| ← ПЕСНЬ ПЕРВАЯ | ОГЛАВЛЕНИЕ ↑ |
| ПЕСНЬ ВТОРАЯ |
|
Большинство хазар не сразу
подчинилося указу, а Захар – из большинства, тут уж критика права; но зато попал средь первых (видно, были слабы нервы) друг его, Ратмир Каган, молодой хазарский хан. И пока Захар неспоро тащится в свою контору, вспомним с ним, как за кордон провожал Ратмира он... Вот Ратмир – мерси, Создатель! – стал счастливый обладатель разрешенья на отъезд из родимых (в прошлом) мест. Оседлав свою кобылу, Хан хазарский – как там было? – чуть не пляшет над седлом, и уже в уме своем край Сусеков покидает; кровь кипит в нем молодая, и надежды полон взор; скачет он во весь опор, дразнит скакуна лихого, дерзко мчит на холмы снова, поднимает на дыбы, что-то там насчет судьбы... Нет, шалишь! По распорядку – надо делать пересадку, стало быть, билет нужон также в город Закордонн. Вот же не было печали! 10 суток отмечались (в очередь на ямщика не пролезть нашармака): сам Ратмир, его кузина, зять, невестка, баба Зина, и еще Захаров зять, шурин, тесть, свояк и мать. Наконец, представив визу и отдав на экспертизу свой рентгеновский портрет, получил Ратмир билет. Вот теперь и ехать можно; правда, предстоит таможня (заключительный отлуп) в пограничном пункте Щуп. Был слушок, что – кроме шуток – очередь за трое суток занимают в Щупе аж, у Ратмира же – багаж: чемодан, рюкзак, корзина, кейс, бидон из-под бензина, две картонки, ридикюль, саквояж, баул и куль. В общем, эти заморочки не осилить в одиночку, и Захару, хоть он скуп, тоже нужно ехать в Щуп. (Не подумайте напрасно, что Захар – прогульщик страстный: взял отгулы он в нужде за дежурство в ДНД, т.е. в уличной дружине, добровольно, без нажима караулившей народ от бандитов и свобод). Правда, в Щупе находиться дозволяется лишь лицам, разрешенным на отъезд; остальным грозит арест. Что́ не сделаешь для друга! И Захар с Ратмиром к югу поскакали сквозь пейзаж, привязав к седлу багаж: саквояж, баул, корзину, кейс, бидон из-под бензина, две картонки, ридикюль, чемодан, рюкзак и куль. Там, на юге, был возница, мог который согласиться в Ох-уж-город по пути мимо Щупа повезти. Ах, на юг, на юг дорога! Рвешь ты душу мне, ей-богу! Где – щебенка, где – гудрон, но – березки с двух сторон! Ствол пятнистый, вид неброский, – милые мои березки! Дальше – грабы и дубы – эх, вернуться бы кабы! О, простор щемяще-жалкий! Сосны, ели, елки, палки, трын-трава, а под кустом там готов и стол и дом; клены, ясени, осины, осень, пьяный леший синий; кол осиновый и пень – ах, березки! – банный день; с хохломским узором доски из карельской – ах! – березки, супчик, сваренный из птах на березовых дровах; подберезовики с луком и картошек две-три штуки, спелых ягод туесок и березовый к ним сок... Дальше – вязы, буки, бяки; зэки красят цветом хаки стены древнего кремля, – просыпается земля; в той земле – конец дороге (там и я покинул много); все само растет на ней, а каштаны – всех пышней... Прибыли Ратмир с Захаром и направились к базару (сосчитав сперва багаж: две картонки, саквояж, кейс, бидон из-под бензина, чемодан, рюкзак, корзину, чуть помятый ридикюль, треснувший баул и куль). Ну, нашли того возницу и, чтоб долго не возиться, за дорогу в два конца дали денег и винца. Да, мой друг, вперед, в дорогу: темен брег Днепра отлогий. Что ж, в последний раз и впрок наглядись, ка́к Днепр широк: птицы редкие (павлины?), долетев до середины, вынуждены повернуть, – дальше не осилить путь. Мы ж – отчаянные хлопцы, знаем: тот, кто бьет – добьется, кто грудьми идет на дот – на него и впрямь найдет!.. Двинулись; ухабы, ямы, пахнет щами с овощами (в жизни не притронусь к щам!); так три дня, и – Щупский ям. Нанял хан Ратмир с разбегу у носильщика телегу, чтоб на свой законный рейс без хлопот доставить кейс, ридикюль, баул, корзину, куль, бидон