования: «Открыто-пустынно и ровно всё в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора» (Гоголь, т. VI, с. 220).

Не случайно здесь и совпадение в ориентированности пространства города «Мёртвых душ» и всей России11. Оно совмещает в единой перспективе повествования Город и Государство, реализуя тем самым одно из направлений авторского замысла – изобразить в поэме «всю Русь».

Из построчного комментария к I тому «Мёртвых душ»

С. 10. Чичиков высмаркивался чрезвычайно громко. [...] нос его звучал, как труба.

Одна из черт поведения Чичикова, характеризующая его как dandy, поскольку подобные «поступки» безусловно запрещались дворянским этикетом. Ещё в «Показании к житейскому обхождению» Петра I сказано: «Не малая гнусность есть, кто часто сморкает, яко бы в трубы трубит»... Последующие издания правил вежливости дают аналогичные указания; одно из таких изданий 1740-х гг. предписывало: «Старайся, чтоб твой нос был свеж и чист: не фыркал, не сопел, не издавал бы свист» (Пыляев, с. 94-95). Однако «суеверное» следование правилам вежливости было обязательным для молодых людей, среди чиновников – для тех, кто имел невысокий чин и был в подчинении. Чичиков, с его притязаниями на солидность и значительность, может позволить себе громко сморкаться в присутствии трактирного слуги. (Громко хохотать тоже неприлично, но типовое поведение «генерала», «начальника» – ср., например, поведение генерала Бетрищева во 2-м томе «Мёртвых душ» – не вписывается и не должно вписываться в правила этикета).

С. 11. ...сильно била в глаза жёлтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных.

1. Несмотря на стремление правительства застраивать русские города каменными зданиями, на практике это было неосуществимо ещё в 40-е гг. XIX в. По данным «Статистических таблиц...» (СПб., 1840), практически во всех городах, не исключая столицы, деревянными были большинство домов. При этом если в Петербурге аристократические районы были сплошь каменными, а деревянные дома размещались на периферии (Пушкарев, с. 73), то в провинциальных городах каменными были, как правило, только казённые здания. См., например, в описании Полтавы: «... величайших каменных зданий здесь числом до 9-ти, в три и не ниже двух этажей, в самом новом вкусе. Здесь помещаются: губернатор, вице-губернатор, присутственные места, почтамт...» (Долгорукий, с. 68).

2. По правительственному указу 1817 г. запрещалась яркая окраска казённых и частных домов: «Запрещается пестрить домы и всякое строение краскою. Вообще дозволяется красить оные следующими только цветами: белым, палевым, бледно-желтым, светло-серым, диким, бледно-розовым и сибиркою с большою примесью белой краски» (ПСЗ 1842, ст. 273). Образцы рекомендованных цветов рассылались на специальных табличках, либо приводились в альбомах «образцовых» фасадов: «Среди сохранившихся альбомов встречаются отдельные экземпляры с раскрашенными фасадами. Они дают представление о рекомендуемых колерах и о системе покраски зданий. Цоколи окрашивались в серый (дикий) цвет, поле стены в светло-жёлтый, светло-зелёный или светло-синий цвета. Преобладающим цветом стен был жёлтый различных оттенков» (Ожегов, с. 92). Поэтому дом «дамы приятной во всех отношениях» – оранжевого цвета с голубыми колоннами – явно противоречит своей провинциальной «тонкостию вкуса» не только существовавшим законоположениям, но и реальной практике городского устройства.

С. 11. ...заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконическою надписью: «Питейный дом».

