Со слов самого Гоголя в «Авторской исповеди» принято повторять, что сюжет «Мертвых душ» дан был ему Пушкиным. Насколько мне известно, ничто в пушкинском наследии не подтверждает этой традиции: и действительно, что общего между творчеством Пушкина, его светлым взглядом на жизнь, и «потрясающей тиной мелочей, опутавших нашу жизнь», изображенной в поэме? Однако глубочайшее преклонение Гоголя перед гением Пушкина — факт неоспоримый, и нет сомнения, что мысль о Пушкине, память о нем постоянно сопутствовали творчеству Гоголя (см. ту же «Авторскую исповедь»), и некоторые указания на это мы находим в «Мертвых душах».
Что образ Пушкина преследовал Гоголя, явствует из знаменитого приступа к седьмой главе: «Счастлив путник... Счастлив писатель... Но не таков удел, а другая судьба писателя...» (Все цитаты по изданию «Слово». Берлин. 1921. Т. IV. С. 195-197.) Но не только неуловимое присутствие Пушкина можно проследить в «Мертвых душах», его влияние проглядывает в отдельных подробностях. Как раз вслед за лирическим вступлением седьмой главы идет абзац, начинающийся словами: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь...» Но ведь и Пушкин обращается к своему герою (VIII, 50): «Прости ж и ты, мой спутник странный...», а перед тем он только что говорил о нем (VIII, 48):
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету...
Как о пути, пройденном со своим героем, будет говорить Гоголь в XI главе, оправдывая перед читателями выбор Чичикова: «Еще много пути предстоит совершить всему походному экипажу, состоящему из господина средних лет, брички, в которой ездят холостяки» (с. 363) и т.д., и дальше: «Но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще немало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука об руку» (с. 370).
Если есть сходство в понимании героев обоих произведений как странников (вспомним, что говорил об Онегине Достоевский), то сходство это распространяется и на ряд деталей, как бы перенесенных из «Евгения Онегина» в «Мертвые души», но в гоголевской, подчас карикатурной, перелицовке. Начнем с наименее значительных совпадений. «Почтенный замок» Онегина (II, 2) и «странный замок Плюшкина». Истомина «летит, как пух от уст Эола» (I, 20), а дама просто приятная «стала похожа на легкий пух, который вот-вот так и полетит на воздух от дуновения» (с. 274). В первой главе «Мертвых душ» некоторые выражения в описании губернаторской вечеринки словно навеяны «Онегиным». Следующее место (VII, 51):
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь —
напоминает сравнение кавалеров с мухами, которые обсыпали рафинад, «чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче... повернуться, и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами» (с. 18). А несколько дальше говорится про солидных гостей, которые заблаговременно расположены за зеленым столом: «Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному (с. 21) — ср. в «Онегине» (I, 53):
Попы и гости ели, пили,
И после важно разошлись,
Как будто делом занялись.
Но перейдем к более существенным совпадениям. Письмо незнакомки к Чичикову (в гл. VIII, с. 237) пародийно составлено из разных поэтических лоскутков. Тут и Карамзин («Две горлицы покажут...»), и «Цыганы» («Город, где люди в душных оградах не пользуются воздухом»), и «Евгений Онегин»: письмо Татьяны — «Нет, я должна тебе писать...», и идеология Ленского («Он верил, что душа родная соединиться с ним должна», II, 8) — у незнакомки: «Есть тайное сочувствие между душами...».
Смерть Ленского карикатурно отразилась в описании скоропостижной кончины прокурора (с. 313): «Тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем покойник спрашивал: зачем он умер, или зачем жил, — об этом один Бог ведает». Не происходит ли этот отрывок по прямой линии от строфы 32-й шестой главы «Евгения Онегина»?
<Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, —
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
Пародию обнаруживает не только сближение начала и конца обоих отрывков, но и такое сопоставление, как «играл в вист — играло вдохновенье», и контраст между тем, что составляло цель жизни юноши-поэта и смысл существования гоголевского прокурора. Но еще убедительнее станет параллель «Мертвые души» и «Евгений Онегин», если обратиться к строфе 36-й четвертой главы, входившей в состав первого издания романа (1828 года), но выключенной из последующих:
У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
Кто забавляется войной,
Кто в чувствах нежится печальных,
Кто занимается вином:
И благо смешано со злом.
Здесь и у Пушкина ирония. Гоголь подхватывает ее и развивает в характеристике Манилова (с. 33-34): «У всякого свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль, хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гуляньи с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такой рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было».
На этом примере обработки одинаковой темы легко сравнить гоголевскую манеру письма и его юмор с «латинской» ясностью и легкостью Пушкина и его тончайшей иронией.