из-под бензина, две картонки, саквояж, чемодан, рюкзак, фураж. (В скобках не могу не вставить, что в Сусековой державе уй, свободно жил народ, слуг имел, но не господ; сплошь все были грамотеи в том, как царство богатеет, чем живет, и почему злата не видать ему; все учили понемногу про инфляцию, налоги, конспектируя стократ про картель и синдикат; но не ведали в натуре мелкобуржуазной дури: даже у собак цепных не было цепей своих! А раз так – зачем зря бегать? И казенную телегу сдаст носильщик напрокат, – это ихний синдикат; шило сдаст внаем сапожник, печь казенную – пирожник: то-то выйдут сапоги! Вот такие пироги). Да, так наши-то, на деле, в Щуп заранее успели, упредив на двое ден рейс Столица – Закордонн. Ну, Ратмир явился прямо к старшему Майору яма, чтобы первым (ох, не глуп!) записаться на ощуп. Только зря он портил нервы: был хазар какой-то первым. «Ох, везде они, вэйз мир!» – невзначай вздохнул Ратмир... А Захар же в это время (ах, шпионское их племя!) углядел через окно объявление одно: «В пункте Щупе находиться дозволяется лишь лицам, разрешенным на отъезд, остальным грозит арест или штраф, рублев 15, с предписаньем убираться под надзором, блин, стрельцов в 48, блин, часов». Тут Захар развеселился, шасть к Майору, доложился: мол, платить я штраф готов до пятнадцати рублев. А Майор-то, обезьяна (кстати, в чине капитана), говорит ему: «Постой, посчитаемся с тобой! Значит, что же: мне, во-первых, да моей супруге, стерве, да дежурному писцу, да дозорным на плацу, также дворнику-служаке, ну, и дворницкой собаке – должен ты, без лишних слов, по пятнадцати рублев. Раскошелься, не стесняйся, да из Щупа выметайся под надзором, блин, стрельцов в 48, блин, часов!» ...Вышел вон Захар печальный; вдруг к Захару пес вокзальный подбегает и рычит: где, мол, пропуск, паразит? Тут Захар собаке гордо ткнул квиток о штрафе в морду да пред носом помахал; пес понюхал и отстал. А Захар купил пломбиру и, взбодрясь, примкнул к Ратмиру; к той поре хазарский хан уж устроил в яме стан. Отдышались, огляделись – вот ведь каша, в самом деле! Лишь далече от столиц встретишь вместе этих лиц: расторопные прохвосты, отбывающие «в гости», коробейники-купцы, шайки розничной фарцы, басурманские болгары, немцы римские, мадьяры, жмудь (транзитом из варяг), в брюках греки, в реке рак... Все ведут себя с оглядкой, с соблюдением порядка, и со скуки да тоски светски чешут языки. - ...За́ морем живут не худо, а едят такие блюда (слава Богу и Труду, я и е́ду по еду́): долму, мутанджан, сациви, авокадо с киви-киви, плов, чабанский хорову, косхалву и пахлаву, лобио, шурпу, хинкали, ркацители, цинандали, чахохбили, чихиртму, под тавквери каурму, стейк, чурчхелу, хачапури, шампиньоны на шампуре, зельц, люля-кебаб, хаши, сулугуни, беляши, козинаки и ткемали, саперави, цинандали, бастурму, суджук, лаваш, чавычу́, чехонь, бозбаш, мцване и харджи с чанахи, чебуреки, чебурахи, шашлыки, шамхор, кюфту, ну, и прочую туфту. - ...Ей-же-ей, такой был случай: раз один хазар гадючий, уезжая навсегда, вез в лаптях алмаз «Звезда». Только прямо перед шмоном, заробев, бесцеремонно с братом лапти он сменял (брат его, вишь, провожал). А стрельцы на шмоне – с гиком лапти расплели по лыку (видно, знал кто и донес) – только был стрельцам отсос. Тут заныл хазар резонно: «Засмеют ведь в Закордонне!» А стрельцы ему: «Не нудь! Враз сменяем с кем-нибудь». Принесли ему от брата лапотки его обратно, на глазах у дураков их обул – и был таков. - ...Ну, а мой-то простофиля (кстати, родом из Итиля), мой-то, баю, обормот после свадьбы много пьет: рюмкой, шкаликом, стаканом, чаркой, чайником, кумганом, стопкой, флягой, ендовой, кубком, миской суповой, пьет лафитником, графином, блюдцем, конобом, кувшином, пьет флаконом, пузырьком, чашей, кружкой, черпаком, термосом, пиалой, плошкой, братиной, столовой ложкой, пьет кандейкой и ковшом, пьет баклагой и жбанком... - ...