Государственный герб (двуглавый орел) помещался не только на вывесках «питейных домов», но и на аптеках, вообще на вывесках всех государственных монопольных заведений. Впервые двуглавые орлы появились на кабаках при Екатерине II. Манифест 1 августа 1765 г. предписывал: «на питейных домах поставить Наши гербы, яко на домах под Нашим защищением находящихся». Здесь же отмечались, что «понеже от происходящих злоупотреблений, название кабака сделалось весьма подло и безчестно, [...] то повелеваем оные места не кабаками, но просто питейными домами отныне именовать» (Полн. собр. законов, т. XVII, с. 198). Таким образом, двуглавые орлы появились на вывесках вместе с надписью «Питейный дом», а позднее были сняты с вывесок. Одно указание на этот факт содержится в воспоминаниях дочери Николая Семеновича Мордвинова: «Однажды, беседуя с Государем Александром Павловичем, он [Н.С. Мордвинов – В. Б., Е. П.] заметил, что неприлично прибивать царский герб над дверьми кабаков. Вероятно, прежде не обращалось на это внимания, но после гербы с питейных домов исчезли» (Записки графини H.H. Мордвиновой, с. 181-182). Разговор, о котором идет речь, приводится в цитируемых мемуарах в ряду событий конца александровского царствования. Ср. также со строками агитационной песни К. Рылеева и А. Бестужева, датируемой 1824-1825 гг.: «А под царским орлом / Ядом потчуют с вином» (Рылеев, с. 259). Следовательно, двуглавые орлы исчезли с вывесок уже в николаевскую эпоху, вероятнее всего – с 1827 г., когда по решению правительства монопольная продажа вина была заменена системой откупов.

С. 12. ...давалась драма г. Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплевин, Кору – девица Зяблова...

Коцебу Август Фридрих (1761-1819) – немецкий писатель и драматург, многочисленные мелодрамы и комедии которого начинают переводить и ставить на русской сцене в 90-е гг. XVIII в.: «... особенная популярность этого поставщика «фарсов для пищеварения», как он сам называл свои комедии, приходится на следующее десятилетие, когда пьесы Коцебу буквально наводнили русскую сцену» (Берков, с. 302). Д. П. Горчаков писал в «Послании к князю С. И. Долгорукову»: «И Коцебятина одна теперь на сцене» (датир. между 1807 и 1811 гг.; Поэты-сатирики, с. 159).

Гоголь резко отрицательно относился к мелодраме в целом как к жанру, противоречащему учительной роли театра (см. об этом в «Петербургских записках 1836 года», «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности» – в «Выбранных местах из переписки с друзьями») и, видимо, был невысокого мнения о творчестве Коцебу – ср. в письме к М. П. Погодину 1840 г.: «И ты в познании сердца человеческого из Шекспира попал в Коцебу» (Гоголь, т. XI, с. 312).

Несмотря на то, что отношение интеллигентного зрителя и читателя к «коцебятине» уже в начале XIX в. было негативным, популярность мелодрам Коцебу среди массового зрителя в 1830-е гг. была очень высокой и в провинции, и в столице (см.: ИРДТ, т. 1-4, «Репертуарные сводки»). Даже в 40-х – нач. 50-х гг., когда эта популярность заметно падает, имя Коцебу всё ещё встречается на афишах даже столичных театров. Поэтому трудно согласиться с мнением комментаторов «малого» академического собрания сочинений Гоголя, что пьесы Коцебу в эти годы идут в основном на провинциальной сцене. Ср.: «Репертуар театральной провинции в целом в эти годы [1826-1845. – В. Б., Е. П.] существенно не отличался от репертуара театров Петербурга и Москвы» (ИРДТ, т. 3, с. 150)

Ролла и Кора – действующие лица двух пьес Коцебу: «Дева Солнца, драма в 5-и действиях» и «Испанцы в Перу, или смерть Роллы, трагедия в 5-и действиях»; последняя ставилась на театральной сцене гораздо чаще. Интересно, что, судя по наиболее полному русскому изданию пьес Коцебу («Театр Августа фон Коцебу». М., 1802-1824, 24 тома), это единственный случай, когда имена одних и тех же персонажей встречаются в двух пьесах.

С. 16. ...предаются занятию дельному.

В комментарии к «Мёртвым душам» Е. С. Смирновой-Чикиной приводится следующее толкование: «Убожество их [чиновников и помещиков. – В. Б., Е. П.] интересов и недостаток образования приводили к тому, что карты составляли основной интерес, превращались в «занятие дельное» позволявшее убивать скучное время» (Смирнова-Чикина, с. 57). Между тем, «занятие дельное» – это выражение из жаргона игроков, означает игру. Как явствует из воспоминаний А.О. Смирновой-Россет, оно было известно Гоголю, интересовавшемуся игрецким жаргоном (см. некоторые его пометы в «Записных книжках», а также пьесу «Игроки»): «Гоголь [...] пошёл в кабинет мужа, крепко заснул на диване и проснулся в испуге, потому что у мужа собрались играть в ералаш и преферанс. Он зашёл ко мне и сказал: «Там занимаются делом [выделено нами. – В. Б., Е. П.] до восьми часов утра, но там ангел-хранитель в синем мундире со сладким лицом генерала Дубельта, следовательно, до драки не дойдёт» (Смирнова-Россет, с. 275). Этот же смысл имеет данное выражение в строках эпиграфа к первой главе «Пиковой дамы»: «Так, в ненастные дни, / Занимались они / Делом».

С. 158. ...дамы города N. отличались, подобно многим дамам петербургским, необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях.

Язык провинциальных дам в «Мёртвых душах» ориентирован на наречие «щеголих» (см., напр., Успенский, с. 46-60; Виноградов, с. 392-396), культивировавшее «нежность» речи, изобиловавшее аллегориями и эвфемизмами, с многочисленными включениями французских слов (типологически сходным явлением был язык прециозной культуры, высмеянной Мольером в комедии «Смешные жеманницы»). Приятель Гоголя, А.С. Данилевский, вспоминая свое знакомство с Пушкиным в доме Плетнёва, припоминал, как к Плетнёву приехала вдова H.M. Карамзина, «и Пушкин затеял с нею спор. Карамзина выразилась о ком-то: “Она в интересном положении”. Пушкин стал горячо возставать против этого выражения, утверждая с жаром, что его напрасно употребляют вместо коренного, чисто русского выражения: “она брюхата”» (Шенрок, т. 1, с. 363).

В последующее время «щегольское наречие» перестает быть исключительной прерогативой столичных светских дам; оно расслаивается в социальном отношении, становится характерной чертой языка провинциалок, мещанского сословия. Жеманные приличия свойственны были речи институток. А.О. Смирнова-Россет рассказывает о том, как Плетнёв читал в Екатерининском институте «Евгения Онегина»: «мы были в восторге, но когда он сказал: “Панталоны, фрак, жилет” – мы сказали: “Какой, однако, Пушкин индеса (от французского слова ind?cent– непристойный”» (Смирнова-Россет, с. 120); ср. здесь же: «не позволено было говорить дура, а говорили противная» (с. 183).

Эквивалентом эвфемизмов было употребление табуированных, по мнению дам, слов, в переводе на французский язык: «Дмитрий Евсеевич Цицианов говорил, что французский язык – это вертопрашный язык. “Только, говорил он, наши барыни любят болтать всякий вздор на французском. Скажи им по-французски: pantalons, так и растают, а скажи им штаны – чуть в обморок не падают”» (Смирнова-Россет, с. 121).

С. 163. ...маленькие зубчатые из тонкого батиста, известные под именем скромностей.

Скромность (франц. modestie)– маленькая полоска кружев или лёгкого газа, которая помещается в корсаже, чтобы прикрыть слишком вызывающее декольте. Слова с абстрактной или эмоциональной семантикой, заимствованные из французского языка, часто давали названия модным изделиям: «Отчаянье?.. Это что-то новое выражение в модном словаре! Нет ли какого перстня или браслета такого имени! Ведь есть же супиры, и репантиры, и сувениры у любого золотых дел мастера» (Бестужев-Марлинский, с. 245). Супир (франц. soupir – вздох) – кольцо, которое носилось на мизинце в память о ком-либо; сувенир (франц. souvenir – воспоминание); репантир (франц. repentir – раскаяние) – название фасона модной прически.

С. 165. ...разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.

Особенностью славянофильских идей было их воздействие на бытовое поведение, что приводило к привнесению в уклад дворянской жизни демонстративного подражания крестьянскому быту. На один из примеров такого рода обратил внимание в своих записках маркиз де Кюстин: «Я был приглашён отобедать на даче, расположенной в черте города [...] Я вошёл в деревянный дом – новая странность: в Москве и богатые и бедные спят под деревянным кровом в бревенчатом обшитом досками срубе. Зато внутри дощатые “избы” богачей соперничают в роскоши с самыми пышными дворцами Европы. Та, в которой меня принимали, показалась мне удобной и прекрасно обставленной, хотя владелец живёт в ней только летом, зиму же проводит в центральной части Москвы» (Кюстин, с. 216-217).

Примечания

Литература