А, пельмени? Как же, ели! Что за фарш в них, в самом деле хлеб, свинина, конский тук, на зубах скрипящий лук... Вы б пельмени в рот не взяли, только раз вкусив хинкали, иль хотя б этли борек (любит их сам царь Сусек!) Не в воде – в бульоне костном варят всех их виртуозно, да бараньим курдюком начиняют с чесноком! А волшебная хабынта? (К ней – ирон боганы пинта...) Пахнущий на весь духан лавху-хунк или чан-хан? Или взять варак чучвару! Иль – и то сказать – дюшбару! Да полить ее притом свежим кислым молоком!.. Или, скажем, боман-боза: чудо, сказка, песня, греза! Уж молчу про мантапур – фаворит всех рецептур... - ...Ну, а вы куда, ребята? С багажом у вас богато, – чай, матрешки и текстиль на обмен? - Да я – в Итиль. - Да ты что?! Ведь там же – эти, не жильцы на белом свете, а агрессоры-зверье, и к тому же – хазарье! - Так ведь сам хазар я дикий! - Как, живой хазар? Гляди-ка... Ну, тогда купи, хазар, контрабандный мой товар, – я через таможню, вишь-ка, ахинею нес под мышкой, крест, укрытый под крестец, и в паху – худой конец; но меня там задержали, крест с алмазами изъяли и дерут (не то – острог!) на худой конец налог, а про ахинею бают, что ее не выпускают; так купи ее, что там, я ведь дешево отдам! Ну, Ратмиру – до лампады, но Захар на прибыль падок: хоть и ахинея, мол, да со скидкой! Приобрел... Час пришел, меж тем, обеда; бросив вещи на соседа, хан Захар и хан Ратмир сладили прощальный пир... * * * В чистом полюшке при яме,перед ближними овсами – эх, душа горит, тоска! – три стояли кабака. В первом – прямо в общем зале с хлебом лаптем щи хлебали, а кто с виду хан иль жлоб – тем давали эскалоп: желтый, с корочкой хрустящей, салом брызжущий, щипящий, сантиметров семь с торца, под глазуньей в три яйца... Во втором шинке-трактире – для Захара и Ратмира жарен был на вертеле зайца доброго филей (полежавший в маринаде, нашпигованный как надо, фаршированный парной дичью, также ветчиной, шампиньонами, салями, булкой в сливках и желтками, орошенный над огнем и сметаной, и вином). А зайдя в харчевню третью, видели, как из повети повара́, хлебнув пивка, волокли окорока, для желудочной утехи их мускатовым орехом натирали с чесноком, быстро шпарили кваском, руки, так как были в сале, о портянки вытирали (чтоб случайно не обжечь), и совали мясо в печь. Наши ханы чай вприкуску тут спросили, да закуску: кровяную колбасу, шпиг, копченый на весу, сервелат, бекон, корейку, буженину, часть ошейка, ветчину свиньи беркшир, карбонад, сычужный сыр... Да к тому ж, имелась тама и культурная программа, – выступал один кобзарь, бахарь, лирник и гусляр: «Уж тому немало лет, как однажды, утром шумным, обещался князь Олег мстить хазарам неразумным: «Мол, устрою им погром да предам мечам с огнем». Вдруг безумный, лживый хам, позабыв свой долг гражданский, крикнул: «Князь, погибнешь сам, под тобой – их конь троянский! Позабудь про тот погром в деле тихом и простом». Вещий наземь соскочил, отослал коня к обозу и с тех пор не подходил ни к коню, ни к паровозу. Но шептал всю жизнь притом: «Все равно вчиню погром!» ...Свой холмистый правый брег точит Днепр, подчас сердитый; бродит над Днепром Олег вечным антихазаритом. Но предпринимать погром не с руки ему пешком». * * * ...В общем, я считаю лично,пообедали прилично; а как стало есть невмочь – тут и наступила ночь. Хан Ратмир пошел по-хански долг сполнять свой отъезжантский: пить с носильщиком своим (ох, отчизны крепок дым!), слушать, как носильщик хнычет: «Ни к чему, мол, гроши нынче, в лавках – качено шаром, кегельбан-стебан кругом...» А Захар, как ни ломался, охранять багаж остался; на посту он не сидел, не болтал, не пил, не пел, не читал, не прислонялся, не курил, не оправлялся и патрон не досылал, – он про лето вспоминал... Вот он реет, с ветром споря, над седой равниной моря, ураганов не боясь, черной молнией змеясь! Чайки стонут перед бурей, стонут, мечутся, как дуры, и готовы хоть на дно, лишь бы кто сводил в кино; и гагары поминутно тоже стонут: недоступно наслажденье жизнью им, все тут стало дорогим! Глупый пи́нгвин робко прячет тело жирное на даче; лишь у ласточки в гнезде оторвешься, как нигде. Там, в гнезде, в разгар сезона угорь водится копченый, печень жирная трески, в маринаде судачки; раки, сваренные с тмином до багрянца в белых винах, начиненные с горой черной паюсной икрой, под лимонным желтым соком, с маслом сливочным под боком, а под ними – зелен, чист, весь в росе – салатный лист; горы мидий, устриц донных, в слое соли прокаленных, и миноги... Только вот, что-то давит на живот... То была рука Ратмира, – он приплелся из трактира; как Захара разбудил, вещи сосчитать решил: «Значит, так: два чемодана, двое кейсов (это странно), два станковых рюкзака, два баула тут пока, четверо картонок также, саквояжа два опять же, два распоротых куля, также два ридикюля, два бидона с-под бензина... Как, украли две корзины?! Так зачем теперь бидон? Лишь для рифмы взят был он!» Но Захар сказал: «В бидоне – то, что в ход пойдет на шмоне: взыщут лишек браги лишь – и отцепятся, глядишь...» Так вот ночь и коротают; а людей все прибывает, встала очередь телег – и какой уж тут ночлег! Мается мужик в проходе, – прямо места не находит: облегчиться отходил, а сосед его «забыл»... И сидят на чемоданах инвалиды, дети, дамы, бабы с хлебом на воде (бабам мокро кое-где)... Наконец, в продрогшем зале марш дорожный заиграли, – прямо захватило дух: «Клю-нул в те-мя жа-реный петух!..» «Прибыл, – объявляют зычно, – караван подвод столичных; кто с билетом в Закордонн – срочно строиться на шмон, где такой порядок будет: первыми проходят люди, государевы гонцы и стрельцы во все концы, иноземцы, иномарки, знатные жнецы-доярки, коробейники-купцы и на конкурсы певцы, а бегущим за границу, Чтоб Навеки Поселиться (сокращенно – ЧНП), встать невредно в хвост к толпе». И пошла-полезла виться сквозь таможню вереница: час, другой, – живей, живей, много есть еще людей! А хазары-то, хазары (тут же и Ратмир с Захаром) – вертятся, похеря честь, да не могут в люди влезть... И – вдруг грянуло: «Вниманье! Сообразно с расписаньем рейс Столица – Закордонн отбывает с яма вон. Опоздавшие хазары под прощальные фанфары могут в кассу сдать билет и махнуть платочком вслед». * * * Вот и все. Пора Захаруот печальных мемуаров пробудиться – и махнуть в свой равно печальный путь. Да и что могло быть дальше? Если уж писать без фальши – может быть, Ратмир тогда жизни потерял года... Но не мне мусолить вчуже опозданья потный ужас, растянувшийся на час (сам его изведал раз): время вроде есть, но знаешь, что уже не успеваешь, кровь, готовая кипеть, сердце рвет мечтой успеть, а рассудок очень глупо все старается нащупать Неизбежному ответ, только зря: лазеек нет... Нет, не так печальна повесть: без хазар отправив поезд, просто развлеклись стрельцы, – пошутили, удальцы! Да и польза для хазара, – чтоб жизнь медом не казалась на последнем рубеже; и не кажется уже... В общем, вымочив, ошпарив, на спецрейс всех тех хазаров записали в пункте Щуп и открыли им ощуп. Шмон был начат с тети Байды (ну, тут щупать каждый рад бы). Ох, трясли ее раз пять, всю обшарили до пят, во все стороны вертели, скрупулезно обсмотрели, – им нужда была, видать, самый клад у ней сыскать. Шла с ощупа тетя Байда – то ль довольна, то ль не рада... (Нерезонен тут ваш всхлип: где ощуп – там и ощип). Не осталась без вниманья и вся прочая компанья; так, Ратмиру, например, было сказано: «Моншер, ты свои манатки, милый, все вымай, чтоб пусто было в чемодане, портфеле́, саквояже и куле, рюкзаке и ридикюле, двух картонках и бауле, а бидон твой – леший с ним – сами мы опорожним». И – пошла потеха! Бодро вскрыли на предмет досмотра: у калеки костыли, вдребезги бутыль шабли, днище детской колыбельки, бабьи трусики «неделька», до осколков весь фарфор и от миксера мотор. А потом с искусной бранью бедолаг послали в баню; с провожающими врозь там свой рейс им ждать пришлось. Все, упаренные дюже, прямо на пол сели в лужу, – ведь все платье все равно на ощуп стрельцам сдано. Кто-то плакал: «Я ведь в брюки сунул золотые руки»; кто-то прятал впопыхах сажень добрую в плечах; хан Ратмир за чемоданом спрятался, а рядом дама прикрывала, словно срам, свой аппендицитный шрам; кто-то между ног украдкой прятал крайнюю нехватку, прижимая к животу ахиллесову пяту... И скребли во все окошки провожающих ладошки, а Захар, как злой чечен, вполз на крышу кое с чем и через трубу печную другу накидал в парную мелочей, – не бог весть что, контрабандою зато!.. А потом (почти что даром) в баню каждому хазару собственный носильщик-кум приносил его костюм; и носильщик, кум Ратмира, объяснил Захару щиро: «За вино и колбасу я что хочешь пронесу!» ...Наконец, пора настала отправлять спецрейс с вокзала; и к пределу той земли всех с вещами повели. Чтоб никто не думал смыться, на замке была граница; в сумерках, в кругу теней виден был бугор за ней. Отперли замок помпезный, взвился занавес железный, и хазары за бугор ринулись во весь опор... * * * Здесь велит и совесть дажекончить песнь о том вояже персонажа моего; дальше – брех и баловство. Мол, и так отвлекся слишком, мол, не о Ратмире книжка, а Захар, как ни шустер, друга не видал с тех пор... Только – хочется закончить (реализм не в моде нонче; ну, привру пусть пару раз) о Ратмире мой рассказ. Ну-с, продолжим, подбодритесь. За бугром сей храбрый витязь проезжал меж диких скал и ночлег себе искал. Он в долину выезжает, видит: стены возвышает чудный за́мок на скала́х; бастионы на углах; дева по стене высокой ходит с песней одинокой, месяцем освещена; песнь ее едва слышна. «Залил землю мрак ночной, с гор струится ветер хладный. Поздно, путник молодой! Ждет тебя Итиль отрадный. Слушай: родственная кровь привела тебя к нам ныне; брось скитаться по пустыне, нашу раздели любовь! Тут найдешь приют и кров, рыбий жир и витамины; все у нас есть для мужчины: во́йны, бедность и любовь. Залил землю мрак ночной, с гор струится ветер хладный. Поздно, путник молодой! Ждет тебя Итиль отрадный». Юный хан уж под стеною; девы красные толпою ждут Ратмира у ворот; старшая коня берет, остальные в хороводе юношу к крыльцу подводят; в терем входит хан младой, с ним отшельниц милых рой; тут с него снимают латы, щит и меч, шеврон крылатый и зовут его с пути в баню финскую зайти. Но вскричал Ратмир сердито: «Я уж мытый-перемытый!» Ладят ужин – он кричит: «Со вчера по горло сыт!» Что ж, без сауны, без пира отвели в постель Ратмира; вот в отрадной неге он наконец вкушает сон... Но средь ночи дверь ревниво скрыпнула, и торопливо при серебряной луне входит дева в тишине; вот, от страсти бездыханна, оперлась на ложе хана и с лобзанием немым вмиг склонилася над ним... Кто была она? Людмила?! Что с Ратмиром дальше было? У Захара на трюмо от него лежит письмо. Были там такие строки: «Мне наскучили пороки, и борьба не по плечу; дань им больше не плачу́. Верь мне: мирные дубравы и невинные забавы ближе сердцу во́ сто крат; и Свободой я богат... Счастье мне суля в Итиле, сорок дев меня любили, обольстительниц младых; но с другой покинул их. Лишь она, мой ангел сладкий с факелом и в плащ-палатке, мне дала свободу вновь, жизнь, и слезы, и любовь!..» (Январь – Май 1993) |
| ↓ ОГЛАВЛЕНИЕ | ПЕСНЬ ТРЕТИЯ → |